Товарищ

Бодряшкин

Онфим 

Лупсидрыч,

народный бодрист

      СВЕЖИЙ МЕМУАР

        НА ЗЛОБУ ДНЯ

       

       Мемуар № 4. Хутор Потёмки

 

 

Как-то в начале ноября, воскресным утречком, завтракаю себе тихо-мирно препышной лепёшечкой с пылу с жару – их я из покупного в кулинарии дрожжевого теста сам с удовольствием пеку на старой-престарой чугунной сковороде. Обжигая пальцы, отрываю с краешку неровный кусочек и сначала макаю в холодную сметанку, а потом в блюдечко с репейным мёдом от бабы Усанихи – и в рот. Сущее блаженство! Запиваю горяченьким чайком с лимоном, и в прикуску, серебряной ложечкой черпаю любимое варенье из тёрносливы без косточек, с вазочки японского фарфора - её мне Маруся от сердца подарила, а когда-то, эстетствуя, привезла себе из азиатского турнира контейнер фарфора. А накануне вечером, в Интернете, я разместил новую свою авангардную статью о стремительно растущей пользе начальства в современном и грядущем мире вообще, и в России – особливо. Ан – всего за одну бурно-выходную ночь! - появились ссылки и нездоровая критика: значит, проняло! Кликаю по откликам, стараясь сетевым насельникам внимать поаккуратней одним глазом, дабы другим следить – кабы ни капнуть куда липким вареньем или чай на клаву ноутбука не пролить. Читаю: «Автор опуса - ярый сподвижник общих мест в псевдопатриотической риторике российского начальства, архаичный апологет показушного официоза – новый «друг народа», одним словом…»; «А если прочитаю до конца, получу подарок?»; «Уважаемый товарищ Бодряшкин! Дайте карту местности, где вы всё это видели или предполагаете найти»; «Прям новьё от властного пиара: уже поются дифирамбы не родившемуся ещё начальству! Обидно: прочёл трижды – и никуда не делось!»; «Кота Леопольда – в советники президента! Товарища Бодряшкина – в новые политруки! Товарищ Бодряшкин и в армии неусыпно сражался на иделогических фронтах. Чувствуется почерк замполита. Только почему-то в армии ни одной боевой медали на грудь себе не сыскал»; «Подскажите, святой отец или как вас там, когда я в последний раз был на вашем сайте, что делал и с какого компа?»; «Уважаемый товарищ Бодряшкин, пишет вам учитель русской литературы из города Забытов. А вы не задумывались, что мёртвые из могил российской истории над простыми людьми имеют власть не меньшую, чем живые начальники с трибун? Русскому народу мёртвые герои куда понятней живых начальников и, традиционно, люди «слышат» образы мёртвых у нас яснее. Российская история - главная для нас юрисдикция. Должно быть так: если своими действиями портишь современную историю – ты мне не начальник, и слушаться тебя не буду - послушаюсь мёртвых»; «Явился новый претендент на сценическую роль Луки – утешителя народа. Страна, как при Горьком, опять лежит «на дне», а этот, блин, Бодряшкин, пиша в стиле Апулея, называет сам себя «товарищем» и как Лука-утешитель вещает: я и спекулянтов в начальстве уважаю, по мне: ни одна блоха - не плоха»…  

В России истина уныла, и первые отклики на свежую мысль и благое намеренье – это всегда плевки и эмоциональный вздор от пресловутых гоголевских дураков. Достойные противники сначала подготовят контратаку, а врежут позже и, как правило, исподтишка. Только не думайте, благонамеренный  читатель мой, что на свои новации я от честной публики жду одобрения или, тем паче, толики восторгов. У нас страна бестолковых ругателей: даже не всегда родного футболиста хвалят, когда гол забил! Вот, бывало, наш автор выдаст что-нибудь «не то» – и его ругают без исключенья все; а случись ему придумать как раз «то, что надо» – и ругают всё те же дураки да узкий круг противников, а репрезентативное большинство почему-то хранит панихидное молчание, будто им «то, что надо» и не нужно вовсе. И тогда бедняга-автор неизбежно задаёт себе вопрос: а зачем было мне голову ломать, придумывать для них всё «то, что надо»? Лучше бы лишний раз на рыбалку с пацанами съездил да пивка попил. Новатора не доводи! Его должно бодрить, если уж не привыкли поощрять. Представляю, чего написали бы эти интернетные насельники, размести я в сети заветный свой опус - о месте нового начальства в планетарном мирном преобразовании смердящего империализма в свежий коммунизм!

Нет, уж лучше зайду в интернет за новостями… «В госпитале врачи нас успокоили: главный судья, пострадавший от футбольных фанатов на вчерашнем матче, лежит в палатах номер 6, 8 и 11, состояние стабильное»; «Тут-то архиерей-реформатор и заявил: «Хватит уже нам экономить на огарках! Пора открыть сеть церковных ломбардов «Бог дал – Бог взял»»; «…на вопрос корреспондента: «Почему на испытании новой ракеты её ядерный заряд оценен в 20-150 килотонн, нельзя ли указать точнее?», генерал с офицерской прямотой ответил: «По  техническим документам, мощность ракеты - двадцать, а она как рванёт!..»; «Теперь заживём! Вчера, на одной из птицефабрик Башкирии, заходя вместе с птичницами в курятник, облачённый как все в бахилы премьер-министр России сурово пригрозил, - предположительно, своим отраслевым министрам: «Пора бы им там, в Москве, заняться насущными делами! Ни часа без недогоняющей модернизации!»»; «Передаём заклинания Председателя правления Пенсионного фонда РФ: «Мрите, мрите, мрите…»; «Вчера, в городе Пустозёмске прошёл «марш несупротивных». Действо на центральной улице города поначалу выглядело как неумелая симуляция шабаша ведьм: почти весь шум от колонны производился не живыми глотками, но розданными техническими средствами, а отдельные дикие выкрики участников – в основном, весьма унылого вида безработных, нанятых с почасовой оплатой, - звучали настолько неестественно, что прохожие в страхе шарахались. Нанятым людям хотелось одного: поскорее отработать свой номер и свалить. В конечном же счёте серьёзное плановое предвыборное действо партии недогоняющей власти приобрело неуправляемый характер. Меропприятие оказалось, по сути, сорваным анархистами и примкнувшими к ним после халявного пива студентами. Анархисты – из одного только озорства! - легко убедили ряды несупротивных манифестантов побросать заранее подготовленные властями транспаранты с умеренно лояльными лозунгами, типа: «НЕТ бесплатному образованию для опущенных бедняков!», ««Супротивный», от сумы и тюрьмы не зарекайся!», «Коррупция – верный страж социальной справедливости!», ««Супротивный» имеет только одну привилегию - хранить гробовое молчание!» и иже подобными. Взамен по всему маршруту движения колонны анархисты расставили коробки с импортным пивом и ящики с вечно незрелыми, но уже гнилыми помидорами, и тухлыми яйцами от безответных кур-несушек местной птицефабрики. Организаторы марша и улыбчивая милиция оказались сей акцией застигнуты врасплох и не успели сообразить, какие меры следует категорически принять. Марш планировалось закончить митингом на городской площади, куда выходят окна мэрии, городской думы, четырёх банков, двух ресторанов, ЗАГСа и какой-то чудовищного размера ультрасовременной постройки - невиданной архитектуры и неведомого предназначения. Здесь митингующие  безработные должны были горячо поблагодарить начальство за свой незаслуженный отдых, выслушать правильные напутствия и согласиться со всем, что затевает местное недогоняющее начальство. Ан, не тут-то было! Анархисты, по ходу марша, уговорили несупротивных считать помидоры и яйца «ответными подарками», коими следовало бы наградить недоступные для прямого общения власти за все те добрые дела, что они совершили за последние годы в отношении своего народа. А импозантные, как  всегда, юные анархистки личным примером убедили сермяжные массы несупротивных совершить обряд целования с начальством, бесцеремонно намекая на «большие рты» у представителей городской власти. Всё бы ничего, только по вине невыспавшейся секретарши, утром в мэрии печатавшей список выступающих, первым на трибуну вылез отнюдь не мэр Пустозёмска, господин Жироша, а известная своими шумными скандалами некогда балерина, а ныне депутат Госдумы от недогоняющих, Девушка-Мурзилка. Её, всю из себя манящую, «дежурную по приветам» от законодательной власти, частенько посылают на места для передачи завлекательных приветов из Москвы. Девушке-Мурзилке и достались от развеселившихся пустозёмцев все поцелуи в «большой рот», а на долю начальства выпали одни «подарки», и мэру Жироше не оставалось ничего иного, как приказать улыбчивой полиции разогнать этот шабаш»; «…с тайной вечери главарей опричников из ГОП «Недогоняющие». На закрытом заседании, прошедшем в лесной сауне под деревенькой Куршавель, неоопричники обсуждали квартальные квоты на «гуманную» изоляцию протестующих российских граждан в количестве…»; «…и я говорю: они гораздо нас глупее. Прошлой зимой к нам, в деревню Бездна, занесло автобус с иностранцами из  Европы. Ну сфотографировали они рухнувший коровник, полюбопытствовали, конечно же, на прорубь – по речному льду ни разу в жизни даже, оказывается, не ходили, на рыб под ногами ни глядели, ну покатались на санках с горки, затем в правлении колхоза, с морозца, угостились водочкой, закусили огурчиками, запили рассолом, подпели нам, как могли, и захотели, конечно, по нужде. В Европе-то, говорят, хозяева в свой туалет гостя в жизни не пригласят. А я: заходи на моё подворье – хотя бы и все зараз! И что б вы думали: этим хвалёным европейцам мне, простому крестьянину, долго-предолго объяснять пришлось, что та деревянная будочка в углу двора с вырезанным сердечком на двери – и есть туалет…»; «Где наша армия? Почему она не защищает русский народ от российской конституции?»; «В стане недогоняющих очердное поветрие: желающий быть приставленным к должности меняет фамилию на удостоверяющую его партийную принадлежность. Начало положил некто Симон Вольфович Гримберг. С чистой советью и без малейшего подозрения в антисемитизме, молодому Гринбергу можно и должно отказать во всех замечательных качествах, кроме пронырливости. Едва оказавшись мелким функционером партии власти, он сменил свою аполитичную фамилию на Недогоямберг, и вскоре получил сытную должность в руководстве ГОП «Недогоняющие». Вслед за ним в стане недогоняющих тут же отродились Янедогоняйка, Недогнаткин, Недогоняйло, Недогоняйтов, Янедогонидзе, Янедогонецкий… Говорят, партийный фамилий уже не хватает, и к сочинению новых привлечены филологи»; «На вчерашней презентации самостреляющих пулемётов на полигоне Министерства обороны известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила о недостаточности строевой и боевой подготовки российской армии. «Почему в этой стране устав строевой службы требует выдерживать в строю дистанцию 80 сантиметров, и 81 см - рассматривает уже как дезертирство, а 79 см – как склонность к гомосексуализму?», «Почему в этой стране так популярны армейские кубики-рубики - одноцветные и сплошные?», «Почему в этой стране «Расстегай!» - это не мясо и не рыба, а военная команда?», «Почему в этой стране за отмазку от армии деньги в военкоматах берут не по уставу?», «Почему в этой стране армия в ядерный век не бережёт мгновения и долго болтает: «Никак нет!» вместо односложного «Нет!», «Так точно!» вместо простого «Да!»?..

На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам-офицер, ответить, и тут звонит Патрон: вызывает в контору немедля - без вещей. Приказывает в трубку: бросаем тебя на сельское хозяйство, завтра едешь в Скукожильский район, с чиновником областной администрации, руководителем Минсельхозпрода Фугасом  Понарошку…   

 

 

          Глава 1. Чиновник особых поручений

 

Еду в контору за ЦУ, невольно думаю про него. Товарищ Понарошку «чиновник особых поручений». Так в царской России официально называлась эта должность, а сейчас властная вертикаль размыта и называй государева слугу как хочешь, ну хоть федеральным инспектором, хоть «смотрящим». Недоброжелатели из-за углов шепчут: есть даже целые губернаторы, коих поставил Кремль смотреть за сохранностью и преумножением столичных частных денег в регионах. Впрочем, на то внутренние враги мать-природой и заведены, дабы мутить в государстве воду, бросая камни в чистый поток народного доверия к своему верховному начальству. Как же вредно, что у нас издавна чиновник в общественном сознании ассоциируется с крючкотворцем и взяточником! Вся русская культура создала лишь единичные и, увы, незапоминающиеся в народе образы справедливых администраторов и беспристрастных судей! К примеру, на всю русскую живописную культуру, один Илья-наш-Репин удосужился написать фундаментальную картину «Государственный совет». И это-то в стране Советов! Всё у наших авторов в героях ходят дураки, мошенники, убийцы, неудачники, обиженные, маленькие люди, пьяницы, лентяи. Это я ещё политиков и проституток опускаю! В лучшем случае находим в героях разведчиков, военных и спортсменов, а вот администраторов-героев нет совсем! Я, как носитель исторического сознания народа, заявляю: это чудовищный перекос в умах деятелей отечественной культуры! Они, когда творят, верно, пребывают в неге лично своего мироощущения, зачастую весьма поверхностного и перекошенного в застольях и постелях, а в печальном итоге мы сегодня не знаем имён титулярных и надворных советников, имён поручиков и майоров, кои каждый год по казённой надобности брели из своих департаментов к берегам Ледовитого и Тихого океанов, спали под снегом в лютый мороз, питались охотой, рыбалкой и собирательством, умирали потом молодыми от истощения, хворей и травм… Обидно за своих! Какой-нибудь имперский агрессор-англичанин прокатился на кораблике в тёплую страну, обобрал тамошних аборигенов, и, по возвращению в сырое имение на свой дождливый островок, строчил четыре тома мемуаров о своём колониальном героизме. А русские чиновники особых поручений студентами выучились впроголодь, обретая на чердаках и в коморках среди чужих людей, а потом создали и укрепили самую большую, после монгольской, империю. Сами же сгинули из мировой истории чисто по-русски – безымянно, и ныне, в архивных формулярах, находим о них лишь редкие глухие посмертные записи на полях: «Исполнял разные поручения начальства». Утверждаю: образ русского чиновника страшно искажён писателями, журналистами, внешними врагами, диссидентами и всяческим дурачьём. Одного Салтыкова-нашего-Щедрина прочесть – упадёшь во мрак отчаяния! «…чиновнику тоже пить-есть надо, ну, и место давали так, чтоб прокормиться было чем…» - это разве позволительно русскому писателю и царскому губернатору так извращать государеву службу? Салтыковские чиновники орудовали, «покуда на голубчике… лягушечьего пуха не останется». О взяточниках сатирик писал много и с подробной назойливостью – к радости тогдашним Козюлькам! А о правильном служаке, кой, выполняя приказ начальства, «из песка верёвку совьёт, да ею же кого следует и удавит» - упомянул лишь однажды и то вскользь. И нынешний наш не долго мудрствующий труженик пера/клавиатуры традиционно выпячивает одни лишь недостатки и оплошности, смакует анекдоты, а на должное исправление службы и, случись, даже героизм чиновника у него, видите ли, «читателя нет». На себя бы, «совесть эпохи», взглянул со стороны! Представил бы на минутку, что о тебе мог поведать добропорядочный чиновник, если б смог оторвать от бесконечной своей работы часок-другой. Сегодня мы пожинаем гигантские ресурсные плоды их безмерных трудов и сонма положенных животов, но лёгкие умы опять во след врагам бредут: «Чиновники у нас плохие». В америках-европах героев-чиновников давно уж нет: как сам бывал - не видел ни одного. А у нас только не ленись: свищи, ищи – обязательно найдёшь! 

