Товарищ

Бодряшкин

Онфим 

Лупсидрыч,

народный бодрист

      СВЕЖИЙ МЕМУАР

        НА ЗЛОБУ ДНЯ

 

        Мемуар № 5. Жабье болото

 

Ещё не рассвело. Пока лает Сотер и моя записная жёнушка вышла на двор встречать прибывших, сижу за компом будущего короля Тамбукакии, и отъедаюсь за вчерашний голод: завтракаю себе на первое пшённой кашкой, а на второе жареной на курдючном жире картошечкой с пеньковыми опятами прямо с чугунно-раскалённой сковородки, закусываю солёным бочковым огурчиком с хрустом да квашеной белокочанной капусткой с клюквой, и заодно кликаю мышкой по интернетным заглавным новостям и сплетням – выбираю, какие пободрей: «В госпитале врачи нас успокоили: распишитесь вот здесь – и мы собьём температуру больному хоть до комнатной»; «Вася, ты знаешь, с кем вчера в клубе гулял? Это были не Мурзилки, а сбежавшие из секретной лаборатории мурзляки!»; «Тут-то архиерей-реформатор и заявил: «Хватит уже нам экономить на огарках! Пора запретить в стране гонку самогона, и, как в былые времена, открыть винокуренные заводы при монастырях и объявить государственно-церковную монополию на водку!»»; «Профессор, общественность интересуют: можно ли выдвинутые адептами «недогоняющих» постмодернистские идеи слесаризма использовать в развитии современной отечественной теории ЖКХ?»; «Теперь заживём! Вчера, на одной из баз Тихоокеанского военно-морского флота, восходя по трапу вместе с матросами на крейсер, облачённый как все в бескозырку премьер-министр России сурово пригрозил, - предположительно, своим отраслевым министрам: «Пора бы им там, в Москве, заняться насущными делами! Ни минуты без недогоняющей модернизации!»»; «Объявление. Олигарх Сироцкий покорнейше просит вкладчиков своего банка-банкрота все заёмные обязательства банка перед ними считать недействительными»; «Наконец-то и партия «несупротивных» выдвинула свой проект спасения России от мирового финансово-экономического кризиса. Проект оригинальный, кардинальный и называется таинственно и романтично: «Виви». Опять эти «несупротивные» забегают вперёд нас, публично сетуют лидеры «недогоняющих»: нужна, думаете, Кремлю эта морока по согласованию «Виви» с нашими западными хозяевами? «Несупротивные», как могут, успокаивают «недогоняющих»: это, мол, всего лишь проба - в гости к вашей сказке мы пришли со своим враньём. О загадочном проекте «Виви» пока что удалось узнать следующее… Кризис, чисто для образности, представлен в нём как мировой пожар. Глобальное начальство, по обыкновению, всемерно пытается затушить кризис, и тем сильно удлиняет его продолжительность. Такая технология безнадёжно устарела, считают авторы проекта. Напротив, следует помочь кризису в истреблении всего и вся подвластного его огню, и тогда он, лишившись горючего субстрата, быстро загаснет сам. Заблаговременное уничтожение такого субстрата «несупротивные» предлагают начать с «неэффективных народов» из «нецивилизованных стран». Флагманом самоуничтожения патриотично предлагается сделать либеральную Россию – пусть ну хоть в чём-то станет первой в мире, соскучились же наши люди с советских времён по первенству! «Несупротивные» выражают твёрдую уверенность, что многие недогоняющие страны последуют примеру России, как это уже имело место в случае с социализмом, да и мы, как всегда, не оставим братьев в кризисной беде. Образцовое самоуничтожение начнётся с «маршей несупротивных» на окраинах страны. Все марши, как радиальные нити в паутине, должны сойтись у «Золотого цветка России», в географическом центре РФ – на берегу озера Виви. Виви, кто ещё позорно не знает, плещется себе в Эвенкийском автономном округе Красноярского края, как раз на Северном полярном круге, невдалеке от «златокипящей» Мангазеи XVII века и места падения Тунгусского метеорита, в каких-то 400-х километрах от Норильска. Места легендарные! Здесь, в Лукомории, ещё до Мангазеи, стояли русские города Грустина и Серпона, о чём в 1549 году писал Сигизмунд фон Герберштейн в своих «Записках о Московии». Славяне здесь жили задолго до якутов, но в XVI-XVII веках по-братски разрешили якутам расселиться по Лене. Здесь, на «земле восставших духов», возникла палеолитическая дирингская культура. Возраст орудий труда – 1,8-2,0 миллиона лет. Это одна из прародин человечества: Россия именно здесь получила статус первородства человечества. Здесь продолжается невидимый антропогенез мира: здесь должны родиться «люди солнца», люди будущего, способные одновременно пребывать в прошлом, настоящем и будущем. Мощные сакрально-географические силы той земли пора использовать в интересах Родины. Виви, а вовсе не Москва, по мнению «несупротивных», должно из номинального географического превратиться в реальный политический центр России – и это, по меньшей мере, хорошая отсылка к давно назревшему вопросу о новой территориальной расстановке государственных приоритетов. А там, глядишь, и климат в Сибири сменится, и станет опять тёплым, как при дирингской культуре. В Сибири, если хотите, таится резервная история человечества! Когда Пушкин прочёл «Конька-горбунка», написанного 19-летним сибиряком, Петей Ершовым, он пророчески изрёк: Сибирь – «страна умных людей». В Сибири неумный просто не выживет! Дураков и дорог там нет. Как Бразилия построила дешёвую новую столицу в амазонской сельве, так и России полезно отстроить небольшую функциональную златоглавую Виви в сибирской тайге, тем паче, что золотишка - песком и самородками - в тех краях под ногами валяется полным-полно. Золото находят даже в желудках убитых глухарей. А уж натуральной пушнины!.. Да, с "несупротивными" трудно не согласиться: из Лондона и Иерусалима на Виви полетят пилить госбюджет России и рыть золото или кимберлитовые трубки уже только истинные наши патриоты! Сколько общественных денег сэкономится на послекризисное восстановление! Дежнёв с компанией шёл от Санктъ-Петербурга до Камчатки два года, значит, с окраин России идти пешим маршем на Виви нужно всего-то один год. За этот несчастный год с кризисом в стране "несупротивные" и рассчитывают покончить! Коль уж ранее в верхах неосторожно объявили, что «начальство и народ – едины», состав марша должен быть ощеначальственным и общенародным. Кто из начальства сподобится дойти до новой российской столицы Виви, тот, значит, анфасный народолюбец, и сядет на престол и в кресла. Кто из народа добредёт до Виви, тот, значит, умный, и остался в России жить. Остальных - вон из страны или урыть, как отщепенцев. Заодно на Виви и объективную перепись населения проведут, и референдум о строе и форме правления устроят. Ради чистоты рядов, участникам маршей в центр России запрещается использовать какие-либо средства против комаров, мошки и прочего местного гнуса и москита, равно как и против энцефалитного клеща, ибо, как считают "несупротивные", кто слишком уж страдает от укусов мелких кровососов, тот попросту не жилец в мировой кризис, спровоцированный кровопийцами очень большими. Предлагаемый «несупротивными» лозунгарий маршей ещё на стадии концептуальной разработки, но нашему человеку из Самары удалось достать кое-какие рабочие заготовки: «Не поддавайтесь панике: для «несупротивных» граждан кризисов не может быть по определению!», ««Несупротивные» в огне не горят, в воде не тонут, от медных труб не глохнут! Живём спокойнее всех!», «Диаспоры, идёмте с нами за новою общею судьбой, или убирайтесь по своим историческим родинам!»