О Фугасе Понарошку писали самозабвенно и воодушевлённо, как о герое-любовнике голубых кровей: так манил пишущую братию наш особопорученец. Вырос Понарошку в хорошей семье, что сохранило ему здоровье, добродушное отношение к миру и вообще. Когда началась эта свистопляска с перекройкой, в поисках лучшей доли, он сменил пять столичных партий. Просился и в шестую, да уже не записали. Понарошку всерьёз не чтил Второй капитализм, но пользоваться доступными плодами системы насобачился он лихо. В этом смыле, Понарошку – странный человек: сам не бедный, но всегда презирал тех, кто слишком кичится своим богатством, и ненавидел столичное начальство и олигархов. Во избежание скуки, Пон исподтишка поддерживал даже коммунистов и патриотов националистического толка. В тёмно-углистых коридорах власти устоялось мнение: Понарошку не брезглив, может лизать многим из вышестоящих, но не всем, и без всякого самозабвенья и самоуничижения, а при случае – легко и далеко «пошлёт». Вы, благонадёжный читатель мой, помните, конечно: когда на первой заре перекройки стая реформаторов налетела и по большевистской методе разрушила систему управления большой страной до основанья, а затем оказалось, что выстроить новую систему не способна, тогда спешно принялись сажать в правительство России тех, на кого анонимка с мест не успела в Кремль прийти. Вот, Понарошку, скрепя сердце, и смог самовыдвинуться от Непроймёнской стороны и подставиться на видную должность в какое-то новое министерство, где быстро зарекомендовал себя безупречным исполнителем высоких воль, обжился связями, даже и диссертацию протянутой рукой написал и защитил… Только с волями у реформаторов царила затяжная чехарда, и в кой-то миг, дабы не стать очередным козлом отпущения, он вовремя улизнул обратно – самозадвинулся «на укрепление региональных кадров». В родной Непроймёнской сторонке Фугас Понарошку поставил себя «человеком с Москвы», и кем только ни перебывал: даже успел послужить главою администрации в трёх районах. Но сущностная его должность оставалась неизменной – чиновник особых поручений!   

В таких людей тычут пальцем и мечут колкие намёки буквально все: интеллигенты,  коммунисты, либералы, патриоты, «независимые» иностранцы, свои заумные и дураки, козлы и овцы, ослы и попугаи. Это я ещё диссидентов с контрой опускаю! Все они публично стонут: тёмная лошадка, мол, непонятно кто! Ну, не понимаешь – чего с оценкой лезешь? Если и тёмная лошадка, так ведь истёртая её шея вдета в удушливый хомут общих дел, и тащит она за собой далеко не одну тяжеловесную поклажу от начальства! У нас, простой читатель мой, обстоятельства сплошь и рядом случаются «особые», неурегулированные ещё правовыми нормами и даже понятиями, ибо законодательство и обычаи традиционно отстают от бьющей отовсюду неправедной жизни, а значит, должны существовать и «особые» чиновники, разруливающие их для общей пользы. Ответственнейшая служба - как у разведчика в тылу врага! Вот, светлейший князь Меньщиков, кем только ни числился у Петра: военачальник, строитель, собутыльник, поставщик царского двора, сенатор, губернатор, и даже, по случаю, палач. Это я ещё сводничество опускаю! Но по тогдашней бьющей жизни все понимали: Данилыч у царя – ближайший чиновник особых поручений.

К чести Понарошку, когда он вернулся из столицы в Непроймёнскую сторонку и окунулся в сравнительно здоровый административный коллектив, то быстро обжился, разговелся, обложился старыми верными и сильными друзьями, оброс любимым слабым полом и детьми, и сделался достаточно честным, справедливым и, возможно, даже неподкупным – и всё потому, что в своё удовольствие пожить любил куда сильнее денег. Последнее качество в человеке я лично уважаю. Если суммировать весь бренный путь Пигмалиона-Понарошку, он, выходило, успевал проживать четыре жизни там, где непроймёнский обыватель едва протягивал одну. Пон успевал везде и всегда, и никогда при этом не болел! Конечно, он прибаливал, наверное, только, как солдат в окопе, игнорировал свои телесные недуги – не до них. Войны нет, а хворям не поддаются по-военному! Понарошку - чиновник по призванию. Он был бы благополучнейшим служакой и при царях, и при коммунистах. Русский человек спокоен и неприхотлив. Грянь завтра революция или машина в избиркоме ошибётся больше отведённой нормы и победят националисты или социалисты (непонятно, кстати, зачем сегодня-то социалисты продолжают называть себя коммунистами), то Понарошку скажет: лады, служим дальше – и будет без мучений животом служить новой власти, как служил прежней. И не придётся ему грозить или сажать его, и в иммиграцию он не подастся. Пон – «вылитый чиновник»: универсальная гайка в любом механизме управления, действующая безотказно клавиатура, пока её не забьёт посторонняя сила. Он может самым приветливым и улыбчивым видом говорить нелицеприятные вещи и объявлять жёсткие и жестокие решения. С волчьим билетом уволить провинившегося – это для него в порядке вещей, отдать под суд непокаявшегося – тоже.

Как госслужак, меня и Понарошку сильно отличает! Мой образ служащего характеризует известная творческая смелость, способность обнаруживать вызовы времени и отражать их в своих рекомендациях начальству, готовность спорить с начальством по принципиальным вопросам и даже жертвовать отношениями с ним ради пользы дела. Пон – нет: он всего-навсего с крепкой административной хваткой, он, как дрессированный служивый пёс, предан своему начальству, безупречно исполнителен, здраво (читай: нереволюционно, консервативно) мыслит и казённо поступает, держит себя в руках, не высовывается и проч. Пон – волевой мужик, но, как правило, не своей волей. Закономерна оценка нашего труда начальством: у Пона, знаю, орден и пять или шесть медалей, у меня – без ордена одна медалька, и ту дали не в армии, и не за верную службу на гражданке, а Пушкинский дом выхлопотал за, считайте, мою просветительскую деятельность на ниве ёфикации страны.

Понарошку - мужчина с природным артистизмом: он замечательный игрок на гитаре и застольно-заслуженный певец, душа любой отдыхающей компании - и не только мужской. Он поражает людей демонстрацией отработанного жеста – такой жест большая редкость в наши времена. Пон буквально пленяет людей своей незлобливостью и воспаляет искрами весёлого ума. Он обожает преподносить подарки и всегда делает это с сияющим видом и от всей души. Такой мужчина не понравиться публике не может.

Ещё мне известны две определяющие прихоти Пона: он заядлый охотник на бородатых глухарей, токующих на болотах, и обожатель молоденьких дамочек и девиц. Сообразно сим предметам пересудов, в кулуарах администрации и в СМИ, за Понарошку закрепились две клички: Человек с болота и Дамский негодник. Как Человек с болота, он легендарный в Непроймёнской стороне охотник на глухарей и зайцев, знаток в приготовлении на костерке блюд из добытой дичи, гурман, добряк и компанейский мужик, а уж какой банщик! А как Дамский негодник, он неустанно отыскивает себе красивых, безупречно сложенных едва ли совершеннолетних дев из необеспеченный или зависимых от него семей, и привязывает их к себе на многие годы, ни одну при том не бросив! Подруги сами, когда хорошо устроятся, мирно покидают его и искренне благодарят за помощь, а, главное, за то, что научил жить и переживать.   

Отмечу, как любитель жизненной фактуры: в советское время молодого Пона едва ни вышибли из партии за аморалку, а именно за сотворение ребёночка вне брака. И напрасно: Пон как знал - очень скоро стране будет не хватать русского народу и пахал, как подобает коммунисту, на перспективу, да только застойные товарищи не оценили. Зато либералы моральным обликом строителя капитализма не увлекались никогда, и при них Пон сотворил ещё троих вне брака. Пишущую братию почему-то уже не интересовали эти трое, но забирал за живое тот единственный «коммунистический» ребёнок. Для либералов, выходит, все дети не равны! На современных мосек Пон в суд не подавал - отмалчивался, как непроймёнский партизан. Зато на собственном сайте он позиционировал себя как возвышенного поэта и романтика с «байронической легендой», как человека, ой как далёкого от всяческой суеты мирской. Здесь он то погружался в туманную лирику, то сам источал лирический туман; дескать, вот, натура у меня такая: повсеместно ищу свою возлюбленную музу - Лауру, Беатричу, Дульсинею, Эсмеральду, Грезу, Роксану, Ассоль, Дороти, Алису, Мэри-Машу, Татьяну, Ольгу, Анну. Это я ещё Прекрасную незнакомку опускаю! И только один раз он разъярился и ответил моськам:

 

          Презрев стихи, прошлись катком по личности поэта.

          Как рецензентов, ваша песенка бесславно спета.

          Вам место – в сталинский партком, да с пылом журналиста

          Поосуждать на заседаньях облик коммуниста.

 

Редкостная и волнительная, замечу, озорной читатель мой, коллизия сложилась: отобранные Поном девушки к довольно-таки толстому и непубличному пенкоснимателю своему испытывали самые нежные чувства и обычно сохраняли их годами после расставания. Пон ценил и лелеял не только внешние телеса, но внутренний мир и видимые достижения своих подруг. Он, поколику возможно, развивал их личности: брал от никудышных родителей Алёнушек, а возвращал в общество Василис Премудрых. Все девицы Пона имели, подстать ему, высокий рост и развитые крепкие телеса. И то: высокий рост и выраженная рельефность тела скрадывает юный возраст девушки. Скажу больше: тщедушная девица рядом с дородным Поном выглядела бы просто кощунственно и аморально! При взгляде на парочку Пона с девицей наивный оценщик мог бы воскликнуть: «Спектакль!» Возражу: не бывают спектакли длиною в полжизни. Это не сцена, а именно жизнь, только недоступная большинству стареющих мужчин. Многие коты-толстопузы из администрации Непроймёнской стороны ещё как завидовали Пону, а иные, поддав лишнего, даже требовали от него раскрыть загадку седовласых чар: это почему они едут на рыбалку-тире-охоту с 35-летними дамами, а он опять заявился с 19-летней? Для кого из увядающих приятелей это был «больной» вопрос, тех - я только могу предполагать! – тех Пон успокаивал примерно так: «Зато с 35-летней нет никаких проблем: она безопасна, мало затратна, обходится вам без претензий и каких-либо сердечных переживаний, но ещё способна доставить удовольствия по высшему разряду. А молодая - жизнь отбирает! С ней хлопот и тревог не оберёшься: вымотает всего - и физически, и душевно, да ещё и моралью царапнет ненароком. Приличную девушку любить можно лишь по-настоящему! Она не только заурядного обмана – она фальши в тоне не простит! Её не удержишь за одни подарки. Да и помогать нужно архитактично, дабы не обидеть и не возникла у девы язва, что её покупают, иначе волшебство в отношениях пропадёт. Между вашими отстранёнными в душе подругами и моей любящей и любимой девушкой общее – только наличие п…ды. Иметь при себе порядочную девушку – большая душевная работа и почти каждодневная забота. А вы съездили раз на охоту или завалились в сауну – и начисто забыли о своей подруге до следующего вояжа…»

Мне очевидно: был Понарошку очень хорош когда-то и в постели, но как перевалило за пятьдесят с хорошим гаком начал резко сдавать в пользу глухариной охоты. В Интернете «доброжелатели» выложили множество его любовных историй, но особняком стоит роман с Бэлой – его и расскажу.

Бэла чистокровная кабардинка, прямо как у Михайлы-нашего-Лермонтова в «Герое». С начала перекройки, когда либералы учинили в стране такой разор, что повсеместно стало нечего кушать, на югах, по старой привычке, стали продавать «лишних» детей. Тогда некий хамоватый и низкорослый булгар, новоявленный торгаш из Татарстана как многие, умом немного повредившись в ходе либеральных безобразований, возжелал завести себе гарем, и тайно купил где-то в предгорном кабардинском ауле 10-летнюю девочку. Она оказалась крупной породы, быстро росла, грозя вскоре стать выше и крепче своего «мужа». При сём девочка едва брела по-русски, а татарский язык и вовсе невзлюбила и отказывалась на нём говорить, а главное: при непокорном духе, в ней родилась жажда мести. И года не прошло, как, держа кавказскую пленницу взаперти и намучавшись, но так и не поимев никаких радостей от своей покупки, увечный «муж» решил от девочки избавиться,  пристроив её кому-нибудь. Но желающих купить или даже просто взять юную волчицу не нашлось, и тогда, дабы не позориться, несостоявшийся владелец гарема поручил родственнице-старухе увезти непокорную девочку в Непроймёнскую сторонку, подальше от своих знакомых и родни, и там сдать её в школу-интернат. Случайно, как знак судьбы, Фугас Понарошку оказался в том самом интернате в момент прибытия старухи – он приезжал с разборкой от областной администрации и, заодно, передавал детям воз гостинцев и подарков, собранных от жалостливых граждан. Увидев, как одетая в застиранное коротное платьишко густочернобровая нерусская девчонка сначала обомлела, а потом разрыдалась во весь голос от вида недоступных ей игрушек, улыбчивый Пон выбрал самую расфуфыренную в атлас куклу и преподнёс её дикарке вместе с шоколадкой от себя, и пока гладил девочку по головке, тихонько, но строго-престрого – с упоминанием тюрьмы за похищение и торговлю детьми! – старую ведьму расспросил, что к чему. Излучающий само счастье, улыбчивый, большой, добрый и тёплый дядя в миг влюбил в себя не видевшую белого света впечатлительную девочку, и сообразительная старуха с лёгкой душой её благословила: «За тобой, Бэла, приехал хороший добрый дядя, слушайся его…», передала не в интернат, а Пону документы на девочку и отбыла восвояси. Так романтик Пон стал обладателем красивого, но хрупкого восточного кувшина, до краёв полного заботами и тревогами – как оказалось, на пятнадцать лет вперёд! Пон в то время был ещё неопытным героем-любовником и Пигмалионом, и взял сироту казанскую Бэлу скорее из состраданья, а не как будущую подругу - до истинной подруги её нужно было ёще растить и растить. Только вы, деликатный читатель мой, не сравнивайте Понарошку с князем Тоцким. Князь у Фёдора-нашего-Достоевского выходит безынтересным пользователем юных телес Настасьи Филипповны, тешителем своего самолюбия – и всё. Пон же, я уверен, вкладывал в свою девочку не только средства и заботы, но и частицу широкой русской души своей. Со временем, распознав характер Бэлы, наш Пигмалион загорелся мыслью о двойном назначенье девочки: воспитать себе не только Галатею для утех, но и янычарку, для служебного пользования в своей администрации, и тем подольше держать её подле себя. Он поселил Бэлу в семье бездетных знакомых стариков-учителей, на расстоянии от себя, хотя и частенько навещал и, случись оказия, даже возил по стране. Выучил её на юриста – с пристрастием учил, как учат охотничьих собак. Выросшая в чуждом русском обществе, замкнутая на себе и ожесточённая на своих родителей, Бэла любила одного Пона и стала ему преданной сотрудницей. Администрация Непроймёнской стороны, не вникая в сложившуюся жизнь кабардинки, а памятуя лишь о превратностях Кавказа, держала Бэлу за случайно затесавшуюся в свои ряды чужачку и, как следствие, не жалела: часто бросали её одну в штыки на целые укрепрайоны - поручали трудные и даже опасные дела с сомнительным контекстом. Выполняя и, на свой страстный лад, «перевыполняя» их, Бэла заслужила во властных коридорах прозвище Стерфь. Она считалась официальной карающей рукой от администрации Непроймёнской стороны. Где появлялась Стерфь, там грешники понимали: от начальства им прислали наказанье. По своей энергетике и злой несокрушимой воле, Стерфь переросла Пона, ей было тесно в неопределённых рамках младшей чиновницы особых поручений. Ей, безмужней и бездетной кавказянке, хотелось свершений и деяний, баррикад и штурмов, пиротехники, войны и крови, заслуг и орденов. Это я ещё брутальных кавалеров опускаю! Наверное, и сам Пон, бывало, сомневался: а не зря ли он открыл шлюзы столь взрывному характеру да ещё со злой волей? Он спецом давал ей такие задания, кои могли бы утомить Стерфь. Любителей скандалов из числа насельников инета особливо восхищало, как изобретательно и беспощадно топила Стерфь заказанных администрацией неугодных конкурентов на должности, на депутатские кресла и вообще! Вы, политкорректный читатель мой, конечно, броситесь испрашивать меня: где же тогда место такому характеру с точки зрения пользы для страны? Без интриг отвечу: на международном поприще, в америках-европах. Пусть там Стервятники и Стерфи поднимают шторм и топят наших многочисленных врагов и конкурентов! 

Бэла, как подросла, оказалась необыкновенно горячей, страстной девушкой, едва ли ни сущей нимфоманкой. Встречаясь с ней интимно, Пон всегда ожидал чего угодно, даже членовредительство, но как человек с характером не отступал. Он блаженствовал и воспарял от одного чувства безраздельного обладания сей из ряда вон мощной  колоритной нерусской девушки. Ему нравилась Бэлина внешняя непохожесть: её густая черноволосость, запах кожи, кавказский акцент, повадки, экспрессивная жестикуляция, скромность, граничащая с зажатостью в близких отношениях с ним, когда они оставались наедине. Это я ещё закрытый стиль одежды опускаю! Больше всего его восхищала и самодовольствовала её неприкасаемость для других мужчин и всегдашняя готовность для него. Со дня их знакомства минуло уже двадцать два года. Бэла, единственная среди любовниц Пона, не нашла себе мужчину для брака, а рожать вне законной семьи, стать матерью-одиночкой, считала ниже своего княжеского достоинства и достигнутого статуса по службе. Понарошку же так и не отважился подвести ей, по обыкновению, удобного для себя мужа, опасаясь за здоровье и самою жизнь последнего. Он, конечно, не раз давал «вольную» Бэле, но та много лет отказывалась от неё, предвидя своё крушение в вольном плавании. Бэла всеми своими якорями намертво воткнулась в одного мужчину и никакой житейский шторм или принуждение не могли сорвать её. Русские мужчины казались Бэле пресными, европейцев она вблизи не знала, а нерусских россиян и непоймикого она невзлюбила ещё после того, что случилось с ней в детстве. Она ревновала Пона к его жене и подругам, о существовании коих чуяла, и иногда срывалась: попрекала друга своей верностью, устраивала несносные сцены с боем, умоляла развестись с законной супругой, всё бросить и уехать с ней куда глаза глядят… Говорить с Бэлой об «отношениях» не имело никакого смысла - и Пон молчал, как непроймёнский партизан. К тридцати годам, как все южанки, она располнела, поблекла и как бы даже немножко опустилась. Необузданные страсти изнуряли Бэлу. Приняв, наконец, «вольную», она даже и не пробовала искать ни серьёзную привязанность с перспективой брака, ни гламурные приключения, а со встреченными мужчинами, заранее предвидя скорый разрыв, откровенно позиционировала себя грубой одноразовой нимфоманкой. Но, думаю, встреть Бэла сильного русского любовника, ценящего физиологичную природу страстных дам, она рассталась бы с Поном. Но, увы, такие мужчины в остывающей природе редкость. С Поном же Бэла оставалась неразлей-водой - на службе и на свиданиях, да только не на отдыхе; отдыхать со Стерфью в компании оказалось невозможно. Она так напрягала Пона, так притягивала к себе отторжение со всех сторон и навлекала, что отдых превращался в сплошной беспокой. Она могла одной пустяшной язвой, одним тоном расстроить любую компанию. Несчастный самоедский характер кавказского скорпиона! И Пон, многажды обжегшись, перестал её брать с собой, когда выезжал с друзьями. Завидная история…

В описываемое мемуаром время, Понарошку, формально, занимал должность  министра сельского хозяйства и продовольствия Непроймёнской стороны, то бишь, был главным «чиновником на сене». Отличал ли он пшеницу ото ржи, не берусь судить: особопорученец не должно быть узким специалистом - хлеб у рядового агронома отбирать. От заместителя по общим вопросам чиновник особых поручений отличается принципиально, как цепной дворовый пёс отличается от породистой охотничьей собаки: а именно, общевопросник метёт хвостом хозяйский двор и, с оглядочкой на крыльцо, рычит или бросается на непрошенных гостей, а особопорученец мотается в опаснейших командировках и на свой риск и страх решает вопросы на местах. Уж я-то знаю, каково мотаться в одиночку по районным городам и весям и на свою квадратную головушку в круглосуточном режиме разруливать местные потоки заковык! При том, особопорученец всегда может ожидать, что верхи его сдадут, если что-нибудь получится не так. Правда, «за вредность» ему приплачивают из «особых» статей бюджета, иногда вешают на шею госнаграды, и всегда разрешают самому «пожить». Благо миновали времена, когда должность министра сельского хозяйтсва была убойной по определению. Агроначальники долго не живут! За «сталинские времена» расстреляли 13 министров сельского хозяйства… 

Интернетные всезнайки писали: когда приватизировали активы Скукожильского района, предошлый Пон, согласно утверждённому свыше графику, получил район и город на целый год и, якобы, взял себе почти «за так»: районную мельницу, две автозаправки,  автовокзал, столовую картонажной фабрики, здание опустевшего вдруг детсада, землю стадиона «Бумажник» под автостоянку, детский спортивно-оздоровительный лагерь в селе Блядуново, совхоз «Гнилоедовский». Это я ещё городскую баню опускаю! В общем, ёрничали завистники, довольно скромненько по тем временам, ибо не попал на делёжку основных ликвидных активов: линейного элеватора, нефтебазы, автоколонны, птицефабрики, мясокомбината, городского крытого рынка, хлебозавода, маслосырзавода, бумажно-картонажной фабрики имени Дзержинского и, как пишется, дэрэ. Позже, уже по рыночным ценам, продал всё, кроме совхоза «Гнилоедовский» – его в столь заморочной местности не пожелал в то время купить никто, даже вечно безземельные джигиты с ослиных и овечьих гор. Однако, спустя время, доверчивый непроймёнский губернатор, вдруг, Фугаса Понарошку, как известного охотника на глухарей и вообще, поставил на сельское хозяйство - министром. И через него потекли реки ассигнований, льготных госкредитов, бюджетных дотаций с компенсациями, лизинг импортной техники, внедрение энергосберегающих технологий, строительство и реконструкция, рекультивация земель, борьба с эрозией почв, засухой, наводнениями и саранчой, племенное животноводство и элитное семеноводство, вакцинация скота и птицы, газификация села, дороги, межевание земельных долей, бонитировка почв… Это я ещё удобрения и пестициды опускаю!   

Вы, городской читатель мой, хотя бы в редких, досмотренных до конца, снах представляете, какие деньги крутятся около сельского хозяйства? Не в самом хозяйстве, не в деревне – около! Докладываю тем, кто до сих пор считает, что булки на деревьях растут… Жидкие пестициды, к примеру, сегодня, по весу, стоят, как советская Шанель - духи «Красная Москва», представлявшие когда-то запах СССР в мировом парфюме. Ну, вы, приусадебный читатель мой, легко можете представить себе картину: в левой руке держишь ведро с жидким пестицидом, в правой – такое же ведро с Шанелью. Их цена одинакова! А сим пестицидом колорадского жука не за ушками кисточкой мажут: раствором яда нужно сплошь залить всю округу, где жук спаривается, ползает, откладывает яйца, жрёт свои паслёновые, греется на солнышке летом и диапаузирует зимой. Коллективные хозяйства, сами по себе, не осиливают этакую дороговизну, и дабы не перестали сажать картошку, родное начальство, в обеспечение трёхразового питания своего народа, постановило из бюджета возмещать хозяйствам подтверждённые расходы на использование пестицидов. Вот на местах и подтверждают: несут чиновнику министерства расходы, завышенные кратно, тот из бюджета платит – и берёт «откат» по согласованной заранее таксе.  

Не хочу марать свой мемуар домыслами об участии Пона в «откатах» - у него и без них имелись свои 400 сравнительно честных способов изъятия денежных знаков из карманов имущих граждан и бюджетов разных уровней. Только, компра из инета требует ответа! А я, когда читал, запомнил на смерть вот что: Понарошку, на базе сохранённого им  совхоза «Гнилоедовский», зарегистрировал личное ООО «Совхоз Гнилоедовский», и стал загонять бюджетные деньги в совхоз, куда формально директором посадил «Троянскую кобылу» - свою Стерфь, и та одним мановением уводила большую часть активов из совхоза в ООО. По балансу выходило: на червонец бюджетных вложений – всего-то рубль доходу. Проверяющие органы путались в названиях предприятий и «не понимали»: зачем так много вкладывать в капельное орошение торфяников и в защиту растений от болотной саранчи? Если это так, мой долг – окоротить лапы зарвавшегося хапуги, и хотя бы в мемуаре свершить правосудие, дабы не бесчестил исторический образ русского чиновника особых поручений.  

По мироощущению же, Пон – типичный непроймёнец, и уже тем приятен мне. Он, конечно, руководящим животом своим служит Москве, но и сильно недолюбливает её, как все порядочные непроймёнцы: клеймит столицу по делу, но тихонько, и, конечно, при всяком «неоднозначном» случае забирает сторону земляков.

 

 

          Глава 2. Задание: вжиться в образ!

 

Докладываюсь о своём прибытии воочию Патрону. Тот:

-  Ты опять в узорах!

-  С последнего задания сами не прошли – я не ковырял!

-  Ладно, сельское хозяйство травматично, да и на негре синяков не видно… Вот так, Бодряшкин: выхожу ночью на балкон – подышать, осмотреться, на!..  Гляжу: у вечного огня кобелится стая собак не из моего района. Взял своего Макарку,  шмальнул боевыми – чуть поверх голов. Вот племя, на!.. Ничего святого! Допускаю: стая решила устроить привал на марше – ну так погрейся тихо у огня на тёплом камне и следуй дальше по маршруту, на!.. А эти отогрелись – и, где приспичило, там и подай им случку, затеять склоку с ором! Назначат генерал-губернатором – завоют у меня на казённых маршрутах, на!..

Женерала не доводи! Так разогреваясь воспоминанием о ночных стрельбах, Патрон  достаёт из сейфа походную закуску и выставляет «Суворова» на стол. Вы, боевой читатель мой, знаете из предыдущих мемуаров: где на поле битвы появляется «Суворов», дело принимает очень жаркий оборот - и нашему отступленью не бывать! Надо собраться: а то с последнего задания изрядно обгоревшим вернулся!

Патрон:  

-  К нам едет президент России! Подменишь, Бодряшкин, одного фермера, на!..

-  Кем подменю, товарищ женерал-полковник?

-  Собою!

-  Есть! Разрешите разлить?!

-  Разрешаю! Операция пройдёт на севере губернии, в Скукожильском районе. Там отстроили года три назад потёмкинский хутор, на!..

-  Потёмкинский? Времена ж не те!

-  Ещё как те! – начинает заводиться, вдруг, Патрон. – Важнейшим из искусств является пиар! Реклама, на!.. Народную любовь организуют по всей пиар-науке!  Хутор так называется: «Потёмки», на!..

Женерал-полковник знает, что говорит! Это, может быть, при светлейшем князе Потёмкине такого рода мероприятие называлось показухой, а теперь - пиар! Остаётся детали прояснить…

-  Ну, за Родину!

Прояснили. Хорошо первая пошла! И горячие пирожки с ливером оказалить кстати – затрак я так и не доел…

-  Главное, Бодряшкин, вжиться в образ! – приказывает женерал.

-  Есть! В чей?

-  Негра! Фермер оказался негритосом, на!.. Из африканской Тамбукакии.

-  Это где позавчера произошёл государственный переворот?

-  Так точно! Власть в Тамбукакии снова захватила клика Шараока…

Оказалось… Сей легко заменимый фермер как раз и есть наследный принц Шараок Тамбукаке, юниор. Закончил Лулумбу, первый в СССР, как принято считать, дружественный рассадник СПИДа. Учился из рук вон: негры всегда и везде традиционно учатся хуже белых и жёлтых – хоть кол на кудрявой голове чеши. В Лулумбе Тамбукаке-юниор врал напропалую, что он генетический родственник Александра-нашего-Сергеича. Каково?! А Пушкин, дескать, натурализованный афророссиянин с побелевшим от постоянных холодов лицом. Брехал, мягко говоря, как Троцкий! Любой кащерогий мурзляк в России знает: пятеро из восьми прадедовских предков Пушкина были чисто русскими. И только трое не были славянами: эритреец Абрам Ганнибал, немка Христина-Регина фон Шеберг и тюрок Чичерин. Эритрейцы к тому же тёмнокожие, а не чёрнокожие, как тамбукакцы. А далее прекрасная Наталья Гончарова и иже с нею своей русской кровью окончательно прибили остатки абиссинского в потомстве нашего поэта. И памятник Пушкину собираются возвести в столице Эритреи, а вовсе не в Тамбукакии. В общем, докладывает Патрон, «виляет, жульничает», как товарищ Ленин отзывался о Леоне Троцком. И ещё Тамбукаке держит жену на голодном пайке - страшный жмот, как всё тот же Троцкий, кой, будучи в Нью-Йорке, не давал чаевые – и это сразу бросилось наблюдателям в глаза. А ведь не бедствовал: дядя Леона Троцкого – Абрам Животовский – питерский банкир, и синдикат Животовского в США неслабо зарабатывал на мировой войне. Пока Шараок-юниор в Москве изображал из себя иностранного студента, на его родине случился военный мятеж: папашу скинули, и по окончании Лулумбы возвращаться стало некуда. Тогда принцу добрая Россия, как заведено ещё в СССР, предоставила политическое убежище. Страшно представить, как, бедняга, поначалу маялся без отцовских денег!.. Жил, как полагается жить в России политэмигранту: на содержании от государства, но быстро научился динамить падких на цветную экзотику русских дур. Когда его в третий раз серьёзно избили – всё за проделки с замужними москвичками из «сливок общества», сцены африканского секса с коими он исподтишка снимал на видео и продавал в Интернете, - его, в целях физического спасения, выслали из столицы в глушь: на время, отсидеться. Такое во всемирной истории уже сколько раз бывало, когда изгнанники полудобровольно сидели в изоляции: в отдалённом замке, в монастыре, на острове, на даче или на болоте, и терпеливо ждали своего часа. Так он попал в Непроймёнскую сторонку, в самый заброшенный наш район, Скукожильск, - волчий угол. Сегодня же выходит, принца нужно срочно откопать и предъявить политическому миру, как законного правителя Тамбукакии, и, вытащив сей припасённый козырь из рукава, кое с кем на международной арене с большой выгодой для нас поторговаться. Это ещё был и повод для России проявить себя политкорректным государством в преддверие одной важной международной встречи, и растиражировать Тамбукаку-юниора в СМИ: вот, мол, какие мы отчаянные либералы! По-хорошему, очередное путешествие высшего начальства из Москвы в Россию готовились осуществить по другому маршруту, кой готовили уже полгода. Потёмки считались запасным вариантом - и здесь, само собой, швырялись с подготовкой кое-как. До позавчерашнего переворота! Окончательное решение о маршруте ещё не принято, но путешествие начальства должно состояться на третий день, не считая сегодняшнего, так что времени у нас в обрез! Успеем ли? Надо прояснить! Разливаю, как младший чин.