… Но «несупротивные», как законченные либералы, лих-ко допускают внесение местячковых изменений в свой базовый лозунгарий. К примеру, уже известно, что некоторые примкнувшие к «несупротивным» группировки несознательных граждан из приукраинских областей России готовы идти на Виви с весьма двусмысленным лозунгом «Бей москалей – спасай Россию!», а сибиряки-красноярцы из числа готовых примкнуть к маршу русских националистов – «Не пустим на Виви нынешних политиканов, министров, олигархов и их TV!» Да и питерцы на москвичей в большой, ставшей уже традиционной, обиде, и готовят лозунги даже похлеще, чем близукраинские кацапы. У «несупротивных» ещё не было опыта проведения столь грандиозных антикризисных маршей, поэтому эксперты предполагают снижение численности "неэффективного" населения страны весьма неопределённо: от 2 до 4 раз. Главная забота организаторов маршей - не уничтожить поля, огороды, сады и водоёмы, чтобы оставшимся в живых было чем питаться в натурале и откуда живой воды попить, а уязвимые для мирового кризиса торговые сети умрут сами. Типичный марш предполагает поголовный сбор несупротивного и примкнувшего населения со скарбом, всеми пожитками, запасом питания и одежды. Начальство строит манифестантов, окружает колонны улыбчивой милицией, произносит напутственную речь и – на пару с церковными иерархами всех зарегистрированных конфессий – ведёт на Виви, ни в коем случае не объясняя маршрут движения, иначе просто не сможет двинуться с места. Перед заходом колонны в любой населённый пункт, кольцо улыбчивой милиции разжимается, и «несупротивные» вылавливают всех - по давно зарекомендовавшей себя классификации товарища Бодряшкина - «усомнившихся», «сомневающихся», «заблуждающихся», «сочувствующих», «примкнувших» и «участвующих», и, в назидание всем супротивным, наказывают их по неписаным законам кризисного времени, хотя и весьма щадяще. Пытающихся же укрыться в лесах и на болотах «подстрекающих», «ведущих» и «направляющих» - это опять же по товарищу Бодряшкину - отлавливают бодровольческие карательные отряды «несупротивных». Этих зачинщиков несогласия, как самый горючий субстрат для кризиса, беспощадно топят в болотах и прорубях. Туда же помещают олигархов, освобождённых из минуемых маршами тюрем и колоний, - это делается не из праведной мести от имени обворованного большинства населения, а сугубо в целях послекризисной экономии на баланде и мемуарной мелованной бумаге. Характерно, что недалёкие сами по себе ехидны из всяких америк и европ кинулись сразу свистеть и улюлюкать: мол, под видом самоуничтожительных маршей «несупротивных» эти русские просто удирают с обжитых окраин в географический центр страны: с запада русских, по традиции, гонит вооружённый до зубов Запад; с юга – пылающий, по обыкновению, конфликтный Юг; с востока – перенаселённый издревле Восток, и только с севера русских манит к себе вечный Холод. Больше тысячи лет русские могли побеждать эти главные для себя гонения и давления, а сегодня, мол, воют ехидны, русские сдались и готовы бежать от них с окраин аж на Тунгуски, в самый центр! Однако, наш человек из Самары смог залезть в анналы западных спецслужб. Здесь он нарыл чрезвычайно любопытные материалы: в проекте «Виви», оказывается, имеется большая закрытая часть, и - по истинно планируемому результату - «Виви» означает отнюдь не самоуничтожение «неэффективной» России, а очищение страны от оккупантов, балласта и скрытых внутренних врагов! По сути, проект "Виви" - это силовая зачистка государства перед серьёзным рывком вперёд! Аналитики вражеских спецслужб пришли к неутешному для своих государств выводу: в стан разработчиков проекта «несупротивных» внедрились патриоты из супротивной команды генерала армии Аршинова, в котором уже многие россияне видят своего будущего президента, – это его радикальной почерк! Согласно закрытой части проекта, под шумок маршей зачистке – силами аршиновских бодровольцев - подлежат: все диаспоры, толкущиеся вокруг подверженных кризисам городских рынков; уголовники-рецидивисты – их подвергнут суровому трудовому перевоспитанию, а сопротивляющихся и неперевоспитуемых, ради экономии бюджета, пустят в расход; осуждённые на пожизненное заключение – они все получат по заслуженной антикризисной пуле в бритые затылки; сатанисты, сектанты, целители-шарлатаны, строители пирамид, лже-учёные, проворовавшиеся чиновники, организаторы азартных игр и борделей, блатные со своей обслугой, и прочие вредные для общества мошенники, дельцы и неформалы – этим светит длительное или пожизненное перевоспитание физическим трудом на колониях-поселениях близ географического центра России, где отсутствует понятие "101-й километр"; цыгане – этих, таборным скопом, предложат на ПМЖ особенно цивилизованным странам – мировым гарантам свободы передвижения и выбора местожительства: пусть  забирают на содержание, а мы уже своё отмучились; шпионы, предатели, провокаторы, разжигатели межнациональной розни, наёмники, исказители русской истории, русофобы, спецы по зомбированию, лжеинформаторы, засланные казачки и паникёры, ангажированные извне правозащитники, и всякий западный нацеленный унизить и убить наймит – этих, по старой традиции, обменяют на мыло; неправильные олигархи, владельцы  оффшорных воровских общаков и "семейных" капиталов – у этих всё нажитое непосильным трудом отберут в казну, а самих, в кандалах и рубище, будут возить в железных клетках по городам и, как главных соучастников в организации кризиса, показывать школьникам, студентам и прочим незрелым гражданам в назидание… Список зачищаемых, уже названный в кулуарах «Аршиновским», состоит примерно из 37 пунктов – вот сколько на днище корабля «Россия» наросло ракушек и полипов; как с ними не утонешь в любой, даже в самый завалященький, кризисёк! Физически крепких безработных в принудительном порядке отправят на освоение географического центра России; безграмотных иммигрантов некоренных национальностей отошлют по тёплым домам, уменьшая, тем самым, пестроту населения России и делая его более сплочённым и деятельным; из акционерных капиталов российских компаний удалят западных спекулянтов – основных разносчиков кризиса; закроют биржи, запретят торговлю акциями – богатств в России и без лжеинвесторов полно, не давай только воровать; прикроют западные образовательные центры – идей и ума у самих достаточно, умей только вдохновлять и направлять; обустроят внешние границы – у нас не Европа, пылающий наркоюг под боком, граница должна быть на замке; для русских людей из числа «несупротивных» ближнего зарубежья в России построят, наконец, бесплатное жильё - возвращайтесь, братья, на родину… Всё бы ничего, но в стане "несупротивных", как всегда, нашлись отчаянные головы. Они не поняли образности с пожаром, и не ведают, что у проекта "Виви" есть закрытая часть, и собираются: первым делом, маршами окружить и сжечь порочно-рыночную Москву, откуда кризис тлетворно распространился по умам и углам России; затем пригвоздить и публично сжечь "эту позорную бл-дь" (их выражение!), саму Россию, коль легко отказалась от статуса сверхдержавы и позволяет себе ложиться под любой пришлый кризис; затем по льду Берингова пролива в лёгкую перебраться на Аляску, сжечь дотла Америку – исчадье кризиса и последнюю сверхдержаву; затем на плотах по Гольфстриму пересечь Атлантику и ворваться в Западную Европу, подвергнуть её  суровой, но справедливой огненной участи, как главного американского пособника и разносчика; ну и под конец предать очистительному огню Центральную и Восточную Европу, как жалких прихвостней. Так эти "несупротивные" неотроцкисты, отставив любой перевоспитательный мотив, собираются выжечь мировой кризис на корню, тоже всего за год, а дальше, как всегда: от искры возгорится и полыхнёт на юге…"; «Частное объявление. На постоянную работу с проживанием в Сибири требуется народ»; «На вчерашней презентации самосмотрящихся сериалов в столичном Манеже известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила о недостаточности общего культурья в России. Почему во Франции всё кончается песенками, в Индии – танцами, а в этой стране – попойками? Почему в Америке популярны телесериалы об эмансипированных дегенератках, а в этой стране – о дегенеративных пьяницах? Почему в этой стране госдумский Хор благонамеренных сирен так много исполняет, хотя его так мало слушают? Почему о том, что Солнце вращается вокруг Земли, знает каждый четвёртый американец, а в этой стране – только цыганки и я?»