-  Держи хвост колёсиком, Бодряшкин! Сам знаешь: когда у нас выходит непредвиденная спешка, тогда и спорются дела! Ну, давай: за новый виток дружбы с братской Тамбукакией, на!..

Кто за мир с вновь обретённым братом откажется «Суворова» принять!..

А дело, между тем, архисерьёзное: государственной и даже международной важности! Мероприятие, в коем лично я выхожу не субъект, а уже объект применения хитрости и коварства со стороны возможного противника! Надо собраться! А то с одного задания без командирских часов  вернулся! 

Как прояснили, Патрон ещё интересней развивает… Меня, мол, как фермера и назначенного мужа, в Потёмках ожидают: готовая русская жена о двадцати пяти годах, домашняя скотина – свиньи и коровы, привитые от гриппа куры, утки, гуси, сельхозтехника в ассортименте, неурожайные поля, болота с чудесами, бездорожье, грязь… Это я ещё русалок опускаю! Детей-мулатов нет, и на том спасибо! Эх, жаль, моя Маруся уехала в Австралию: попросил бы ею заменить фермерскую жену…  

-  Товарищ женерал-полковник, а как мне, вживаясь в образ, с назначенной женою вести себя ночью? – спрашиваю по-холостяцки прямо, вырвалось непроизвольно.     

-  Действуй по обстановке, на!.. Смелость хутора берёт! Даст полностью вживиться  в образ мужа – твоё счастье, на!.. Готовность сдаться без осады очень вероятна: тот её муж, принц, он тоже назначенный, гражданский. И вернётся к исполнению не скоро: угодил в больницу, на!..

-  Ага: надорвался-таки! Русская нечернозёмная земелька любого инофермера в себя уложит!

-  Отставить! Принц только числится фермером, на!.. Он угодил в областной кожвендиспансер, на!.. Ему принудительно лечат хронический триппер, на!.. Учти, Бодряшкин, трепак у принца - военная тайна: гражданским лицам не выдавать, во избежание международного скандала, на!.. О твоей подставе никто не должен знать! Кому надо уже знают, на!..

-  А на ломаном русском-то я хотя бы могу говорить за негра?        

И цитирую Патрону многими забытую строфу:

 

          - И был бы я негром преклонных годов,

          И то без притворства и лени,

          Я русский бы выучил только за то,

          Что им разговаривал Ленин!

 

-  На ломаном можешь, на!.. Вовремя бы тебе доехать, на!.. - продолжил озабоченно Патрон. - Дорогу только строят, на!.. Непроймёнску вчера из Москвы кинули авральные деньги. Всех подняли на дыбы! Область сама уже не в состоянии устроить ренессанс даже на отдельно взятом хуторе! Докатились, на!..   

Знакомо: когда высшее начальство затевает путешествие из Москвы в Россию – страну немножко лихорадит! А это у текущего высшего начальства было уже седьмое путешествие - семь раз немножечко и трясло. На равнинах, по геологии, землетрясений не бывает, а нас, по ощущениям, бросает в дрожь! Когда страну трясёт без землетрясений – чем ни русский стиль!

Патрон тут вынимает военную карту Непроймёнской стороны и раскатывает на столе. Красно-синий карандаш фабрики «Сакко и Ванцетти», стаканы по углам карты, поза женеральского стратега, грозный вид… – традиции отправки меня на спецоперацию соблюдены! И то: при наших просторах, в поездках на места до смерти важно верно проложить маршрут! Но что я вижу на военной карте: дорога из Скукожильска в Гнилоедово и далее в самые Потёмки рисована красной линией, значит она с твёрдым покрытием – бетонка или асфальт! Это редкость – я едва ни возгораюсь гордостью за район! Какие у Патрона сомнения – доеду! А на месте – грейдер, тушит меня Патрон. Сейчас его срочно кроют асфальтом, чтобы местность соответствовала карте. В глубинке уже всё давно не то, что на военных картах! В Скукожильском районе есть деревни, как Блядуново по соседству, куда можно проехать только на гусеничном ходу! Кругом Потёмок болота, смешанные леса никудышного породного состава и низкого бонитета, изрезанные оврагами поля, луга все в кочках и заросли кустами, неудобье… - в общем, крах и небытие. А при Советах рубили лес и растили замечательные овощи в поймах и на торфе.

-  Тогда какого ляда в трясину вбухивать деньги из бюджета? - интересуюсь я так, для общего развития. - Не случайно же в Нечерноземье был оброк, а барщина – на плодородных южных землях.

Предыдущий губернатор, повествует всёзнающий Патрон, свято верил инвестициям в инфраструктуру. Доверчивый оказался губернатор! А тут как раз подошла очередь Непроймёнской стороны подхватывать агроинициативу центра. Ну, доверчивый губернатор, с подачи тогдашнего главы Скукожильского района, Фугаса Понарошку, выбрал хутор Потёмки, и намеревался, в духе новейшей показухи, то бишь пиара, козырнуть перед столичным начальством и вдохновить местный народ - вот, мол, брошенное и забытое вами и самим богом место, но, вопреки природе, свободный труд фермера-иностранца способен одолеть даже подпёртые глиной близкие грунтовые воды, короткий период вегетации и нехватку эффективных температур, бесплодье и холодность земли, промозглую сырость и туманы, патогенов, комаров… Это я ещё историческую память опускаю! Где, мол, у вас, бездельников и разгильдяев, на болотах растёт один скепсис с  клюквой, у инофермера будут райские яблоневые сады цвести и не паршиво плодоносить! Велел, для зачина, осушить в окрестностях Потёмок одно проклятое ещё исстари болото - Жабье. Только денег на сиё мелиоративное чудо традиционно не хватило… Да и без жертв не обошлось: болото поглотило не только почти весь парк техники, но и двух подпивших в забытьи горе-мелиораторов. Сильно расстроившись, областные чудо-ренессанцы, для кучи, спёрли сорок восемь километров асфальта из района до хутора; благо ещё песку и щебёнки успели к тому времени отсыпать и даже накатать – получился грейдер… Вскоре доверчивый губернатор подхватил новую инициативу центра: увлёкся другим проектом, а Жабье болото оставил глухарям и уткам в первозданном почти виде. Зато, как оказалось, не забросил хутор Потёмки страстный охотник Фугас Понарошку…

Про Жабье болото я наслышан. Это самое обширное у нас болото: четыреста квадратных километров - побольше острова Мальта, где ухитрился образоваться целый рыцарский орден крестоносцев, а потом отсиживался в крепости Наполеон. Жабье тоже - традиционное в Непроймёнской сторонке место, куда скрывались люди, дожидаясь своего часа. Место историческое, особливое, всё окутанное мглой преданий, чудесами паранормальных явлений, деяниями легендарных насельников, порой - необъяснимой жутью, погибелью людской. Это я ещё тайну несчастной любви опускаю! Здесь, на острове, и раскольничий скит был – наших крестоносцев…

-  В общем: как издавна говорится, упустили сельское хозяйство, на!.. – Патрон в сердцах бросает карандаш на карту. – Не пойму, Бодряшкин, хоть ордена снимай: почему в непрофильных ВУЗах военная кафедра до сих пор есть, а деревенской нет? Знали о крестьянском деле теоретически хотя бы! Разливай: надо прояснить!

Мне женеральский приказ исполнить – только в радость! Прояснили… Сразу пришло на ум сравнение: в американской сельской деревне народ живёт, в общем, так же, как в России. И даже пьёт ту же самогонку – виски. Но их начальники за свой народ совсем не отвечают, то есть живут беззаботно – не отвечать же за самих себя? А наша власть в ответе ну за всё на свете! У них индивидуализм и самость, а наш человек привык к приказчикам - сидит и ждёт.

Эх, глубинка! Что там, собственно, из русского бытия сохранилось? Воровство, самогон и драки?..  

Прогонные из кассы ЖИВОТРЁПа взял – утром едем!

 

 

          Глава 3. «Я взглянул окрест меня…»

 

На служебном джипе с понятными ГАИшникам номерами, вдвоём с Фугасом Понарошку, шпарим романтично по Екатерининскому тракту. Я, эпосный читатель мой, когда в дороге, всегда, как непроймёнский Одиссей, зело любопытствую по сторонам. По этому тракту когда-то мчал Александр-наш-Сергеич в далёкий Оренбург, собирать материалы для «Капитанской дочки». Кряжистые сосны по обеим сторонам тракта сажали ещё крепостные при Екатерине Великой – четверть тысячи лет тому назад! Сей историчный факт ударяет в голову, что коньяк «Суворов»! Вид в нетонированном лобовом стекле, как на картинке: фиолетовые в утренней дымке пойменные луговины, тёмные овражки по седым от инея низам, убранные поля причудливых очертаний, уныло бредущие вдалеке стада, рыжая неровная зябь, скирды соломы вдоль дорог, грибные перелески, лужи в колее, грязь… Это я ещё колдобины и ямы опускаю! А вот кленовых острых листьев золото и медь уже совсем поблекли…

Эх, давно меня студии просят написать сценарий для фильма «Особенности национальной командировки в глубинку». Пожалуй, если вернусь, засяду – ждите, русофильский читатель мой.

А Понарошку за рулём сияет. Он весь румяный и широкий: пребольшущий такой сдобный  колобок, слегка отухший после выпечки, но ещё без глубоких на корочке трещин. На голове коротенький почти седой ёжик всегда с волосами одинаковой длины: ёжик будто вовсе не растёт или, скорее, его подравнивают два раза на день: перед завтраком в 7-30 и перед ужином в 19-30 по Непроймёнску. Мелкие, близко прорезанные глаза без видимых бровей, щурятся обычно с неуловимым выражением, а на красном рте дежурная улыбка всегда приветливо готова, как у хорошего продавца в магазине. Тёртый калач, прожжённый чин, объект некрасивых и даже грязных сплетен и лжеразоблачений… – а мужик, в общении, ну до чрезвычайности приятный! И первым делом, едва сели, подарил мне ровно десять коробок невиданных импортных патронов для моего 12-го калибра: дробь, картечь и пули на всякую мелкую и крупную дичь. Сам узнал в милиции калибр моего ружья – и подарил в тютельку что нужно! Я аж расстроился про себя: я-то не догадался захватить подарки ни для Пона, ни для назначенной молодой жены, ни для обещанной русалки…

По ходу, вводит меня в курс дела… Летит орава в тысячу человек и вчетверо больше обслуги и охраны. Весь транспорт в Непроймёнской стороне будет работать в особом режиме, многие люди – то же. В предупреждение возможных жалоб от скукожильчан, вчера, поздно вечером, сменили главу администрации района: к новому главе старых ябед не приклеишь. При экстренной ротации, нового начальника за тем и ставят, дабы он срочно поправил дела бывшего. Чем новей начальство, тем оно лучше для управления государством – меньше жалоб и нервотрёпки, значит можно спокойно руководить. Да и сам народ все его кляузы только от работы отвлекают; а как затратны! Предыдущий глава, в самом деле, был не ахти: вынырнул на должность откуда-то с глубокого низу, и при этом, как непрофессиональный водолаз, естественно, подхватил кессонную болезнь, сделался больной на головку и никого вокруг себя не видел -  ни старух этих, ни детей…  

Местность в Скукожильском районе - низина с гиблой экспозицией на север. Туман или мгла в любую пору: от этого даже солнце кажется ниже, а тени - длиннее. Грунтовые воды то поднимутся, то опустятся: фундаменты строений с того подмокают-сохнут, подмокают-сохнут, и трескаются, в погребах вода, стержневые корни сосен и яблонь задыхаются без кислорода, деревья чахнут, быстро умирают. В фильме «А зори здесь тихие», сцены на болоте снимали, похоже, где-то здесь. Исстари пробовали мало непроходимые местные болота осушать: всем миром канавы принимались рыть - и всякий раз отступали, как утонет очередной мелиоратор или болотопроходцев, вдруг, обуяет необъяснимый всеобщий страх. Где чуть повыше, там никудышненький торчит лесок с преобладанием лиственных пород - тёмный, непролазный. Но есть кое где соснячки и ельнички - не боры, конечно, без намёков строевого леса.  В народе эту местность зовут «Гнилой» - здесь всё, как сказано, гниёт, ржавеет, покрывается грибком, потеет, мокнет, вянет. Это я ещё глагол «скукоживается» опускаю! Соседнее с Потёмками большое село так и называется - Гнилоедово. В общем: «Беги сего места!», как говаривали в старину.

Когда-то хуторские земли входили в состав совхоза «Гнилоедовский»: было отделение «Потёмки». В угодья Потёмок входило Жабье болото, от коего уже давно отказалось лесное хозяйство, ибо добыть с него древесину не удаётся даже зимою – болото местами до конца не замерзает, техника проваливается и тонет, иной раз вместе с людьми. Все попытки разработок торфа – там его слой десять-двенадцать метров – заканчивались прискорбно. С началом перекройки, на планово-убыточных землях отделения зарегистрировали фермерское хозяйство, но совхоз как бы обязали курировать Потёмки, в обмен на то, что назначенному администрацией фермеру-кулаку будут давать федеральные и областные целевые средства из бюджета на осушение топей, овощеводство и прочие дела, а он станет работодателем для пожелавших трудиться малоземельных гнилоедовцев.  

Сомнительная, сразу прикинете, схема? В Интернете критиканы с визгом утверждают: в Потёмках бюджетные деньги отмывают на выборы и всякие государственно важные, но негласные дела - и концы в болото! Если так оно и есть, то это, строгий читатель мой, пример вынужденной коррупции - ответная ассиметричная мера на внешнее давление международного капитала и спецслужб! Так российское высшее начальство из правящей партии «Недогоняющих» на последнем рубеже противостоит жирующим зарубежным фондам и разведкам, стремящимся давлением своих денежных масс посадить нам во власть совсем уж своих людей. Фигу вам, глобальные буржуи! У вас же мы и научились денежки скрывать в бюджете, а уж чиновники особых поручений у нас покруче ваших будут!

В который раз отмечу смелость высшего начальства: выбрать Потёмки для  госпиара – назло гиблой природе и вообще! Щегольнуть безнадёгой – чем ни русский стиль!

А откуда взялось крылатое словечко «потёмкинская деревня»? Это нарицательное слово, означает пребольшую показуху. Перед восхождением императрицы Екатерины на трон Швеция начиналась недалеко от Петербурга и помышляла об отместке, Польша стояла на Днепре, а по северному побережью Чёрного моря господствовали турки и татары, отнимая у России южную степь и грозя ей разбойничьими набегами. Прошло 34 года царствования Екатерины, писал Василий Ключевский, и Польши не существовало, южная степь превратилась в Новороссию, Крым стал русскою областью, между Днепром и Днестром не осталось и пяди турецкой земли, а в Швеции только душевно нездоровые люди, вроде короля Густава IV, продолжали думать об отместке. Не менее успешной была пиаровская составляющая деятельности императрицы. В парижских салонах имя Като, как её прозвали французские академики, произносилось с тем же уважением, как имена Монтеня и Вольтера. Но был в царствование Екатерины Великой один грандиозный провал - и именно в смысле пиара… По легенде, «потёмкинские деревни» - это камуфляжные деревни,  выстроенные по указанию графа Потёмкина вдоль маршрута Екатерины II во время её поездки в 1787 году в южные области России - Причерноморье и Тавриду, отвоёванные у Османской империи. В недавно глухой местности императрица увидела множество строений, войска, процветающее население. Предстал её взору и Черноморский флот в Севастополе. Эти достижения удивили не только государыню, но и представителей иностранных дворов, кои путешествовали вместе с ней, а также присоединившегося к ним инкогнито австрийского императора Иосифа II. «Потёмкинские деревни» стали поистине нарицательными - символом обмана, очковтирательства, воровства. И уже навсегда этот символ будет связан с именем светлейшего князя Григория Александровича Потёмкина-Таврического. Был он из небогатой дворянский семьи, учился в Московском университете, а потом, служа в конной гвардии, выдвинулся при перевороте 1762 года. Фаворит Екатерины II стал самым влиятельным лицом в России. Пожалован был в камергеры, сделан генерал-аншефом, графом, генерал-фельдмаршалом, президентом военной коллегии, князем Римской империи, светлейшим князем Таврическим, то есть Крымским. Он отстроил  города, фабрики и верфи, типографии и школы, через каждые 20-30 вёрст в глухой степи появились деревни, разводились леса и виноградники, казной поощрялось шелководство. И делал это, как позже делал Сталин: не щадя ни денег, ни труда, ни людей. Он планировал уничтожить Турцию вообще и возложить корону нового византийского царства на одного из внуков императрицы Екатерины II. Но как любое большое дело, колонизаторская деятельность Потемкина подвергалась многим нареканиям. Знаменитое путешествие императрицы на юг обратилось в торжество Потемкина. Он сумел скрыть все слабые стороны действительности и выставить на вид блестящие свои успехи. Херсон со своей крепостью удивил даже иностранцев. А позднее путешественники увидели Черноморский флот на рейде Севастополя. Во время парадного обеда в Инкерманском дворце по знаку, данному Потёмкиным, занавеси на окнах были отдернуты и стоявший на рейде Черноморский флот салютовал Екатерине и гостям. Вид Севастопольского рейда с эскадрой в 15 больших и 20 малых судов был самым эффектным зрелищем всего путешествия.

И вот тут начинается самый лживый в русской истории миф о «потёмкинских деревнях». Впервые он возникает в конце XVIII века на страницах гамбургского журнала «Минерва». Саксонский посланник в России фон Гельбиг, сам в той поездке не участвовавший, рассказывал о путешествии Екатерины II так: «Вдали  представлялись селения, в коих ни домов, ни церквей, ни колоколен не было, а только изображены были на доске, а другие, поблизости лежащие, только успели выстроить и казались обитаемы, но жители пригоняемы были за 40 немецких миль. Ввечеру они должны были оставлять свои жилища и поспевать ночью к другим, где опять оставались на несколько часов, пока Императрица проедет… Во время ночи перегоняли скотину стадами из одной деревни в другую, и часто случалось, что Императрица 5 или 6 раз сряду одною и тою ж любовалась».

Позднее на немецком языке вышла книга-памфлет «Потёмкин-Таврический», в русском переводе «Пансалвин - князь тьмы». Запущенное немецким дипломатом выражение Potemkinische Dorf быстро разошлось по белу свету. А вот что писал участник поездки, посланник Людовика XVI граф Сегюр: «Города, деревни усадьбы так были разукрашены цветами, расписанными декорациями и триумфальными воротами, что они представлялись какими-то дивными городами, волшебно созданными замками…» Да, Потемкин  декорировал города и селения, придавая им торжественный вид. Но это были настоящие деревни с настоящими домами и с живущими в этих домах настоящими людьми. «Потемкинские деревни» - это «развесистая клюква». И только буквально геббельсовский масштаб лжи, обрушенной Европой на голову светлейшего князя, позволил сделаться этому дурацкому выражению устоявшимся…

 Выезжаем на трассу, ведущую из аэропорта в Скукожильск. По обе стороны подновлённой дороги рукотворная лепота! Здесь совсем не такое Нечерноземье, что  Радищев заинтересованно выглядел из-за занавесочки в карете во время путешествия из Петербурга в Москву.

Отвлечёмся… Вы, начитанный читатель мой, помните, конечно, хотя бы первую строку из его  «Путешествий»: «Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человечества уязвлена стала…» Бедный наш реформатор-памфлетист Радищев! Чем шляться по России, махнул бы сразу во Францию, как это сделал за пятнадцать лет до тебя Фонвизин, да воочию убедился бы: судьба крепостного русского крестьянина куда была послаще судьбины «свободного» французского земледельца! И не обижайся приверженец двойных стандартов, месье Радищев, что тебя за «Путешествия» в Сибирь проветриться сослали – поделом очернителю России.  «Лошади меня мчат; извощик мой затянул песню по обыкновению заунывную. Кто знает голоса русских народных песен, тот признается, что есть в них нечто скорбь душевную означающее. Посмотри на рускаго человека; найдеш его задумчива. Если захочет разогнать скуку, или как-то он сам называет, если захочет повеселиться, то идет в кабак. В веселии своем порывист, отважен, сварлив. Бурлак идущей в кабак повеся голову и возвращающейся обагренной кровью от оплеух, многое может решить доселе гадательное в Истории Российской». Это же невозможно читать! Это же, братцы, какой-то обратный перевод с плохого французского языка! Так сейчас машины на русский переводят. Вы, месье Радищев, у какого виконта-дипломата путевые записки спёрли? Где вы видели в России, дабы русский извозчик в веселии был сварлив? Разве от оплеух мужик может обогреваться кровью? В русском языке, месье Радищев, дорога и ямщик имели в те времена сокральный смысл, и состояние путника устойчиво выражалось совсем другими словами: тоска, удаль, загул… Эти слова лингвоспецифичны, то есть содержат в своем значении концептуальные конфигурации, отсутствующие в готовом виде в других языках… Вот ваш французский язык содержит много конфигураций, описывающих любовь мужчины и женщины, а в русском языке их не хватает. Но уж дорога-то, станция, тройка и ямщик – это чисто русское. Если бы Радищев действительно проехал из Петербурга в Москву, то картину своего путешествия должен бы выразить ключевыми русскими словами: душа, судьба, тоска, счастье, разлука, справедливость, обида, попрек, собираться, добираться, постараться, сложилось, довелось…

Сиди ты, прозападник Радищев, сейчас с нами в джипе на заднем кожаном сиденье, увидел бы через нетонированное стекло: на всём протяжении от губернского аэропорта до города Скукожильска, и от последнего до села Гнилоедово, и от последнего до хутора Потёмок возведён высоченный щитовой шумозащитный забор ядовито-зелёного цвета. Примерно такие, разве что чуточку ровнее, ставят в Европе, когда возят по опасному маршруту путешествующие толпы президентов. Я бы даже присвоил этому забору имя Радищева. За сим забором никаких собственно «окрест» с дороги не видать, и потому нервическая душа высокого начальства может пребывать в полнейшем спокойствии за материальное благосостояние своего народа. Те же немногочисленные дома, что возвышаются над еврозабором, свеже отделаны фанерой под лепнину или прикрыты заботливо щитами с рекламой товаров и услуг, причём только тех, кои не вызывают в народе кривотолков, злобы и усмешек. А придорожные лесополосы покрыты военными маскировочными сетками и с противопожарных самолётов МЧС обильно политы зелёной краской. Всё придорожье наводнено невоенспособными войсками и командированной милицией. Местами даже создаётся ощущение, будто попал на съёмки фильма о войне: редкие мирные жители пугливо шмыгают мимо фанфаронистых патрулей в касках и бронежилетах, с АКМ и рациями наперевес, и мимо чутких носов неприветливых патрульно-розыскных собак; каждый перекрёсток с второстепенной дорогой охраняется усиленным нарядом милиции и патрульным армейским взводом: блок-пост с амбразурами, синие будки КПП, автозак, бронетранспортёр, свежекрашеный шлагбаум, ёжики, камеры видеонаблюдения, дозиметрический контроль. Это я ещё пытливые взгляды опускаю! А вдоль дорог снуют патрули курсантов с миноискателями и кинологи с минно-розыскными овчарками, хотя я не понимаю, зачем: все машины вдоль трассы подлежат принудительной эвакуации, дороги всё равно перекроют, когда наступит время Х, хотя бы и возникла пробка на восемь километров…

Проезжаем деревни. Каждой деревне, рассказывает Пон, придают особливый вид, в основном путём сноса, заширмовки или покраски, и срочно сочиняют для неё легенду. Это на тот случай, если вдруг кортеж остановится и «высочайшие лица» выйдут к любящему их народу и пожелают обнаружить в себе или выразить готовое ответное чувство глубокого удовлетворения. Увы, в угоду безопасности изподнебесных лиц, Непроймёнские власти вынуждены убивать весь местный придорожный колорит, достойный Голливуда и Мосфильма вместе взятых, как то: кладбища отработавшей своё сельхозтехники, целые улицы павших и сгоревших домов, тосканские кучи навоза в проулках и на огородах, оригинальной жанровой архитектуры сортиры на задворках, меченый разноцветной краской бродячий скот и птицу, диковинные стадионы и одичавшие спортивные площадки, живописно-стихийные помойки, автобусные остановки, кривые все столбы. Это я ещё придорожные туалеты опускаю!

А вот и закраснела новенькая остановка у поворота на Гнилоедово. Над дорожным указателем «Гнилоедово» водружён здоровенный щит с фотоколлажем из кучно сбитого ликующего народа из зала, где играют в КВН, с пятью афророссиянами посерёдке, и надписью по ярко голубому небу: «Здесь живут и трудятся счастливые люди! Спасибо!» Остановка смахивает по форме на летнюю эстраду в городском саду или на курорте - сиди себе и отдыхай, сколько душе угодно, дожидаючись концерта. За нею, прямо в охранительный забор, встроены аж четыре несовмещённых придорожных туалета! Похоже, российские эмансипанки уже и на местах кое-чего добились: развели мужчин и женщин по общественным кабинкам – в общем, молодцы.

-  Красота? - кивает Понарошку на раковину остановки, когда выходим из машины.

Не поймёшь его: всерьёз или шутит? Раковина из оцинковки, с волнистым профилем,  художник эпохи Возрождения не стал бы её красить в ярко синий цвет даже для рождения Венеры.

-  А ещё позавчера здесь стояли две старые кровати.

-  Так долго автобуса ждали, что успевали и поспать?

-  Да-да, не лавки, а кое-как сколоченные из неструганных осиновых досок кровати,  без всякого навеса. Кто их сюда, откуда приволок? Стояли года три – одна труха.

Выхожу из машины. Да, картинка! Площадка возле остановки выложена цветной плиткой, мусорный бачок в форме широко разинувшего рот пингвина - трудно, плюнув, не попасть, и расписание автобусов прописано флуоресцентной краской, и каменные горшки с цветами - для умиротворения ожидающих автобус граждан. Вазоны со свежезакопанными голландскими розами, воткнута искусственная пальма… Только, замечаю: дорога новая, ещё пахнет битумом, а обочина старая, хотя подметена, значит новый слой асфальта положили прямо на старый – освоили, наверное, прогрессивную технологию покрытия…

Тогда направляюсь к новаторскому - в смысле политкорректности и эмансипации -сортиру. Подле него тоже цветы, но уже в глиняных горшках – верно, для усиления камерности. Отмечу, как описатель жизненной фактуры: сортир оказался не только с разделением для женщин и мужчина, а ещё и для россиян и афророссиян! Вовнутрь, на один общий толчок, ведут четыре узкие дверцы! У афророссиянского мужского туалета, на пёстрой дверце в буйной гамме красок, нанесён трафарет чёрной фигурки пигмея в нахлобученной по плечи шапке-ушанке и с копьём в руке. На чисто белой дверке силуэт россиянина мужского пола, тоже угольно-чёрный, но уже в европейском цилиндре и с боцманской трубкою в зубах – это, по представленьям устроителей благого дела, традиционный узнаваемый вид российского мужчины, влетающего прямо из машины в придорожный общественный сортир. О трафаретах женщин вообще молчу: перестарались с непривычки…

-  А нет ли здесь неполиткорректной двусмысленности в отношении афророссиян? – вслух вопросом задаюсь, вырвалось непроизвольно. – Так дискриминировать людей в интимном сервисе и санитарии чревато! Это в Штатах до середины двадцатого века ставили для негров отдельные сортиры, а мы, привыкшие кормить интернационалисты, в двадцать первом веке, выходит, подхватываем расистскую эстафету?!    

-  У нас обратное, - успокаивает Понарошку. – Верховное начальство хочет  подчеркнуть особое расположение к афророссиянам. Зачем – непроймёнскому уму непостижимо. В благодарность, те уже во весь правозащитный мир ябедничают на общие с белыми русскими сортиры. Это сами негры, а не белые, давно уже расисты - местами поменялись. Теперь чёрные, взяв пример с евреев, требуют, чтобы им потомки расистов отдавали «долги». И эти «долги» растут как снежный ком. Отправить бы их всех по историческим родинам – для коренных вышло бы дешевле. Чёрные бездельники благополучно кормятся с расизма в Америке, в Канаде, во Франции, теперь вот – и у нас.

-  У нас чёрные на улицах пока что все тонкие, нет заплывших туш, как в США.

-  Туши ещё не заехали, а тонких, наверное, не удаётся до ожирения раскормить: у нас качество еды лучше, чем в США.

-  А афросортиры в административных зданиях столичного начальства уже имеются?

-  Я сам не видел, но к тому идёт. Мы на всякий случай проявили инициативу снизу.

По малой нужде захожу через положенную дверцу. Понарошку направляется к зелёному забору – он в узкую дверцу не пролезет. Ба, а задней стенки у сортира нет! Зато имеется жизнеутверждающий вид на русскую природу. Спрашивать не стал, догадался, что ответ будет: «А зачем? С той стороны лес!» Все условия, кроме искусственного света, для дела созданы: общий крючок на четыре дверцы – это просто чудо изобретательства, а на полочке стопка отсыревших отечественных газет известного бренда – название газеты не скажу, дабы не сочли за скрытую политическую рекламу…

Едем. А вот на повороте в Потёмки свежий асфальтик-то и закончился… Тогда ещё раз смотрю на генштабную карту Патрона: нет, здесь должен быть асфальт или бетонка! Я всегда считал: если на дорожной карте обозначена дорога с твёрдым покрытием, а подъехал – оказался грейдер, не верь глазам своим! Ибо казённые картографы знают точно, что рисуют! Но воочию асфальта нет!

-  Опять кто-то спёр дорогу, - как бы невзначай, говорю в сторону Пона. – А потом картографов три дня поил, дабы нарисовали дорогу красным. Карта подписана в печать как раз в тот год, когда вы были главой администрации Скукожильского района.

-  Не-не! – смеётся Пон. – Её, родимую, именно я отсыпал и ушёл, а заканчивать - крыть асфальтом - должен был следующий глава.