На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам-изобретатель летающей доски, ответить, но тут в дверь вкатывается товарищ Понарошку.

Только почему его мой Сотер не облаял?

 

 

          Глава 1. Русалочье озеро

 

Всё как и договаривались: выйти до рассвета, дабы утром найти глухариное место. Пон, вижу, оправился и выглядит, как обычно, улыбчиво и даже весьма боевито: весь в камуфляжах, в ранцах и вооружённый до зубов. Вслед за ним, угадайте, озадаченный читатель мой, кто в горницу заходит? Стерфь! Его подруга Бэла - кабардинская княжна, та самая гроза Скукожильского района и вообще.

Бэла - дама лет тридцати двух с половиной, высокая, мощная, всё самое нужное-женское у неё - большое и крепкое, без всякой рыхлости и провисанья, и чёрная-пречёрная густая, как наклеенная для театра, бровь над тёмно-карими влажными глазами нараспашку, и заметные щетинки усиков пробиваются над верхнею пухлою губой, а непослушные крендельки и завитушки на висках дрожат и шевелятся при движениях как живые. Бэла полновата, конечно, для дальних переходов, но чувствую: дама очень сильная, упорная и, при случае, злая – такая преодолеет любую топь; а вот простуду, как южанка, обязательно подхватит. Лишь бы не двустороннее воспаленье лёгких! Ещё нам не хватало такие шикарные лёгкие у нашей прекрасной южанки на болоте погубить! Впрочем, зная Пона, воспаленье сразу отметаю: наверняка захватил ей комплект термобелья для рыбака. Но зачем он привёз саму княжну? Стравить, разве, с Нюрой? Конечно, в любовном треугольнике от стравки своих дам в выигрыше всегда остаётся кавалер, но Понарошку жалостлив и миролюбив в натуре – это не его манёвр. Да и я бы теперь уж не позволил - он должен сие уразуметь! Я за Нюру любому гранату за шиворот метну!

Тут примечаю: хотя Пон, как всегда, розовощёк и сияет, но в маленьких его глазках прячется ревнивое любопытство - уж больно пристально оглядывает меня с головы до ног, будто мой умиротворённый вид допускает иную трактовку минувшей ночи…

Я не ревнив, но любопытен к историям подруг. Своих или чужих – не суть. Из того,  как Бэла и Нюра перекрёстно сверлят, догадываюсь сразу: они до сего мига даже не ведали о существовании друг друга, но сейчас женское чутьё не просто подсказало, а разложило всё по полочкам из куч… Однако ж Понарошку никогда не брал Бэлу на охоту. Значит, что-то в их парочке стряслось! Бэла, как ступила в горницу, так на дыхнувший запах демонстративно сморщила и зажала в кулак свой приличного размера нос, и принялась нарочито фыркать. А пахло, на мой нюх, багульником: Нюра с утра им терем окурила – в профилактику против стафилококков, стрептококков, дифтерийной и коклюшной палочек; не доверяла она здоровью армейцев из ангаров и очередных партизан из леса.

-  Здесь наркопритон? – низким голосом, с нарочитой брезгой в тоне и лице, обращается, наконец, Бэла к Пону. – Это, что ли, называется, «охотничий домик»?

Нюра, побледнев от ярости, шагает к Бэле, но Пон кидается наперерез и  разворачивает восточную княжну, шипит ей в ухо нечто, подталкиевает в спину. Та послушно выходит в сени, затем на крыльцо, но входной дверью грохает так, что уже не может впредь рассчитывать от моей хозяйки даже на глоток сырой воды или на сырое же полено. Странно, мой Сотер не гавкнул на Бэлу даже и разок…  

-  Закругляйся со своим политпросветом, - сразу повеселев, обращается Пон уже ко мне. - Как ты это можешь смотреть? – бухтит он, ракладывая амуницию на полу. - Одно и то же: новые политики народ пугают - старые евреи публику смешат; наши спортсмены проигрывают - их иномарки покупают; ранние заморозки сгубили капусту и сахарную свёклу - поздние дожди…

Когда я отдал Пону амбарную книгу охотничьего клуба и доложил банковские дела, принялись экипироваться. Перво-наперво, с гордецой охотника, Пон расчехляет две немецкие двустволки, выкладывает навигатор, два армейских десантных ранца образца 1957 года – для вещей и дичи, три солдатские плащ-палатки, достаёт закопчённый котелок, топор, топорик, ножовку, охотничьи ножи, болотные сароги… - вещи повидавшие на своём веку, но ещё добротные и, главное, очень удобные и любимые. Ранец вместительный: в него удаётся запихнуть всё, что нужно с собой на пару суток в лесу, и ещё на пару, если заблудился. За счёт инженерно грамотной навески, десантный ранец не болтается на спине, не стесняет ходьбу и не мешает прицельной стрельбе. Для Бэлы отдельная, конечно же, экипировка: термобельё, вейдерсы, забродная куртка с карманами, кофта, неопреновый пояс, чтобы длинная спина не уставала и вода не залилась в вейдерсы, забродные тож ботинки. Себе же поверх ранцев торочим меховые куртки и очень полезные в сыром лесу солдатские плащ-палатки. Понарошу, оказалось, уже заскочил к воякам из оцепления и за бутылку коньяка арендовал у них Калаш с тремя полными рожками. Калаш и пояс с рожками вручает мне, как старшему офицеру и главной ударной силе отряда. То-то нас ждёт на волчьей тропе в трясине среди партизан! Охотбилета нет, лицензии нет, прав на оружие нет… А-а-а, долой сомнения! Или я не лазал от армян к туркам и от варягов в греки да арабы без всяких разрешений? Или не я - по документам - хозяин Жабьего болота в эти дни?!

-  Ещё, - докладывает Пон горделиво, - привёз охотничью собаку: кобелька, зовут Плюнь. Ну, вперёд - на глухаря!

-  Нюра, я вернусь! Хоть как! Где моя ни пропадала!

-  Святой Трифон вам поможет…

На освещённом прожектором дворе картина: чёрный весь, как Бэла, только в белых пятнах по бокам, юркий, с умными глазами, Плюнь лакает парное молоко из миски Сотера. Тот спущен с цепи, деликатно стоит рядом с принимающим лакомство Плюнем и только в поощрение вертит ему хвостом. Безусловные знаки начала большой дружбы, прям как у главных героев фильма «Касабланка»! Завидев нас в походном облачении, Плюнь бросает чревоугодие, лает приветствие - «Дя-я-яряп! дяп!» - и, наскоро облизавшись, кидается хозяину под ноги, вертеться и скулит, нервничая в предвкушении дела. Бэла стоит здесь же, подле собачьей будки, и, как положено кабардинской княжне в присутствии своих мужчин, уже молчит, пока не спросят; пытливо глядит исподлобья на меня и Нюру. Сотер, покровительствуя Плюню, заигрывает с ним преосторожно, дабы мелкого друга своего случаем не зашибить. Нюра меня на прощание целует долго-предолго, прижимаясь с вызывающей показушностью, точь как вчера, а потом, видя редкую собачью радость, отпускает Сотера проводить нас до Русалочьего озера: «Вернётся сам».

Когда первым выхожу со двора, слышу задним ухом Бэлу, с её низким грудным регистром: 

-  Не он, а вы моя нерешённая проблема. Я убью вас или себя!

-  Женщины себя теперь не убивают, - преспокойно и даже весело отвечает Понарошку. - Остаюсь я. Поговорим в трясинках, на привале…

Сокращая путь, по еле видимой тропе, светя фонарями, к озеру идём гуськом: первым карюю, ещё не лёгшую, траву рассекает Понарошку – у него навигатор; за ним - с непривычки неровно и с оглядками на темень - шагает Бэла; я замыкаю, обеспечивая тылы. Обычно я гусёк веду, а не замыкаю, но тут особливый случай. Замыкать гусёк на парящих таинственных болотах, да ещё ночью, крайне опасно: нырнёшь в трясину – отряд, чавкая и продираясь, даже не заметит потерю бойца! Войны нет, а по болотам ходят по-военному! Как тут ни вспомнить, поэтичный читатель мой, загадочное стихотворение Бальмонта «Камыши»:

 

          "Полночной порою в болотной глуши

          Чуть слышно, бесшумно, шуршат камыши.

 

Как вам, а?! Сами строфы шелестят, шуршат и шипят одновременно! Такого шипа поэт не вообразит, сидя в гостиной с влюблённой девой на коленке. Выходит, не только нас, охотников до бородатых глухарей и следопытов на советских коммунистов, но и чистеньких поэтов-символистов тянет на болото в полночную пору!

 

          "О чём они шепчут? О чём говорят?

          Зачем огоньки между ними горят?

 

          Мелькают, мигают - и снова их нет.

          И снова забрезжил блуждающий свет.

 

          Полночной порой камыши шелестят.

          В них жабы гнездятся, в них змеи свистят".

 

Заморочный шёпот камышей, таинственное мигание огоньков в трясине, метановые пузыри из-под коряг, утопающий с ногою мох, тина… Это я ещё запарку опускаю! Уже ничего не ждёшь…

 

          "В болоте дрожит умирающий лик.

          То месяц багровый печально поник.

 

          И тиной запахло. И сырость ползёт.

          Трясина заманит, сожмет, засосёт.

 

          "Кого? Для чего? - камыши говорят,-

          Зачем огоньки между нами горят?"

 

          Но месяц печальный безмолвно поник.

          Не знает. Склоняет всё ниже свой лик.

 

          И, вздох повторяя погибшей души,

          Тоскливо, бесшумно, шуршат камыши.

 

«Бесшумно шуршат» - оксюморон, конечно, к тому же из позапрошлого века, но как от него веет дыханием смертной тоски! Одна радость – в болото войти, другая – выйти. Надо собраться! А то с одного задания едва утопленником ни вернулся.

Действия охотников на марше похоже на разведывательное патрулирование, то бишь, на действия военнослужащих в дозоре. Тяжесть, переносимая охотниками и солдатами, бывает значительной. Даже простой Калаш с рожками на втором часу движения по заболоченной местности становится тяжёлым. Наступает усталость, и, как следствие, утрата бдительности. К своего рода засыпанию на ходу приводит и утомительное однообразие передвижения. Стрелок либо начинает смотреть себе под ноги, либо на спину впереди идущего товарища и не замечает ничего вокруг себя. В результате при достижении объекта разведки, когда нужно особое внимание и собранность, их-то после длительного перехода у стрелка не остаётся. Да и на самом маршруте движения внимание сильно падает от усталости и однообразия. Нередко даже желание стрелять дичь после утомительного перехода пропадает. Хорошо, мы сейчас не на войне и можно разговаривать и болтать вслух. Привалы и «подслушивающие» паузы в движении дело не всегда улучшают. Особенно тяжело бывает замыкающим стрелкам, так как им на себе приходится нести отстающих и их груз, а на привал они приходят с запозданием и отдыхают меньше других. Бэлу или Пона, прикидываю, на своём горбу по болоту далеко не унесёшь. По функциональному признаку в гуське, Пон является «группой навигации» и «головным дозором», я – «тыловым дозором». Пону вменяется высматривать, замест растяжек и следов закладки мин, зарубки на деревьях, глухарей, зайцев, и следы волков и белой «Волги» - машины Бобоши Тройкина. Мне - всё остальное, и следить за горянкой Бэлой, дабы не заблудилась с непривычки к болотным походам. С навигацией, однако, полный облом: у Пона импортная спутниковая супертехника не работает вообще, а стрелка моего советского магнитного компаса, смотрю, то крутится сама по себе и прыгает как ненормальная, то медленно вращается в обратную сторону. Явно разразилась геомагнитаная буря на Жабьем болоте, и электронный туман ложится, как в Бермудском треугольнике. Маловат отряд!

Первый привал делаем на берегу Русалочьего озера: след устранить выявившиеся недостатки в подгонке снаряжения, нарубить берёзовых шестов и попрощаться с Сотером. Тут Пон, с неожиданным пылом принимается шептаться с Бэлой: та, как я сразу понял, страшно застеснялась переодеваться даже перед скромным Плюнем. Её мужчина пусть видит всё, но пёс?! Приятно бывает видеть даму в срамной позе! Только отмечу, как провизор жизненной фактуры: тело Бэлы во многих ракурсах выглядит, на мой верный взгляд, настолько грубо, прям-таки мужеподобно, что мужчине правильному даже может показаться: спусти с неё штаны, и откроется совсем не то, что так ласкает взгляд и тянет к себе руки. Бережа скромность княжны, я, не медля ни секунды, с топориком наперевес бодрым шагом направляюсь вдоль берега озера. Иду себе на бугорок, в густой березнячок, свечу на воду фонарём, думаю о вечном. Странно как-то: места здесь дикие, люди суровые, а названия романтичные. Ну вот кто такие раздавал? Верно, начальник ещё царский, из дворян, в душе романтик, кемарил с удочкой на бережку, и вдруг увидел серебряную русалку в лунном свете - и назвал озеро именем её. Или некто, презрев страх быть утянутым на дно, в неге возлежал на примятой травке подле натуральнейшей Ундины…  

Чу, показалось, в луче фонарика мелькнула на беспокойной чуть воде серебряная тень! Сразу вспомнилась мне набоковская «Русалка»:

 

          "Пахнуло с восходом огромной луны

          сладчайшею свежестью в плечи весны.

 

          Колеблясь, колдуя в лазури ночной,

          прозрачное чудо висит над рекой.

 

          Все тихо и хрупко. Лишь дышит камыш;

          над влагой мелькает летучая мышь.

 

          Волшебно-возможного полночь полна.

          Река предо мною зеркально-черна.

 

          Гляжу я - и тина горит серебром,

          и капают звезды в тумане сыром.

 

          Гляжу - и, сияя в извилистой мгле,

          русалка плывет на сосновом стволе.

 

          Ладони простерла и ловит луну:

          качнется, качнется и канет ко дну.

 

          Я вздрогнул, я крикнул: взгляни, подплыви!

          Вздохнули, как струны, речные струи.

 

          Остался лишь тонкий сверкающий круг,

          да в воздухе тает таинственный звук..."

 

Я сиё стихотворение выучил на конкурс чтецов в суворовском училище, но комиссия так и не разрешила прочесть - «из-за формы головы»…  

Возвращаюсь с обструганными шестами. Понарошку всё ещё суетится вокруг Бэлы, уже скорее щупает её, чем одевает; в возбуждении, пуча глаза, страстно княжне вправляет, как себя вести, если та провалится и начнёт тонуть. Княжна, напуганная речами кавалера, стоит ровно статуя, готовая к запуску в чёрный космос, - освящена с боков двумя фонарями от земли, вся в светоотражающих, как у ГАИ, полосках и каких-то разноцветных блёстках, дабы не потеряться ночью на болоте.

Наступает минута расставания: Плюнь вперемежку скулит и подвывает, когда весь вымокший Сотер убегает по тропе на хутор. Но почти сразу же из темноты и шороха тропы раздаётся его сторожевой лай: кто-то чужой, верно, шёл по нашему следу! Ну я, согласно диспозиции в дозоре, выдвигаюсь на лай с АКМ наперевес вражеской или нечитой силе. Но меня опережает Плюнь: с прижатыми ушами стремглав проносится на помощь другу. И вот за близким занавесом мглы остервенело лают уже двое псов: «Гуф-гуф-гуф! Дя-я-яряп! дяп! Гуф-гуф! Дяп-дяп!» Надо собраться, а то с одного задания сильно покусанным вернулся! Когда мой фонарь с ходу высветил прижатую спиною к дереву фигуру, оглядываю поле боя: Плюнь уже вцепился в штанину и мотал клочки, а Сотер всё маневрировал, прицеливаясь сигануть и схватить преследователя за горло. Тогда передёргиваю затвор Калаша и целюсь в голову несчастного на пораженье. Я смелый: палить не боюсь! Приказываю, как учили:

-  Бросай оружие!

-  Это миноискатель!.. Фу! Да отцепись!.. Бодряшкин, или вы меня не узнаёте?

По голосу узнал - Васята Сучак, вполне догоняющий товарищ. Четвероногих друзей оттащил от греха подальше: молодцы, но хватит - по домам!

-  Не утерпел! - подлетает ко мне Васята Сучак. - Возьмите с собой. Двадцать лет о них вспоминал и думал! Я машину Бобоши Тройкина знаю. Вчера съездил даже на Кольцо: купил старый армейский миноискатель, прихватил три лопаты в рюкзаке, только черенки срубить - откопаем «Волгу», если засосало неглубоко…

Войны нет, а мины ищут по-военному. Инструктор райкома – местный, идейный да с миноискателем - завсегда может пригодиться! Вот налетим сейчас на оцепление из очередной дикой дивизии, скажу: решили дополнительно проверить следы невиданных зверей на неведомых дорожках - диверсанты и психопаты на выдумки горазды! Опять же тягловая сила отряда возросла, если кто будет ранен, убит или перепьёт свою норму на привале. Пон, уверен, тоже будет рад, что директор его подопечного совхоза, местный краевед и наверняка стрелок примкнул к отряду, оказавшемуся без навигации.