Соображаю: если сей грейдер на Потёмки по документам значится как асфальтированная дорога, кто-то и по сей день может воровать с неё - хотя бы на ежегодный ямочный ремонт. К слову, российской дороге положено иметь собственный жизненные цикл – 30 лет; через каждые 5 лет положено делать ремонт, через 15 лет – капитальный ремонт, затем – реконструкцию. Признаков ремонта я здесь не нахожу, значит, воруют. Ну и тракторные колеи! Ну и ямы! Хорошо, мы на джипе! Войны нет, а шофёрят по-военному. В сорок пятом, когда Красная армия зашли в Германию, наши молодые трактористы - читай: танкисты - начали крушить вражеский асфальт на идеальных трассах. Командование пресекло: кто на танке заедет на шоссе – тотчас под трибунал! Давно пора и текущему начальству отдавать крошителей дорог под беспощадный трибунал – предложу в ЖИВОТРЁПе выступить с законодательной инициативой! Из-за бездорожья в России скисает десятая часть надоенного молока. В порядке вещей, когда трактор тащит «Скорую помощь», «Хлеб», школьный автобус на буксире – от трассы до деревни и обратно…

А Понарошку вводит меня в курс… Принца Тамбукаке, считай, во всём районе никто не видел, разве что издали и в светлое время суток. Обычно он сидит в усадьбе, в интернете, раз в неделю ездит в Скукожильск, в банк за деньгами и, заодно, по бабам, иногда улетает в Москву. Сейчас опять лечится в губернском стационаре -никак за ним не услежу! Я ему девушку подвел, лучшую в районе, Златку, одноклассницу Нюры: так нет – одной белой тёлки ниггеру мало, лезет, гадёныш, на других. У чёрномазых кобелей бзик на белых сучек: престижно негру иметь белую женщину, как кавказцу – русскую, они так самоутверждаются, по другому не способны. Принц снимает секс на камеру и отправляет похвастаться друзьям. В их среде на белых дам заочные соревнования, без конца. Ещё он защищает права афророссиян, тоже возмездно.

Чтобы успеть за три дня, грейдер кроют асфальтом даже ночью. На дождь не смотрят – дорожникам не до него. В дождь класть асфальт – чем ни русский стиль! Работают и воинские части, включая контрактников: те с лесных полян возят дёрн – укладывают вдоль дороги ровные квадратики 30х30 сантиметров. Стригут траву, ручным пульверизатором красят тёмно-зелёной краской, дабы местный туман не успел её до приезда всю свежесть съесть. На два дня закрывается автобусное сообщение во всех районах по пути возможного следования кортежа. На всех трассах в одну ночь убрали венки на столбах и замаскировали памятники жертвам аварий. Теперь жертв на дорогах у нас нет!

При царях в Потёмках обретала община в сто семей: кормилась собирательством, разведением скота, сенокосом, рыбалкой и, главное, отхожим промыслом, как и в соседнем Блядуново. При коммунистах семей убавилось на две трети, и было отделение Гнилоедовского совхоза; тогда появилось много техники, обученные кадры смогли наладить полеводство и овощеводство: капуста и морковь на торфяниках хорошо растёт, в уборку из города присылали даже студентов на подмогу. При демократах из Потёмок разбежались все до последней собаки, а в не упавших ещё домах ночевали браконьеры и туристы из студенческой оголтелой среды - пока все дома поочерёдно ни сожгли из баловства или по пьянке. Тогда Непроймёнское начальство постановило угодья Потёмок оформить на фермера, а то ещё из Москвы за пустующую землю поругают. Пусть этот фермер хоть клюкву на болоте официально собирает и стаканами на рынке продаёт – всё будет чем отчитаться. Местные категорически горелый хутор не брали: место «нечистое», гиблое, без общины не выжить, да и работать в одиночку все давно уж разучились. Наконец, Понарошку взялся сам: оформил землю на одну из своих подружек, местную Нюру. Отстроили ей за бюджетный счёт кулацкий хутор и отдали Потёмкинсие земли вместе с Русалочьим озером и Жабьим болотом в аренду принцу Тамбукаке – как бы фермеру-иностранцу, кой зажил в гражданском браке с Нюрой. Зная живой характер Нюры, её незамедлительно прозвали Кофемолкой. Принцу открыли кредитную линию. А ещё он получил от совхоза технику. Тогда пригласил агроменеджера и, как в Тамбукакии  заведено, нанял батраков и подкупил рабов с юга. Разместил всех в строительных вагончиках. Но дела сразу не заладились. Тогда дали ещё кредитов и новую технику в лизинг – тот же результат. Всё заржавело, сгнило, расползлось, как в местной природе и повелось. Долги и технику списали. Но Непроймёнский наивный губернатор утих за бюджетный счёт не сразу: проявлять себя, так проявлять! Завезли в Потёмки из Голландии две сотни элитных коров на выпас, обещали возить специальные корма. Не заладилось и с еврокормами, а на местном выпасе бурёнки стали быстро вырождаться, дохнуть без прививок и, предупреждая неизбежный падёж, были зарезаны на мясо. Тогда, в духе времени и всеобщего ожидания спортивных достижений, решили выращивать гончих поросят для модных соревнований. Построили свинарник, трек. Но мода на свинячьи гонки  в России так и не взошла – закопали и несъедобных гончих поросят. Ещё, уже по инициативе из Москвы, завезли в Потёмки премиленьких овечек из Австралии: выращивать дефицитную в России тонкую шерсть. Привезли, а, оказалось, Тамбукаке забыл распорядиться выстроить специальную овчарню. Успех мероприятия решали уже какие-то часы, потому оголодавших и изнеможённых путешественниц, перегрузив со скотовозов на гусеничную тягу, увезли в Блядуново, где они вскоре все и полегли, как герои-полярники, и были захоронены в спецмогильнике на Жабьем болоте, с лотом торжественности, как подобает иностранкам - пустить их на мясо районный ветеринар почему-то не разрешил. Падёж тонкорунных австралиек вызвал скандал в Москве, и доверчивый губернатор сдался: вся инновационная деятельность в Потёмках замерла. Чего не скажешь о выдачи кредитов!

Вы, бдительный читатель мой, в который раз кинетесь спрашивать меня: зачем давать бюджетные кредиты, если бесполезно? Без интриг отвечу: незачем давать! Советская привычка: крестьянин просит – государство даёт! Сельскохозяйственное производство в нашей зоне нерентабельно объективно, кредиты только продолжают агонию, истощая казну. Прав Тютюха: где плодородной земли нет и климат совсем неподходящий, нечего и мучить земледельца. Там нужно строить дачи, базы отдыха и развивать охотничьи и рыболовные хозяйства. В России дело идёт к тому, что останутся большие города-острова и лесная пустыня вокруг них. Для развития районных городов у госудаства даже стратегии нет, из Кремля райцентры даже замечать не хотят, люди бегут в мегаполисы. А в мегаполисы бегут: из деревни – ибо обрушили инфраструктуру, прибили коллективные хозяйства, ввели частную собственность на землю и работать стало негде; из малых городов – ибо обрушили инфраструктуру, под видом свободной конкуренции, то есть в угоду Запада, угробили собственные производства и работать стало негде. А что надо? Надо подальше от мегаполисов по современным технологиям строить новые пригодные для житья и работы города, с отрывом от существующих систем обеспечения электричеством, газом, водой и теплом. Иначе, при распахнутых дверях, все лучшие активные и умные люди уедут за рубеж, и никто уже не вернётся в эти старые мегаполисы, где жить очень плохо.  Спрос на дикие места у богатых горожан стремительно растёт, это мировая тенденция. Если бы родному государству нечернозёмная деревня нужна была в самом деле, ей оказали бы инфраструктурную помощь, а не раскидывали кому попало пустяшные кредиты. В США больше двухсот брошенных городов: и что - осиротели? Россия давно уже не лапотная страна. Если ни государству, ни частному юридическому, ни частному физическому лицу иная названная русская деревня не нужна – пусть умирает, зачем цепляться за ненужное? Скажете: оставшиеся люди там жить хотят, привыкли. Мало ли где люди жить хотят! Китайцы и кавказцы хотят жить у нас. А лично я хочу жить в тепле у моря, на южном побережье Крыма, но вот беда - родился в Сломиголовске и 50 лет мотался по стране и проживал, как миленький, по большей части в холодной грязи, без солнышка и витамина. Воскликните: как хорошо летом в деревне! И коровки на травке, и лес с грибами, и речка с рыбалкой, и чудный воздух, и кланяются довольные задушевные крестьяне… - вот бы продолжалось это, как на картине русского передвижника, вечно… Не затеняйте смысл! Не нужно всякое поселение в глуши со смыслом дачного посёлка выставлять как сельскую деревню для жизни крестьян. Если тебе хорошо отдыхать в ненужной государству деревне, заплати за всю инфраструктуру и отдыхай на здоровье. А почему государство должно платить за твою излитературную ностальгию по коровкам на травке?

Недавно Тамбукаке, на полученный из бюджета кредит, купил сделанный на заказ французский лимузин. Об этом Понарошку сообщил мне сквозь зубы и, кажется, с каким-то дальним мстительным прицелом. Сам он, будучи чиновником особых поручений, не мог так выпендриваться и подставляться и, верно, завидовал принцу.    

Половина местных мужиков живут за счёт леса: весь металл уже сдали. Лес, естественно, воруют. В лес ведут две узкоколейки – «дороги жизни». У нескольких семей в Гнилоедове есть «пионерки» - маленькие дрезины, на них заезжают в лес, валят дерево, обрубают сучья и верхушку, конной тягой трелюют хлыст к «пионерке» и везут «на склад». Для вас, несведущий читатель мой, повторю: в этом деле используется международная технология! Дабы не оставлять следов, держат в лесу коней-тяжеловозов: они, как слоны в Индии, прут за собой стволы от места валки до «пионерки» - и на лесной подстилке следов не остаётся! Трелёвочных коней держат в лесу, в сараях. Те управляются простым свистом. Начальство знает, но закрывает глаза – людям жить-то надо! В общем, получаются честные контрабандисты: не хуже, чем в лермонтовской «Тамани». Как наберут кубов десять-двадцать, заказывают машину и продают в Скукожильск. Или сами рубят бани и дачные домики - и продают в Непроймёнск. Но до Блядуновских мужиков им далеко – те настоящие плотники-артельщики!

Но самое интересное местечко – Жабье болото! Оно начинается сразу за Русалочьим озером, на берегу коего расположены Потёмки. Жабье - настоящая Потёмкинская старина! Какие здесь разыгрывались страсти! Когда-то Жабье для своего сына купил скукожильский дворянин, дабы тот, став землевладельцем, попал в члены земской управы. Этот земец-сын так и сгинул на болоте, когда как-то раз решился наведаться в свои владения.  При царях на Жабьем хоронили самоубийц: с камнем на груди завёртывали в рогожу и топили, а поверх забрасывали кочками. Здесь же где-то, на островах, залегает постоянное волчье логово, - естественное, страшное, вечное, не то, что сараюшка-развалюшка для крашеной собаки Баскервилей на кочке в маленькой английской луже. Здесь лютая стая! Вылазки делает до самого Скукожильска, а уж Блядуново и Гнилоедово чистят ночами с голодухи, как хотят! Никакой управы на потёмкинскую стаю волков нет уже лет двести! Вызывали охотников из города, как на бенгальских тигров-людоедов вызывают из Европы – всё без толку.  

-  В Европе лютых волков давно уж нет: как сам бывал – не видел ни одного! – говорю восторженному рассказчику. - А что для вас эти болота? Одна морока на метр под ноги смотреть – природы не увидишь.

-  Место заповедное! Обожаю болота! А в Жабье, как в женщину, влюбился! В нашем клубе все такие: моря и гор не надо – подай нам дичь: неважнецкий перелесочек, луговинку с кочками, озерцо заросшее, ручеёк нежданный, речку змейкой петляющую, неудобья бросовые, даже большущие лужи и залитую колею обожаем рассекать, а самое-самое – непроходимые болота, топь! В Потёмки уже давно наезжаю скорее не к Нюре, а поохотиться на болоте, побродить с ружьецом, подумать, вспомнить, костерком из мокрых веток подымить на комаров. Но и поискать что-нить интересненькое – а вдруг? Послезавтра на Жабьих трясинках может кое-что произойти…

-  На болоте - произойти? – вопрошаю, самому даже интересно.

-  О-го-го! Здесь сгинул последний первый секретарь Скукожильского райкома партии, Кутя-прокурор, а с ним - зам по идеологической работе Непроймёнского обкома…

-  Бобоша Тройкин? Кто написал «Глобальный капитал»?

-  Том первый, а том второй - так и не успел. Он! Сам Тройкин! Чуть было ни прославил Непроймёнск на весь мир!

-  Но коммунисты считают: либералы его… - чик! – физически ликвидировали, как возможного нового идеологического противника.

-  Нет! Их двоих видел дедушка Сижу-Куру, пастух из Гнилоедово: они вечером следующего дня, когда арестовали членов ГКЧП, лугами проезжали на Потёмки. Я нашёл их следы в Потёмках, когда сносил хутор и начинал строить фермерскую усадьбу.

-  Столько лет прошло…

-  Я нашёл тетрадь Кути-прокурора! В ней очень любопытные расчёты! Послезавтра там может что-то произойти! Это секрет, Бодряшкин! Такие записи просто так не забывают: Кутю-прокурора кто-то вспугнул. Потёмки – тупик: сразу за хутором Русалочье озеро, а за ним - трясина. Назад не возвращались, значит, проехали на Жабье, больше некуда, машину утопили.  

-  Ушли на болото прятаться от преследований и не вернулись… Может, ещё живы? Живут себе на острове, в скиту…

-  Да ладно вам, Бодряшкин: Тройкину уже тогда было за пятьдесят. Вот Кутя-прокурор, тот был молодой, даже не женатый, ему сейчас было бы как нам. Самый молодой прокурор в Непроймёнской стороне был, район держал в ежовых рукавицах. Девушка его на Жабьем провалилась в тину, ещё студенткой - осенью за клюквой лазали; ноги её в корягах застряли, начала тонуть, а пока Кутя-прокурор тащил её, нахлебалась, и прямо на его глазах сошла с ума от страха, поседела, и вскоре умерла. Такой странный парень оказался прокурор: он не верил, что девушка провалилась «просто так», «просто так» любимые девушки не тонут, считал – это знак! Стал изучать паранормальные явления на Жабьем; рассказывали: знал, картировал все тропы, даже волчьи. Да нет, давно вернулись бы…   

Изгои долго не живут! Впрочем, тут люди особого склада: суровые коммунисты, потерявшие близких, - эти почище курортных робинзонов… Мне почему-то страшно захотелось, дабы товарищ Тройкин и неженатый, как я сам, Кутя-прокурор оказались не просто физически здоровы, но прожили эти двадцать лет на болоте какой-то по-новому  просветлённой жизнью. Порадоваться хотя бы за других!..

-  Я, Бодряшкин, всё кружу по краям Жабьего, а вглубь, в те, самые ржавые трясинки, никак не соберусь залезть. Мне товарищ интересный и бесстрашный нужен. На днях подарили новейший военный навигатор, с ним не пропадём. Послезавтра, Бодряшкин, лезем на тетерева в самую вглубь?

Понарошку меня серьёзно раззадорил: найти останки идейных советских коммунистов! Как последних могикан! Эх, где только моя ни пропадала:

-  Лезем!