Так и случилось: Понарошку сразу ружьишько у Бэлы, от греха подальше, отбирает в пользу товарища Сучака. Тот, несмотря на драную штанину, буквально сияет и излучает энергию и волны похлеще Жабьего болота: так хочет отыскать следы и прояснить его судьбу своих выдающихся партийных товарищей. Бросить на своего заместителя совхоз в день наводнения Гнилого всяческим начальством - это для Сучака чревато! Значит, пренебрёг: партийный дух коммуниста оказался сильнее страха потерять работу!

Однако, приход догоняющего инструктора райкома существенно изменил характер мотивации похода. Глухариная охота перестала быть самоцелью и задвинулась на второй первый план. Восточная княжна, естественно, не в счёт, а нас, заточенных на политический мотив, в отряде стало вдвое больше единственного соискателя на глухаря. Дабы совсем не обидеть Пона, я предлагаю сначала поискать машину, всё равно далеко не могли по фашиннику заехать, а уж потом вернуться на глухариную тропу. Так и порешили. Тогда нам, как юным следопытам из «Зарницы», нужно было прикинуть: каким путём на болото двадцать лет тому назад мог заезжать на "Волге" знаток Жабьего Кутя-прокурор?  

-  Я срисовал схему Жабьего у Кути-прокурора, - говорит мне Сучак. - Там были старые геодезические григопункты. Вы мою тетрадь № 114 у матери забрали?

А то! Из ранца вынимаю тетрадь, раскладываю на кривых пеньках, рядом с секретно-военной картой Пона, а Бэла, сама сообразив, освещает сверху наше штабное совещание в Филях. У меня от такой картины даже охотничье настроение подскочило! Как доложил Пон, от Русалочьего озера вглубь Жабьего можно было заехать по трём фашинникам. Один из них сразу отпадал: это творение последних горе-осушителей Жабьего от энтузиазма наивного губернатора. К тому же, клали фашинник неумелые гастрабайтеры под началом ушлого строителя-армянина: клали через кривой пень колоду, платили армянину за погонный метраж, а не за как надо, вот и он, преднамеренно петляя, гнал скорее погонаж, чем дорогу, и их творение уже сегодня просело, а во многих местах и вовсе утонуло. Зато есть старая дорога, построенная бригадой леспромхоза, когда Жабье ещё не передали совхозу «Гнилоедовский». Какой-то остряк назвал её с намёком «Дорогой на Рим» - так и закрепилось. Она тянулась через соснячки и смешанные лески почти до самого раскольничьего скита, а сам скит лесозаготовители хорошенько отремонтировали и обрудовали под зимовье, многое построили заново, и несколько лет использовали как общагу для заслуженного отдыха, коллективных пьянок, браконьерства и как место укрытия от бесившегося в конце каждого квартала начальства - в советских леспромхозах без такой бесинды никак! Добротный был фашинник, выдерживал гружёные лесовозы, он ещё не утонул, но давно уже зарос худым лесом. Из-за этого Понарошку и другие охотники, грибники и всякие партизаны и бродяги по ней сроду не ходили, предпочитая заветные тропы с ориентиром по затёсам. Третья дорога, самая дурная, петлистая и короткая, построена неведомыми дураками и вела точно в никуда, в погибель. Местные считают: именно по сей дороге в никуда исторически на Жабье завозили тела в последний путь для утопления. Васята Сучак склоняется к той же версии, да ещё вдруг, совсем не к месту, припоминает: Кутя-прокурор, исследуя Жабье, где-то здесь, недалеко от Русалочьего озера, откопал из торфа три мумии взрослых людей и мумию девочки-подростка… Б-р-р-р! Впечатлительная Бэла, услышав такое, прищурила большие глаза и порывалась даже, презрев восточный этикет, чужого ей мужчину расспросить про мумии, но я не дал:

-  О мумиях - когда рассветёт, на следующем привале!  Выдвигаемся по дороге на Рим.

Тогда вынимаю из недр штанин подарок Патрона - красно-синий карандаш фабрики Сакко и Ванцетти, прочерчиваю на карте Пона отчётливо маршрут, обрывая не доходя километров трёх до скита, на тригопункте 75,0. Затем командую:

-  Отряд, становись! Слушай порядок движения: первый - миноискатель…        

 

 

          Глава 2. Жабьи трясинки

 

Только тронулись, как - «Дя-я-яряп! Дяп-дяп!» - Плюнь из-под самого почти кольца  миноискателя вспугнул зайца-листопадника. Ослеплённый фонарём беляк, со страху, как сиганёт поверх голов и Васяты и Понарошку, и - стрекача во тьму кустов, Пон даже и ружьё не успел сдёрнуть с плеча. Зато принялся ворчать: «Заяц перебежал дорогу…» А на кого сетуешь, охотничек, логически спрошу? Васята при железном деле, я обеспечиваю тыл - первый выстрел твой. Или одна Бэла на уме?  

Отвлечёмся… Заяц, как и глухарь, посвящён у славян Яриле - весеннему богу солнца и продолжения рода. Заяц хитёр, проворен, быстр и плодовит - на всякий случай. С ним у древних славян связано представление о молодой и ярой силе, о мощи нарождающейся каждою весною жизни. В то время именно с зайцем наши предки соотносили своё весеннее безумие. И то: в марте, предчувствуя радость совокупления, обычно осторожный заяц теряет длинноухую голову и легко попадает в лапы оголодавших за зиму хищников. С установлением на Руси христианства образ зайца, как древнего тотемического животного и объекта поклонения, попы объявили нечистым и даже навязали верующим примету: перебежал заяц дорогу - быть беде. «Пень тебе да колода, нам путь да дорога», – так до исторического материализма говорили вслед убегающему зайцу ошельмованные попами русские люди, отгоняя беду. Даже Александр-наш-Сергеевич, забыв о языческих сказаниях, панически боялся, когда заяц перебегал дорогу его лошадям. Мало того, поэт приписал сии страхи своей любимице, Татьяне Лариной, и воткнул бедного зайца в «Сказку о попе и работнике его Балде», и даже - в роли понижающего сравнения - помянул его в «Руслане и Людмиле»: «Так точно заяц торопливый, прижавши уши боязливо, по кочкам, полем, сквозь леса скачками мчится ото пса» Столетиями зайцы отвечали за все несчастья путников. И это несмотря на известный исстари чудный гимн супружеской любви и верности русских святых Петра и Февронии,  в судьбе коих немалую роль сыграл и приручённый Февроньей заяц. Сам Иван Грозный перед походом на Казань заезжал в Муром на поклонение "сродникам своим", Петру и Февронии, связанных путёвым зайцем. Но справедливость на Руси завсегда восторжествует! Сегодня с христианским невежеством покончено. Не только дедушка Сижу-Куру поставил общественный памятник козлу Нечаю. Вот и достойный памятник зайцу-спасителю Пушкина установили: это верстовой столб с надписью «До Сенатской площади осталось 416 верст» с фигурой сидящего на нём смелого косого. Памятник открыт в ходе неформальной акции "Литературно-исторический проект «К 175-летию перебегания зайцем дороги Пушкину, а также восстания декабристов»». Кстати, нынешнюю злорадную оппозицию даже злорадует, что в Россию на смену памятникам политических вождей идут памятники аполитичным зайцам. В декабре 2000 года, за один день были  установлены целых два памятника зайцу: в Пушкинских горах - сельскому «Зайчику», и у стен Петропавловской крепости - Его величеству «Зайцу I»…  

Идём кучно по тропе вдоль озера, ищем дорогу в лес. Здесь где-то стояла раньше пилорама, и навесы для досок и подсыхающих хлыстов, от них-то и шла в лес дорога, коя в заболоченных местах превращалась в фашинник.

Прикинув, что дальше будет не до разговоров, прошу Пона, как ценителя и знатока болот, просветить отряд о Жабьем и вообще.

Пона только попроси: он о болотах может рассказывать пока все слушатели ни уснут. А с нами к тому же Бэла, коя уже двадцать лет по-восточному недоразумевает: какого ляда солидный мужчина, уважаемый человек, большой начальник, шляется по гиблым топям в погоне за каким-то странным впечатлением с восторгом, а не за новым чином с хорошими деньгами?