 

 

          Глава 4. Нюра-кофемолка

 

Со вчерашнего вечера я представлял себе жилище негра Тамбукаке сродни «Хижине дяди Тома». Прототип Тома – Джозайн Хенсон – обретал в бревенчатом домике, с крупными тараканами и камином с крюком для чайника. Дом был частью большой табачной плантации в штате Мэриленд, округ Монтгомери. Пристройка к дому служила кухней и местом ночлега для чернокожих рабов. В 2005 году эту лачугу штат Мэриленд выкупил за 1 млн долларов и устроил в ней музей, как это давно зачем-то сделано в Канаде. Аболиционистский роман конченной графоманки Гарриет-ненашей-Бичер-Стоу в художественном смысле чудовищно слаб, но ухитрился стать первым американским бестселлером – и всё благодаря сильному гуманистическому звучанию. Конечно, гуманизм! Взрослый, казалось бы, мужик, Том, должен соображать, а молится на своих врагов – рабовладельцев! Пуританский, якобы, протест, моралистическая сентиментальность! Том - покорный раб, а всё равно допрыгался – за свою гуманность был забит плетьми до смерти. Некрасов издал «Хижину» в России, написав Ивану-нашему-Тургеневу: «Вопрос этот у нас теперь в сильном ходу относительно наших домашних негров…» Очень коряво написал, по-Бичер-Стоунски, - графомания заразна. А вот смысл романа в России кардинально изменился: у нас вышло, роман о том, что рабство разрушает бессмертную душу человека! Ну, и бедных негров жалко! Ответ рабовладельческого Юга на «Хижину» - «Унесённые ветром» Маргарет Митчелл – тоже потряс Америку, но уже как литературный шедевр. В эпоху политкорректности, в США «Хижину» изъяли даже из школьных программ, а «Унесённые ветром» - их национальная гордость. В России, в пятом классе дети учат не только про новгородского мальчика Онфима, запросто катающего на берестяных грамотах в 11 веке, но и про неграмотного афроамериканского дядю Тома из века 19-го. Спросите: Зачем российским детям жалеть афроамериканца, если о нём не желают помнить, а значит и, возможно, пожалеть, в самой Америке?  Отвечу без интриг: дураки мы, себя надо пожалеть! У нас свои мучители-Салтычихи были.

Перед Россией встаёт аналогичная проблема. У нас есть свои ниггеры – «чурки», кои, спустившись с гор в равнину, тоже живут обособлённо, диаспорами, сохраняя национальные традиции и дух, и как-то при этом выходит, что ничего полезного стране не делают – в поле не пашут, за станком не стоят, к наукам не годны, из армии дезертируют или предадут - и зачастую ведут себя по-хамски и доставляют много неприятностей русским людям. Будут ли они, случить война, защищать на смерть новую родину Россию, а не запрячутся по щелям, не отмажутся в военкомате или не сбегут в свои горы, – большой-большой вопрос. С «чурками» пора особо разобраться! В обретшей высшую политкорректность Америке слово «ниггер» и даже просто «негр» попали под запрет и заменены термином «афроамериканец». У нас пока диаспоры не объединились и не провели своих депутатов, а качают права в основном на рынках и на улицах, а не в думах, но уже скоро примутся запрещать изучение в школе неполиткорректного «Героя» Юрия-нашего-Лермонтова, в коем скучающий русский офицер Печорин обрёк на смерть невинную кабардинку Бэлу, дочку, между прочим, уважаемого человека, князя!

С этими жалостливыми школьными мыслями о судьбах негров в Америке подъезжаем к повороту на хутор Потёмки. Самому даже интересно: чем, по части жилья для  афророссиян, ответит штату Мэриленд наша Непроймёнская сторонка?

Тут из-за деревьев, с бугорка, открывается вид на усадьбу. Если в двух словах – здоровенная нелепость! Будто начали строить одни, затем вторые решительно принялись «поправлять», третьи стали «реконструировать» вторых, четвёртые - «возвращать к первоначальному проекту», пятые - «приводить в соответствие с нормами и правилами»,  шестые - «отделывать», седьмые - «устранять недоделки»… - и так проекты и бригады сменялись раз пятнадцать. Налепотили кто во что горазд: получилась большущая изба с претензией на прянишный терем - островерхий шестистенок из оцилиндрованного елового бревна, три сруба, врезанных друг в друга, с коньком и пооблезшим от усердия атмосферы красным петухом на шесте. Сия изба-терем востро торчит в самые небеса, разве что железных свай снизу не хватает для полной архитектурной катастрофы. Цоколь-то зачем одет в импортный декоративный камень - почему-то голубого цвета. Окна со стеклопакетами забраны чернющей кованной решёткой. Сруб кое-где уже с синей гнилью, а влажная крыша вообще непонятно из чего сделана, ибо сокрыта сплошь горчичного цвета подушкой мха с коричневыми пятнами. Фасад украшен плоскостной сюжетной резьбой. Вся фермерская усадьба – изба-терем, хозяйственные постройки и двор – крепко огорожена деревянным забором, без колючей проволоки сверху, зато с ворот на дорогу склонилась новенькая телекамера. С бугра видно: в просторном дворе - кузница, баня по-белому, сараи для скота, птицы и инвентаря, летняя кухня с двумя кладовыми, вход в капитальный подвал, собачья конура, пионерских времён скворечник на сосновой жерди, прибитой к сеновалу. На крыльце висит кормушка для синиц – и на том спасибо.

А погреб-то, наверное, частенько заливает… И, видно, пёс хорош – лаять принялся ещё издалека, и сейчас навстречу мне с цепи рвётся, как дракон. Ладно, успокойся, как тебя там! А никак, говорит Понарошку: у пса, кобеля московской сторожевой породы, оказалось, нет собственного имени - откликается на хозяйский тембр голоса и свист. Так не пойдёт! Кто в доме хозяин? Назову-ка я сторожа Сотером, заранее, дабы поимённо знать, с кем имеешь дело. А то как-то проходил незнакомцем мимо зарычавшей вдруг собаки, подумал: вот правильный кобель и зовут Барбос - оказалась сука, Барби, очень злая…

Хозяйка, вижу, встречает Понарошку с иронией, как маленькое неизбежное зло. Зато на меня смотрит с открытым любопытством: как же, ситуация пикантна – очередного временного мужа привезли!

Заходим в дом. С порога в самый нос как шибанёт запах кофе! Да не чистый запах, как в буфете на вокзале, а застоялый и с какими-то душками парфюма, и сухой травы, и грибов, и палёной шерсти, перьев и костей… - и сам учёный пограничный пёс не разберёт. Как моя дражайшая супруга в такой химатмосфере проживает? Надо прояснить!

Из личного. Для меня главное в сельском застолье – только не пить самогонку и всякие домашние настойки, бодяги и заброды. В Сломиголовском детдоме-интернате, верно, мои юные кишочки всё же пострадали от экономии служителей на продуктах, и теперь спокойно могут принимать исключительно качественный заводской продукт. Вам, юный читатель мой, объясню, сколько при разных обстоятельствах можно пить. Но сначала о мерной посуде. Мерзавчик – 50 мл, шкалик – 100 мл, чекушка – 250 мл, поллитра – классика, её обязан знать в лицо каждый живущий на русской земле. У меня твёрдо: если нормальный стол – уговорю поллитру; если та хорошо пошла и горячая закуска на столе что надо – тогда ещё чукушку; а если и компания пришлась по душе и интересный выходит разговор – ещё шкалик, и хорош! До литра за один присест никогда не добирал, помятуя о  квадратной голове! Находясь на выездных заданиях, я всенепременно, для радости души, пробую местный хлеб и местную водку с домашнею закуской. Потом заношу свою оценку в секретный файлик и ставлю отметку на топографической карте Непроймёнской стороны. Интереснейшая у меня вырисовывается картина – особливо по рецептам квашения поздней капусты сорта Слава! Выйду на пенсию - обощу и опубликую брошюру: «Как правильно квасить Славу». Вы, хлебосольный читатель мой, обязательно дождитесь!

Как уселись за шикарно накрытый стол и по первой обстановку прояснили,  закусили грибочками, солёной капусткой с мочёными яблочками и клюковкой, то-сё, утолил я, в общем, естественную жажду – тут и оглядываюсь, как учили. Не как старый Гоголь: тот сей момент начал бы с хохлацкой смачностью описывать холодные закуски, основные блюда, пития, запития и прочие сытности, а потом десерты. Мало того! В России постоянно кто-то недоедает, посему тема о еде всегда ужасно неэтична. Для вас, прибеднённый читатель мой, я бы даже рекомендовал во избежание травматизма не читать трапезные сцены из "Мёртвых душ", "Шагреневой кожи", «Пантагрюэля», а издателям этих книг в дешёвеньких мягких обложках впредь рекомендую делать цензурные купюры. Всё описание стола я деликатно заменяю одним эпитетом: Нюра – чудо какая повариха и официантка! Для правильного девушка рождена мужчины. И, к тому же, молодая! И на внешность - мечта суворовца и военного курсанта! Высокая сильная блондинка, с большущими голубыми глазами на широком улыбчивом лице, великолепный большой узорный рот, а губы пухлые и не вывернуты, как у мультяшной рыбы, - повезло. Ровные полненькие ноги, крепкий идеально круглый зад, прямая спина, немножечко опущенные плечи, а грудь… – эта ну просто на заказ! Разве что талия могла бы быть и порельефней, но… если не физкультура и спорт, то физический труд формирует наше тело: неизбежное в деревне таскание тяжестей наложило отпечаток на главный женский изгиб у Нюры. И это она ещё не рожала! Всё же на первый фотовзгляд образ моей хозяйки представляло именно милое, бесконечно приветливое и немножечко усталое лицо. Отмечу, как оценщик жизненной фактуры: круглые личики у склонных к полноте длинноволосых блондинок часто бывают ужасно премиленькими. А играющие тенью ямочки на щеках - те и вовсе создают желанную домашность и располагают…   

Пон меня представил: товарищ Бодряшкин, звать Онфим, мол, учёный админ, кандидатура наук, писатель, настоящий мужик, вояка, офицер, холостяк и вообще… - его не доводи! Нюра, замечаю, не просто смотрит на меня с нескрываемым любопытством и с очевидной симпатией, а даже трогает и задевает меня без всякого дела, шевелит и едва ни целует. Понарошку же она вежливо не замечает и лишнего словечка в его сторону не проронит. «Нюраша – да не ваша!» Пона, вижу, такое невнимание заводит, даже немножко злит. Когда Нюра принесла из погреба бутыль с настойкой на грибах и поставила на стол, нарочно стукнув донышком, как вызов, Пон, молча, взялся за настойку… Я гну своё – только водку! Разговариваемся, вроде, ни о чём, только неловкость за столом не пропадает - из-за неведомых мне отношений в их паре. Не люблю я так!

Выясняется: завтра поутру мне с Поном след ознакомиться на скоро колесо с крестьянской местной жизнью и ехать в район - в банк за кредитом, и ещё с лизингового склада получать американские комбайны фирмы Кейс. На кой ляд зерновые комбайны в ноябре? – чуть было ни вопросил у Пона. Ах, да – пиар… Но раньше прилетит умный генерал из Центра, с ним - гримёры, костюмеры, повара, массажист, сапёр-истопник русской бани… Связисты, оцепление, контрразведка… - эти уже с позавчера на своих местах…

Когда начало темнеть, Нюра ушла на подворье, по хозяйству: доить корову, кормить телят, свиней, кур, гусей, уток и синиц. Вижу в окно: на летней кухне варит что-то в вёдрах, таскает в сараи, кормит Сотера, выметает двор… Потом во двор заходит крепкий прапорщик – он, верно, вызван, дабы отвезти Пона в Непроймёнск; моет его джип, зубоскалит о чём-то Нюрой, помогает ей носить вёдра, мечет вилами навоз…

Понарошку, как принял мухоморчиков на картофельном спирту, так его понесло на откровенность. Оказалось: он хорошо знал отца Нюры – неимоверного трудягу из местного колхоза, орденоносного, первого в районе тракториста и комбайнёра. Сейчас таких  механизаторов - днём с огнём! Сегодня, вопреки логике перехвалёного капитализма, люди в поле даже за хорошие деньги не работают так, как раньше пахали почти что за спасибо! В своё время Пон, от имени администрации Непроймёнской стороны, собственноручно награждал отца Нюры - тогда они и познакомились. И как-то, неожиданно для самого себя, тот обратился к Пону: сыновья уже взрослые, разъехались из отчего дома, а ты, начальник, пристрой единственную дочку, в человеческую память о моих заслугах, я долго не протяну - сорвал окончательно спину, а матери у Нюры уже давно нет – умерла, как  водится в деревне, от какой-то непонятной ерунды. Сколько у нас хороших, только неухоженных, необласканных, заброшенных детей! Утверждаю: недолюбленных детей в России даже больше, чем неосвещённых улиц! Увидев пятнадцатилетнюю в то время Нюру, насмерть испуганную внезапной немощью отца и вот-вот должную остаться одной на большом хозяйстве, жалостливый к девам Пон организовал лечение героя тракториста: возил его по санаториям, настойчиво хлопотал, помогал семье деньгами. Только крестьянские спины у нас неизлечимы… Нюру, по окончании Скукожильской средней школы, Пон забрал поближе к себе, в Непроймёнск – определил её в сельхозинститут, снял квартиру. Нюра с детства мечтала стать актрисой, просилась на театральное отделение в Непроймёнскую академию искусственной культуры, но Пону зачем неуправляемая актриса с закулисным образом жизни – только подругу испортить и раньше времени потерять. Она, конечно, ещё со школьной скамьи начала жить с Поном, впрочем, кому важно, не первым своим мужчиной. Но вот отец её в муках умер, Пон достойно его схоронил, а потом и она закончила институт… К этому времени Нюре уже безумно хотелось иметь не снятую в городе квартирку, а собственный большой дом, к какому привыкла с детства. И Фугас Понарошку уразумел: пора, как всех подруг своих, устраивать Нюру на доходное место и выдавать замуж – но так, дабы продолжать им встречаться. А тут из Москвы звонок: оправляем вам принца Тамбукаке, пакостника неимоверного, осточертел уже своими похождениями, а выслать на родину нельзя, у них там очередной переворот, надо подождать, когда будет следующий – в пользу клики Шараока. Приказали: первое, устроить принца на безответственную и обязательно непыльную работу, ибо на российскую пыль у него почему-то африканская аллергия; второе, найти гражданскую жену, ибо в Тамбукакии у него есть приговорённая невеста из дружественной клики - если не женится на ней, останется без поддержки при восхождении на трон; третье, подогнать ему регулярную контролируемую властями профессионалку, а то и двух-трёх, ибо одной женою он ограничиться не может по естественным причинам. И пожелание: обойтись без детей-полукровок - это чревато в международном плане, да и новые Пушкины высшему начальству пока не требуются в таких количествах. Скукожильский район почти весь не пыльный, а Гнилоедово и Потёмки – так в них и двух пылинок в морской бинокль, наверное, за год не сыщешь: такое, из-за сырости, бывает и у нас. И тогда у Пона, в духе времени, родилась политкорректная идея: создать фермерскую межрасовую публичную семью, дабы Непроймёнская сторона, придёт время, громыхнула сей фишкой на всю Россию. Наивный губернатор поддержал идею. Губернатор, я не исключаю, вспомнил «Хижину дяди Тома» из школьного курса истории: негр, мол, на то и негр, дабы работать на плантациях у белых. Понарошку-то знал о специфическом «трудолюбии» принца, но своего начальника в детали посвящать не стал. Нюра - неизбалованная девушка от земли: всегда не по годам трезво смотрела на жизнь. Она и минуты не ломалась: сразу согласилась несколько лет пожить с черномазым принцем, за что ей передавались в собственность усадьба, обширные угодья, скот, техника, немалые подъёмные, обещались также субсидии, кредиты и даже списание возможных будущих долгов. Иностранцам сельхозугодья в России не могут принадлежать на праве собственности, а арендовать их могут. Посему землю закрепили за Нюрой, а она отдала её в аренду якобы иностранному фермеру – и вышло по закону… Нюра переехала в Потёмки, и здесь стала сожительствовать с непутёвым принцем. За это знакомые скукожильчане её крепко невзлюбили. Не ведая сути политкорректного мероприятия Пона, они считали: Нюрка – бл-дь такая! - притащила в район первого негра, будто нам здесь среднеазиатов и кавказцев не хватает! Даже здороваться стали не рукопожатием с улыбкой, а издали, кивком. Удивляюсь, начинает кипятится Пон: почему так много русских женщин продолжают жить с в открытую презираемыми ими мужиками? Самоуничижительно трещат о своих мужьях - сами себя опускают. Так и хочется влепить дуре пощёчину и спросить: а ты-то кто сама, если живёшь с дерьмом?! И Нюрка туда же: согласилась пожить с негром, миллионершей стала, а сама знакомым рассказывает о нём неприглядные истории, зачастую вымышленные кем-то. Ну, не дура?!