Болота - это, по Михаилу Пришвину, кладовая Солнца, это наш экологический билет в будущую жизнь, начинает Пон громко, непрестанно полуоборачиваясь к идущей за ним обезоруженной Бэле. Есть даже Международный день водно-болотных угодий - 2 февраля. Обширным болотам осенью присуща особая тишина. Прохладный прозрачный воздух, глубокая синева неба над чахлыми сосенками и берёзками, пружинящие под ногой моховые ковры… На Жабьем есть места, как скатерть-самобранка: красных и бордовых ягод клюквы так много, что некуда ступить. Пологие зелёные кочки усыпаны крупной клюквой - незабываемая картина! Есть болота побольше Жабьего. Большое Васюганское болото – крупнейшая болотная система северного полушария планеты - мировой природный феномен, чудо света. А Жабье болото – местная общенародная кладовая. Из неё жители окрестных деревень и городков в изобилии и бесплатно брали и берут дары природы: дрова, торф, мох, грибы, ягоды, лекарственные растения, цветы. Валериана лекарственная, белозор болотный, кубышка желтая, хмель, череда трехраздельная, окопник лекарственный, вех ядовитый - знакомая из мировой истории цикута… - больше тридцати видов травянистых лекарственных растений берут и ими лечат всё! А болотные ягодники по продуктивности не имеют себе равных: морошка, брусника, черника, голубика, клюква - собирай только не ленись. Полно всякой дичи, в озёрах - рыбы. В сосняках на грядах токуют глухари. Жабье болото со всех сторон окружают озёра: самые большие озёра у села Блядуново, но и Лебяжье не маленькое - два километра длиной, а небольших озёр в округе - девятьсот. Конечно, на Большом Васюганском болоте – страшно представить! – восемьсот тысяч озёр, но и площадью оно больше Швейцарии, а на один Скукожильский район и одна тысяча озёр – уже не плохо. Это признак того, что когда-то Жабье с окрестностями было одним послеледниковым озером. Впоследствии произошла эвтрофикация: древнее озеро заросло и раздробилось на несколько озерно-болотных очагов, и постепенно на большей части экосистемы вырос лес. В самом центре Жабьего, исстари называемом Жабьями трясинками, вода рыжая, ржавая, пить её нельзя. Ржавая, значит, почва там содержит окислы железа. Вероятно, под болотом неглубокая залежь железной руды. В Жабьих трясинках вода не совсем замерзает зимой, поэтому по нему никогда не прокладывали зимник и туда без дела не рискуют ходить даже на лыжах. Место считается гиблым, нечистым. В трясинках пропадают люди и тонет техника. По народному преданию, в старые времена Жабье было озером с островами. На одном острове стояла славянская деревня. В центре деревни высился храм. Когда в Скукожильские края пришёл лютый ворог, он обложил остров на лодках. Православный народ понял: своими силами от ворога не защититься, и потому все до одного собрались в храме, затворили двери и принялись молиться Богородице о спасении. Кроме как на заступничество небесных сил надеяться было больше не на кого. И произошло ужасное чудо: храм ушёл под землю вместе с людьми. Это, конечно, бродячий сюжет - со времён нашествия монголов. Вороги были ошеломлены, когда на острове и в деревне не встретили ни одного человека, а там, где они с воды видели храм, осталась только поляна. Из-под земли же они услышали молитвенное песнопение. В ужасе покинули они страшное место. С тех пор люди боялись здесь появляться. Но прошли столетия, озеро заросло, превратившись в Жабье болото. Редкие смельчаки, искушаемые желанием собрать побольше клюквы, отправлялись вглубь Жабьего. По возвращении, рассказывали: там чудеса творятся! То из-под земли слышится пение молитв, а то по ночам видятся голубые и розоватые всполохи света. Звери не забредают в трясинки, а птицы облетают их стороной. Наручные часы после блуждания по Жабьему намного отстают. Но самое страшное: эти редкие смельчаки порой и вовсе не возвращались назад. И никто не решался искать их — слишком велик страх. Народная молва гласит: люди исчезают, потому что проваливаются и присоединяются к тем, кто до сих пор молится в подземном храме…

-  Слыхали! - влезает Васята Сучак, махнув с плеча миноискателем, будто косой-литовкой. - А про птиц - глупые байки. Любой скукожильский школьник в своё время знал: на Жабьем только из Красной книги гнездятся орлан-белохвост, скопа, беркут, серый сорокопут; а всякого зверья – навалом. И легендарная для всего Непроймёнья волчья стая физически процветает: зоологи из университета даже приезжали изучать, никаких волков-оборотней в помине нет…

-  Однако человек не спешит осваивать эту природную кладовую, - продолжает Понарошку свой сказ. - Люди врываются в космос и опускаются на дно океанов, но по-прежнему сторонятся болот – царство кикиморы. Даже самые отчаянные ягодники и охотники, захаживающие на болота, рассказывают: стоит оказаться посреди топи, как вдруг появляется странный звон в ушах, кружится голова, ноги становятся ватными и появляется серьёзное желание бежать. Необъяснимый страх сковывает с головы до пят, хочется забыть это место навсегда. Охотники мрачно шутят: быстро в болоте утонуть невозможно, остаётся "время съесть ириску". Человека, не знакомого с "правилами поведения на болотах", словно парализует. Двигаться скованный ужасом и болотной вязью он уже не может и словно со стороны наблюдает за своей гибелью. Это может продолжаться от нескольких минут до нескольких суток. Пока болотная вода не начнет заполнять лёгкие… Неспроста болота на Руси именуются Адово, Сукино, Чёртово… В этих названиях - страх народа перед опасной загадочностью болот. Сколько на болотах пропало телег, обозов, возниц, вестовых, разбойников-ухорезов, собирателей, охотников, туристов, целых армий, советских тракторов и космических аппаратов…

-  А я не превращусь здесь в кикимору? – спрашивает, вдруг, порядком уже напуганная Бэла. 

-   По поверью, в кикимор превращаются девочки, проклятые матерью в утробе или в младенчестве до крещения…

-  Я не пойду… - говорит Бэла, останавливаясь перед кромешной нощью. – Меня родители продали в рабство, я некрещёная…  

-  И ещё девочки, родившиеся у женщины от огненного змея, - нагоняет страху Васята Сучак, на этот раз не догоняя, с кем имеет дело. – Местные считают: невеста Кути-прокурора родилась от папы-огненного змея – вот и сгинула в Жабьем…

Болтуны! В нощи, в незнакомом месте, пугать местными заморочками восточную княжну! Ну да, считалось русскими до исторического материализма, что таких девочек похищает и уносит к себе нечистая сила: иногда - прямо из материнской утробы. Через семь лет похищенные дети превращаются в кикимор. В них могли обернуться и дети, умершие некрещёными. В большинстве поверий кикимора - это злой дух. Если она выходит замуж за домового, то селится с ним в доме, в бане, и устраивает беспорядки. Иногда даже вынуждая хозяев покинуть жилище. Если же в мужья ей приглянулся леший, то отныне её дом - болото. Кикимора, в отличие от породивших её людей, незваных гостей любит. Затаскивает зазевавшихся путников к себе в трясину или, в лёгком случае, когда просто расшалится, может прокатиться верхом на до смерти перепуганном прохожем. Вообще, людям она показывается редко - предпочитает быть невидимой, и только кричит из болота громким голосом. Звуки болот похожи на говор единого огромного живого существа. Болото манит. Как? На болотах крылья заброшенных мельниц постоянно вращаются, а из труб домов валит дым. И ещё блуждающие огоньки на болотах одинокие путники часто принимают за огни жилища и идут на них прямиком - в топь. Из-за характерного расположения огоньков - на высоте человеческой руки - их называли "свечами покойника". Считалось, что тот, кто увидел их, получил предупреждение о скорой смерти, а несут их пришельцы с того света. Рождаются у кикиморы с лешим детки - лесавки. Они шалят, сбивают с дороги путников, всеми силами помогая своим родителям заманивать путников в болота… Не останови я этих болтунов, они для Бэлы и еврокикимор за космы притянули бы. В Германии верили, что огоньки на болоте - это призраки тех, кто украл у соседей землю. Финны называли огоньки "льеккьо" и верили, что это души детей, захороненных в лесу. Викинги Северной Европы считали: огоньки на болоте - духи древних воинов, охраняющих сокровища…

-  На деле, - говорю княжне в успокоенье, - пляшущие в воздухе бледно-голубоватые, слабо мерцающие огоньки в тёплые тёмные ночи на болотах или на свежих могилах - это "горящий" фосфористый водород. Простая химия, как на уроке в школе: смешал щёлочь с кислотой - и получишь обязательно соль и воду, хоть тресни! Фосфорные соединения входят в химический состав трупов животных и человека, они под действием грунтовых вод разлагаются с образованием фосфористого водорода. При рыхлой насыпи над могилой или при неглубоком слое воды в болоте газ, выйдя на поверхность, воспламеняется от паров жидкого фосфористого водорода…

Ещё я рассказал княжне учительским преспокойным тоном о легенда про крестьянина Ивана Сусанина: он завёл польское войско в болото у поселка Исупово Сусанинского района Костромской области, и тем спас Россию от дополнительного разорения. Болота – это спасенье для России, как для Кавказа - горы! Умничка Бэла ведь не боится гор? Не боится! Тогда: вперёд, на русские горы!

Только тронулись, Васяза Сучак опять в контру:

-  И вообще я не разделяю мнение о безусловной пользе болот. Только представить себе, какое раньше было озеро - четыреста-пятьсот квадратных километров! Целое водохранилище! Под натиском ваших болот усыхают леса, древостои с годами редеют, прирост ничтожный, запас древесины падает, кроны у деревьев изрежены, стволы корявые и покрыты сизым лишайником, сосенки чахлые, кривые, берёзки-карлики по пояс… - мусор, а не лес. Стояла корабельная роща, потом грунтовые воды поднялись, в рост пошли болотные осоки, дренажные канавы вовремя не прорыли, корни в воде не дышат, на ослабевшие сосны напали короеды и усачи, гнили, трутовики, деревья стали падать, тогда заполз кукушкин лен, и, наконец, сфагнум – и всё, леса нет. Из-за болот теряются потенциальные водные или сельскохозяйственные угодья - измеримый убыток народному хозяйству! Восстановление лесных площадей за счет мелиорации у нас нерентабельно. А что взамен - корзинка клюквы старушке на кисель хлебать, и кислород, который задарма улетит в загранку?

-  Да, взамен кислород, очищение атмосферы, снижение парникового эффекта, кубокилометры пресной воды про запас, - огрызается Пон. - Россия главный карбоновый и кислородный поставщик остального мира…

-  Ещё скажите кредитор! - перебивает Васята Сучак. – Это, извините, не поставки, а подарки. Россия платит за всё, что берёт от мира, а нам не платят за кислород и связанный из атмосферы углерод. Уверен, будь на нашем месте Израиль уже давно разорался на весь белый свет и принудил «цивилизованный мир» платить ему за свежий воздух. Стоимость одной тонны связанного углерода оценена в 10-15 долларов США. Почему же имея миллионы квадратных километнов лесных и водно-болотных экосистем Россия не рассматривает их продукцию в качестве выгодного возобновляемого товара? Стратегические ресурсы девственной природы - это наша козырная экологическая и геополитическая карта, но у нас даже не ведутся исследования, сколько гектаров леса, озер и болот связывают одну тонну углерода.

-  Пока не доросли, - примирительно говорит Понарошку. - У нас само слово «болото» уже пугает что кремлёвского начальника, что обывателя: сразу представляются ему непроходимая трясина, сырость, пузыри вонючего сероводорода из-под ног, тучи мошки…

-  И фильм «А зори тут тихие», - вставляю я для политической окраски.

-  А болота, особенно верховые, – продолжает вновь на подъёме Пон, - это разнообразные, необычайно красивые, подчас космические ландшафты, приют для редких птиц, зверей, насекомых. Роль болот в экологическом балансе планеты недооценена сто раз. Всё бы вам только «польза» на карман… У заболоченных земель есть несравнимые свойства: своеобразная дикая красота в сочетании с безлюдностью. А ощущение уединенности среди природы, а чувство прекрасного при созерцании болотных красот — это для человеческих душ чего-то стоит? В Европе, в тесноте, осушать болота начали ещё в средние века, а теперь пытаются их восстановить. Залежи с быстрым нарастанием торфа рационально использовать как «кислородные заповедники». Но в заповедании нуждаются и многие другие болота. Не случайно в Германии с конца прошлого века уже проводятся опыты по регенерации болотных массивов, причем проекты субсидируются федеральным правительством. Кстати, болота мыслятся учеными и как заповедники всего животного и растительного сообщества.

-  Чего же они у нас готовые болота в аренду не берут? Им только уже осушенные торфяники подай - для овощей.

-  В Германии и болот-то нет, как сам бывал – не видел ни одного, - говорю построже в пользу Васяты Сучака, дабы скорее развернуть нашего экскурсовода от лирики к физике болот. И Понарошку клюнул:

-  Но один человек из сгинувших вернулся-таки с Жабьего - через двадцать лет…

-  Через двадцать?! - вскрикивает Васята Сучак, . - И Тройкин с Кутей-прокурором пропали, считай, двадцать лет назад!

-  Но вернувшегося никто уже не помнил, - продолжает Пон, - родные и знакомые отошли в иной мир. Он рассказывал какие-то небылицы, и все сочли его сумасшедшим, и он доживал в окружении непонимания и насмешек. Уже в советские времена кто-то из учёных предположил, что через Жабье проходит коридор времени: через него люди попадают в прошлое или будущее, поэтому они на болоте и исчезают, но и могут возвратиться. Я сам ещё ни разу не забирался в самые трясинки, но сегодня попробуем…   

-  Так это из-за железа помехи у компаса и телевизора? - перебивает рассказчика Васята Сучак. – Кутя-прокурор как раз рассказывал о феномене "скручивания" линий напряженности магнитного поля над Жабьими трясинками, получался эффект типа Бермудского треугольника, в меньших, конечно, масштабах.

-  Может быть. Аномальностей полно. На Жабьем есть урочища, где очевиден гигантизм растений: обычный папоротник достигает высоты человеческого роста, клюква – с вишню, и встречаютя осиновые рощицы, где диаметр стволов достигает двух обхватов…

-  Стойте! Не двигайтесь! - кричит, вдруг, Васята Сучак, размахивая миноискателем как хоккейной клюшкой. - Железо под ногами!

Ну конечно, железо: я тоже на ржавую рельсу наступил. Свечу фонарём вперёд, на открытую площадку, и через ползущий с озера негустой туманец показываются развалины лесопилки. По этим рельсам узкоколейки бревно подавалось на пилораму. Очередная неприглядная картина разора: ради вас, впечатлительный читатель мой, пропущу её…

              Находим дорогу в лес: она ещё не сплошь заросла, но колеи почти сравнялись. Иду себе, рассуждаю вслух - тоже, кажется, единственно для Бэлы:

-  Жабы вообще-то сухопутные твари, не болотные лягушки. Кожа у жаб сухая, пупырчатая, покрыта выделениями особливых желез. Ещё Альфред Брем писал: «Жаба – настоящее благословение для места, где она поселилась». Главное: она истребляет слизней, вредящих посевам и плодам в садах и огородах. В Скукожильском районе жаб должны ценить, как естественных защитников растений. В Париже в XIX веке существовал даже специальный жабий рынок: там жаб продавали садовникам и крестьянам. Жаб след защищать от хищников - птиц, ужей, ежей и серых крыс. Как только сиё делать? Лучше бы защищали жаб, чем… А, кстати, почему болото назвали Жабьем?

-  Существует предание, - отвечает Понарошку, - что на болоте живёт огромная жаба. Она глотает людей - тех, кто покусился на её владения. Местные зовут жабу Ночной несытью, а чаще по-свойски - Ночная. Она иногда по ночам открывает рот - и тогда из него светит луч в небо. Сказка про то, как крокодил солнце проглотил, не русская. В наших краях солнышко может проглотить только здоровенная жаба. Это Ночная заглотила скукожильское районное солнышко и только изредка выплёвывает его в небо…

Видно, грамотная, думаю про себя: кое-что соображает в синтезе органических веществ и потому заботится об эвтрофикации своих болотных владений. Жабу не доводи!

-  Вот уж небывальщина! - возмущается на рассказ Васята Сучак. - Что-то в советское время я такой ерунды о Жабьем не слышал. Постмодернизм и до Жабьего уже добрался. Мы в райкоме боролись с такими россказнями, а кто настаивал - партбилет на стол! Зато когда я перебрался в Гнилое, люди рассказывали о загадочных свечениях над Жабьим. Якобы, как минимум раз в полгода ночное небо над болотом освещается так, словно кто-то включает мощный прожектор. В такие ночи деревенские собаки поджимают хвосты, прячутся в своих будках, палкой не выгонишь, а лошади, свиньи, коровы и прочая скотина выказывают сильное беспокойство. На следующее утро животные дикими глазами смотрят на хозяев, как на пришельцев, и целый день почти ничего не едят. Свечения - это уже не басни, не ваша метафизика. Чистая физика, измерить можно - вот Кутя-прокурор что-то и измерял здесь. Кутя-прокурор ещё в то время говорил: родники «Семь Братьев» в Матерках и Жабье болото в Потёмках – два природных чуда в Непроймёнской стороне, мы ещё о них вспомним…   

Разговор понемножечку затих. Идти становится труднее – чувствуется приближение болота. Рассвело. Пропищит на ближнем кустике синичка, вспорхнут потревоженные рябчик или тетёрка - и снова над редким лесом разливается тишина.  Как Плюнь вспугнул первую тетёрку, Понарошку взял ружьё на изготовку. Вышли на поляну меж двумя заросшими рукавами протоки. С вершины сухой сосёнки с кривыми сучьями вспугнули орлана-белохвоста. Он, раскинув полуметровые крылья, неспешно величественно полетел, дал два круга над поляной, изучая одним глазом пришельцев.

-  Зарубка! – почти кричит Васята Сучак.

На осине, на высоте глаз две зарубки топором - с двух сторон ствола. Зарубкам лет двадцать, определяет Понарошку. Фашинник здесь становится непроезным для «Волги», впереди топи, и опытный болотоход Кутя-прокурор должен был делать зарубки - вывод напрашивался сам собой…

-  Привал! Костров не жечь! – приказываю, вспомнив почему-то Молодого.

Васяту Сучака отправляю искать железо в округе зарубки, Пон и Плюнь, перемигнувшись, улизают в сторону дальней поляны, а мы с Бэлой проходим по фашиннику немножечко вперёд и усаживаемся на обочине, на какой-то ствол или вывернутое корневище, сплошь покрытое зелёным мхом.  

Пить не хочется, ещё не устали. Болтаю молчаливой Бэле развлекалово, подбрасываю ей «наводящие вопросы», но княжна не ведётся, и я отступаю. А о том, дабы  поправить ей амуницию своими опытными руками, у меня, высоконравственный строгий читатель мой?, и в мыслях нет!

С Бэлой меня роднит фактическое отсутствие родителей. Мне легче: быть может, моя мать умерла при родах меня, а отец ещё до моего рождения героически погиб, борясь с верховым лесным пожаром в сосняках близ Сломиголовска. А её, уже всё понимающим подростком, родители предали на век: грубо продали в гарем. Хотя на кабардинцев это не типично – они ещё не дикари с овечьих гор. Меня «подняла» советская власть в виде начальства, её – товарищ Понарошку. Я – цельная натура  - верен поднявшей меня системе, Бэла – не менее цельная - верна Понарошку. Так и должно быть, так правильно и просто, без уродств постмодернизма: кому всем или почти всем обязан – тому служи. Когда же объект служения внезапно исчезает, начинается этический конфликт с собой. Советская власть исчезла, но начальство, её приемник, осталось – и я ему служу, хотя давно уже, как люди замечают, не без оговорок: мой «бодризм» - оговорка ещё та, как повернуть! И у Бэлы вот-вот изчезнет объект служения – отсюда и её «убью себя или вас». В мирное время служат не Родине, не партии, не политическому групповому интересу, а, в первую очередь, семье, потом – друзьям, любимым, почитаемым, и уж затем – любому «общему делу». Это, если нет своей идеи в голове, ибо даже в мирное время идея может поглотить человека. Например, идеи экологии могут заставить прагматичного западного человека рисковать собственной жизнью – это почти смешно…        

 Тут слышим в отдалении: «Дя-я-яряп! Дяп-дяп!» - и стрельбу дуплетом. Бэла вздрагивает всем телом и хватает меня за руку, в глазах страх. Это зайцу не повезло, говорю княжне: будет нам преотличная, с дымком, охотничья похлёбка, в ваших горах такой не бывает, котёл для чего взяли!

Возвращается Васята Сучак, подходит, снимая наушники, по кислой физиономии видно: не нашёл. Дай-ка я тряхну стариной и профессионализмом! Беру миноискатель и только наушник к уху подношу, тот как засвистит: железо! Конечно, железо: снимаю АКМ и кладу рожки и ножом – отхожу, кладу их на кривой пенёк, нет – опять пищит! Старая техника подводит? Войны нет, а мины ищем по-военному. Но почему-то чем дальше отхожу по фашиннику именно от места сидения, а не от АКМ, чем слабее звук… Я, конечно, могу долго и умело интриговать читателя, но здесь вопрос политический и принципиальный: в итоге оказалось, мы с Бэлой сидели на ребре багажника искомой обкомовской «Волги». Машина, вероятно, сползла с фашинника и погрузилась на три четверти в трясину, но багажник ещё торчал, зарос мхом. Армейский миноискатель, при всей нелепости положения, оправдал себя. Васята кидается рубить черенки для лопат. А ещё через пять минут являются Пон и Плюнь с первой добычей – зайцем кило на четыре.

Пон отсылает Бэлу прочь, на поляну, подальше от возможных трупов, и мы с холодком в душе берёмся за лопаты. Через полчаса часа работы отлегло: разбив заднее стекло, проникли в машину, тел погибших не нашли. Значит, сразу повеселев, решаем:  продолжаем движение на скит. Но тогда уж, настаивает уже испытавший угар охоты Понарошку, сначала поохотимся на глухаря – всё одно мимо сосняков на грядах пойдём. Ладно! Миноискатель и лопаты оставляем у машины, облачаемся, берёмся за вешки, Пон зовёт Бэлу - в ответ ни звука. Плюнь, то всё лез под самые лопаты и скулил, а сейчас замер, понюхал воздух, и - «Дя-я-яряп! Дя-я-яряп! Дяп-дяп!!» - как ломанётся в сторону поляны. Мы за ним. Там картина: на опушке Бэла, оцепеневшая, спиной прижалась к несущественной берёзке, и выставила свою вешку, как копьё, вперед себя, а в девяти метрах от неё волчара над бурой травой стоит, огромный, как тамбовский в зоомузее МГУ, стоит, но не скаля зубы, и не щетиня загривок, а скорее иронически недоумевая: наужели эта дурочка собирается в меня стрелять из берёзовой-то палки? Когда Плюнь наскочил и стал задирать волка лаем и маневром, тот нимало не смутился. Он изучающе так поворачивает корпус то на Плюня, то на нас. Волки – это ж по моей походной части, как я мог забыть и Бэлу отпустить! Изготовившись для стрельбы из положения стоя, целюсь в серого чуть повыше головы:    

-  Иди домой, Серый! Домой!

-  Стреляй, Бодряшкин, - кричит Васята Сучак. – Это вожак Жабьей стаи! Три сезона охотятся – всё убить не могут. Стреляй! Они у меня уже трёх телят зарезали!.. 

-  А разве существование голштинского телёнка дороже жизни непроймёнского волка? – задаю философский вопрос инструктору райкома, наблюдая, как сначала пятится, а потом, не теряя достоинства, в сопровождении ликующего Плюня, убегает в кусты вожак. – На людей стая ведь никогда не нападала, - добавляю, вспомнив рассказ Жалейки-Электро. – Он слышал выстрелы в своих угодьях, вот и пришёл разведать обстановку…

Бэлу на этот раз пришлось успокаивать уже подольше, еле-еле от вешки отлепили. А что не крикнула? Хотела – не смогла. Русские волки, говорю, не трогают людей: им животов хватает. Нет, опять расхотела идти в русские горы. Но был у неё к нашему походу какой-то особливый интерес – он и победил.       

 

    (Терпение! Продолжение Мемуара № 5 пока не заведено на сайт)