-  И прозвали её за это Кофемолкой, - возбуждурится Понарошку как-то уж совсем не по-пьяному, а по-травлёному. – Теперь обидно ей за себя, а мне – за неё! Родня от Нюрки тоже отвернулась – бл-дь, и всё тут! Остракизм ей от народа полный! Посуди, Бодряшкин: живёт на отдалённом хуторе, в нечистом месте, на болоте. Играла в хорошем любительском театре, на конкурсах побеждала, даже на гастролях за рубежом была, я её по стране возил, на море, а сейчас травки собирает, грибы поганые… Тьфу!.. Нюрка становится ведьмой! Метлы не хватает. В округе её уже все боятся. Не дадут ей теперь здесь жизни - придётся уезжать… Нет, какая гадость, это мухоморная настойка!..        

-  А спишь с ней? – спрашиваю из ревности, вырвалось непроизвольно.

-  Давно уж не даёт… И не больно лезу. Противно, друг: брезгую - после негра! Он сейчас лечится опять - привёз трепака из своей Лулумбы… Вот я – я! – на чёрную не полезу никогда! Брезгую, понимаешь? С политкорректностью не переспишь. А любой ниггер лезет на белых, не считаясь ни с чем! Блондинки без предрассудков где-нибудь в Намибии или в ЮАР, пишут, делали себе одним местом целые состояния! Ещё этот… как его… Лумбакака встречается в Скукожильске с Нюркиной подругой, Златкой – вот та профессионалка. Я, в своё время, когда главой в Скукожильске сидел, к Златке в закрома тоже лез; лез да не  долез – хватало ей нагрузки от своих кобелей в макулатурном цехе. А ты, оглянись, друг: «контора» сегодня Нюрке всю мебель в доме переставила… Кровать, видишь, Нюрка в новое место приказала передвинуть! И застелена совсем не так, как было вчера… И подушка теперь одна… Представляю себе, как устала Нюрка быть кофемолкой… Я сам не ожидал, что моя затея с фермой закончится так быстро… Чёрный лежит или шляется где-то, а она пашет с утра до ночи… И ведь её не любят все, обижают, все, кроме меня… Как вовремя увозят Лумбакаку! Теперь откроем в Потёмках клуб…      

На ферме – клуб? Оказалось, угодья соседней деревни Блядуново откупил закрытый охотничий клуб. В Блядуново, на берегу прекрасного большого, в три километра, озера с хорошим дном и чудо-рыбалкой, когда-то располагался пионерский лагерь «Заря». С началом перекройки его отдали какой-то недолговечной демократической партии под, якобы, спортивно-оздоровительную базу. Демократы оказались ещё теми романтиками: переименовали лагерь в «А закаты здесь сладкие», и на западные вражеские деньги принялись оздоровлять своих молодых активистов. Однако запасов прочности у лагеря хватило ровно на один летний сезон: постройкам, инвентарю и прилегающей природе был нанесён такой сокрушительный урон, что блядуновским мужикам ничего не осталось, как только осенью разобрать по дворам остатки от спальных корпусов, столовой, складов и спортплощадок – мебель уже не пригодилась, даже в топку. Фактически от лагеря сохранились только подземные железобетонные хранилища для овощей и картофеля, да подходы к озеру ещё не заросли осиной, но формально оставалась вся территория,  местами как бы даже огороженная. Эту-то разруху на конкурсе госимущества неожиданно для всех и приобрёл никому в Непроймёнской стороне неизвестный хедж-фонд «КЛОП» - Компания любителей острых приключений. КЛОП организовал в Блядуново охотничий клуб – и жизнь в деревне резко изменилась. Война или мир? Конечно, мир и взаимопомощь! Клуб богатый, колхоз бедный – поможем соседу! И клуб взялся тянуть колхоз: выплатил его долги, раздал зарплату людям, подвел газ и стекловолоконный кабель, построил котельную и пожарку, пробурил скважины, провёл водопровод и канализацию, заложил вертолётную площадку, лодочную станцию… - отстроил всю инфраструктуру. Вскоре всё имущество банкрота-колхоза перешло к клубу, и тот законно посадил своего председателя - Стерфь. Она за одну зиму добила нежизнеспособный колхоз: трудоспособных забрала в клуб, остальных выгнала, оставив без работы. Свои земельные паи блядуновцы продали в клуб, а тот, ссылаясь на вековечную неурожайность и нерентабельность, смог блядуновские земли сельскохозяйственного назначения перепрофилировать в охотничьи угодья. Благодаря коротким простым и разумным объяснениям Стерфи, всё местное начальство и его народ как-то разом поняли очевидную вещь: где растёт клюква, там не растёт пшеница! И облегчённо вздохнули: их мучитель-колхоз, наконец-то, скончался. А сегодня в Блядуново есть всё для особливых развлечений, принятых в кругу любителей острых ощущений на лоне природы. Особливость же восходит к традиции местных жительниц - с пристрастием и даже с каким-то отчаянием «давать» всем кто попросит, как у народов в тундре, пока свои мужья-артельщики на отхожих заработках.    

Я бы тебя в Блядуново свозил «отдохнуть», клянётся совсем уже плохой Понарошку,  да только не сезон. Клуб принимает отдыхающих членов только летом и зимой. В межсезонье не проедешь: семнадцать километров убитой грунтовки - только на гусеничном вездеходе или танке, у кого нет вертолёта. Дорогу нарочно не хотим отсыпать, боимся привлечь лишнее внимание к Блядуново. Местные жёны и дочки активно участвуют в работе клуба - название-то деревни совсем не случайное! Деревней с таким названием по всей России почему-то осталось раз и обчёлся, хотя с таким содержанием – попадаются частенько… Мужчины гордятся трудолюбием своих жён и дочек. Кто против традиций, тех из Блядуново тихо «уезжают». Блядуновские жёны не пялются тупо в телевизор после вечерней дойки, не гуляют в гости, а наряжаются и идут в клуб работать. Они трудятся горничными и массажистками, дочки – официантками, а бабы с педагогическими способностями обучают школьниц из Скукожильска. Интуристов сюда на пушечный выстрел не пускают – берегут генофонд местной популяции, образ её жизни и редкостный теперь  разгульный нрав.  

Я, русофильский читатель мой, тоже замечал: иностранцы одним своим присутствием начисто портят русским отдых.

Теперь, вижу, Понарошку замутился уже по-больному, не владеет собой и становится как бы подозрительным - озирается поверх шкафов и на углы:

-  Не хорошо… Будто за нами следят…

Через стакан водки и кошка видится тигрой! Пора ему двигать домой. В окне темнеет, опускается туман, холодает. Тут и Нюра приходит со двора. Она прощается и тихонечко вздыхает через ироничную ухмылку, смотря вослед мотающемуся Понарошку, коего, прихватив за бока, крепкий прапор ведёт к джипу на погрузку…  

Позже, Нюра опять накрывает стол: садимся ужинать десертом. Доносятся мне в уши непривычные деревенские звуки: Сотер ворчит со двора, мычит сама по себе корова из сарая, скребёт под полом мышь – пришла с лугов в подполье на зимовку… Ладно, пусть скребёт - лишь бы обошлось без мышиной лихорадки! А то с одного задания с водочным градусом ползком вернулся!

Смотря за расторопностью шикарной хозяйки, ощущая её совсем рядом, я лелею мысль об исполнении супружеского долга! Надо прояснить! Предлагаю уместный тост:

-  За российский театр и за нас двоих - актёров! Театр двух актёров! Дабы хватило нам таланта и желания вжиться в образы супругов - и никто не помешал! - И добавляю стих, хайку вольного размера, от души. 

 

          -  Сладостен тихий

          шелест, когда гладишь

          упругую попу…

 

Как я не попал! Забрал слишком легковесный тон! Рассчитывал прокатиться на Нюриной должной быть иронии к ситуации с очередным назначенным мужем, к смешно  замухоморенному Пону – и не попал!

-  Мне уже никто не может помешать… - как бы сама себе отвечает Нюра, внезапно побелев.

Она машинально чокается, выпивает и надолго умолкает. Я кто-то изрекаю, но всё мимо - Нюра, опустив лицо, думает о своём. После ещё двух рюмок хозяйку, вдруг, прорвало: едва не плача, принялась мне изливаться. Выслушать исповедь поддавшей женщины - это, сердобольный читатель мой, почище стонов из зубного кабинета. Какой она была и какой стала с эти негром! Дети невозможны и нежеланны с ним. Монотонно проходят годы. Пустые хлопоты. Даже её имущество - поссорься она с начальством – и то в любой день могут отобрать. А в телевизоре совсем другая жизнь! Кто все эти люди на экране – чем заняты? зачем? она не понимает их забот! Рассказывает мне, как местные женщины-одиночки за тракторную тележку ворованной соломы отдаются пьяному бригадиру. Врачей нет: болезни переносят на ногах, женщины работают, пока не упадут. В Гнилоедово понаехали азиаты: техники не знают, портят, вместе с ними появились в парке и на самой площади у конторы совхоза, шприцы. Молодёжь работать не хочет: пьют, дерутся, колются, жгут всё, ломают… Совхозный парк и стадион разнесли в щепки. Кто хочет спастись – уезжает в город. Сама связалась с Тамбукаке по нужде, из желания помочь калеке-отцу и самой избежать грозящей бедности, и, со временем, зависимости от друга-благодетеля, коего бесконечно уважает и немножечко ещё любит, но уже скорее в благодарных воспоминаньях – давно уж ей не семнадцать лет… А этот виртуальный фермер… «Лючи бить галёдни, чьем усьтали», - передразнивает Нюра своего сожителя. Да и что сделаешь в одиночку? Занесёт дорогу снегом – вызываем два бульдозера: один может сесть, другой его вытащит. Один фермер что ли сядет сразу за два бульдозера? Разорваться ему пополам?

Тамбукаке подвизается в правозащитной негритянской организации «Цветные гривы». Борется со скинхедами и работодателями, если те не хотят брать бездельников-негров. Едет в Москву, одетым в Армани и в Ив-Сен-Лорана, там борется за права афророссиян, афроизраильтян, афрофранцузов и тэдэ. Особливо достаётся афроизраильтянам – белые евреи буквально гнобят чёрномазых братьев по вере, считая их грязными людьми второго сорта. Зачем тогда к себе звали? Нюра и сама не хотела детей от Тамбукаке - начиталась о полукровках всяких неприятностей. Полукровки теряют этническую определённость - и из-за этого не признаются обеими расами за своих; неустойчивы к болезням рас родителей; могут пострадать от неизученных факторов: к примеру, потомство тасманийцев и белых оказывалось бесплодным – вот и гадай! В России чёрный ребёнок – белая ворона, особенно в селе. Да и в городе мама белая с ребёнком-негритёнком гуляет на детской площадке только когда там других мамаш нет – в дождь и ветер. 

А сушить траву и грибы начала по настоянию Тамбукаке – он, якобы, будет сдавать сырьё на фармацевтический завод. Но ни травинки до сих пор не сдал, а хранит всё на своём складе с кофе в зёрнах, куда Нюру не пускает. К чему, не понимает Нюра, для чего ему в такой глуши морской контейнер кофе в зёрнах – целых 20 тонн? Тамбукаке, запершись, полдня копается в отгороженной лаборатории на складе – мелет и смешивает, будто бы, сорта. Научную работу, говорит, пишет по смешиванию мировых сортов и технике заварки кофе - не о маисе же ему, принцу, диссертацию писать!  Ещё Тамбукаке писал статью: «Пушкин – любимый поэт африканских тамбукакцев». Но за шесть месяцев писания в файле «сохранил» только название - не завязалось.

Тамбукаке требует - раз он негр, раз любит белых женщин и ковырять во всех своих дырках, и раз курит "травку", - чтобы его везде пропускали без очереди, а главное, приплачивали за его хобби и расовые особенности, и отдали ему «долги» за рабское историческое прошлое. А всякая политкорректность у негров зовётся «милой причудой». Нюра принцу ни капельки не верит; терпит, ждёт скорого конца всему.

Да, быть афророссиянином очень интересно: халява, скины, любительницы острых ощущений, тяжёлый наркотик, суд… 

Я, пока слушаю, живо уминаю из всех тарелок - армейская привычка. Но застолье здесь в принципе не в счёт. За любым столом я, как некурящий, могу, не отрывая, полсуток просидеть, если нет танцев или драки. А Нюра на редкость уютная располагающая девушка. Посиделки с нею – чистое для меня счастье. Шутка, взгляды, касания, грудные смешки и хмычки, её готовность к розыгрышу авантюрного сюжета... А как девушка метёт подолом платья, заводит глаза, облизывается, как дышит, поднимая грудь, задевает меня походя бедром... Если бы не этот запах кофе!

Включили музыку - и Нюру как подменили на другую. Стала весёлой, голос зазвенел серебряным колокольчиком. Нюрин смех, оказалось, манит, сердце бередит.Умный уют, строгое благодушие хозяйки - вот моя мечта! "За сладким утешимся", прикидываю я, любуясь порозовевшей всей Нюрой.  

А есть у вас белое платье? Есть, только длинное, до пола, на первый бал, шуршит сильно, не боитесь? Наденьте перед десертом: будете моей невестой! Нюра опять смеётся, внимательно смотрит на меня, кивает и выходит из столовой. Оденется понарядней - настроится сама...

Пока Нюра перевоплощается в образ невесты, слышу, как гудит газовый котёл на чердаке –  батареи в нашем доме топит к первой брачной ночи...

 

 

          Глава 5. Новые челобитчики

 

Деревенские непривычные шумы, этот запах… Пойду-ка, продышусь...

Выхожу, босой, и в прихожую: там, у порога, на половичке, одна пара сапог резиновых, а портянок и носков рядом нет. Влез свободно без портянок: что мне - вернусь, как замёрзнут ноги.

Во дворе равнодушно накрапывает мелкий дождик. Сотер кинулся ко мне: скулит от радости, несколько позорно мечет хвостом и всем задом, ластится, нюхает и обтирает боком знакомые сапоги хозяйки. Эх, опять забыл прихватить кусочек для просящих, как тогда - на кладбище «Шестой тупик» с Марусей. Вот, домашний читатель мой: когда ни своих детей, ни домашних млекопитающих животных не имеешь – так мысль позаботиться о кусочке для страждущего выпадает из квадратной головы. Опять подкачал жених Бодряшкин! Ногти перед вояжем со свиданием постриг, даже на ногах, а вот подарка для жены не удосужился подыскать! Да, Маруся… Звезда России! Сейчас в Австралии, тренирует. А я в Потёмках… Как тут не загрустишь!

Настроение резко падает, хотя для меня не характерно. Одно утешает: комары закончились, можно и на луг, и в худой лес прогуляться…

Выхожу за калитку. Направо – тучи низкие подсвечены фарами и прожекторами, отдалённый шум машин – кладут, как полагается, в дождь асфальт. Во фронт – темнеют какие-то постройки, за ними некошеный выгон. Налево – стена чёрного леса, туда утекает  узкая дорога типа гать – сплошной настил из брёвен, уложенный по связкам хвороста – фашинам. Гать давно разбита в землю машинами и тракторами, и в провалах настила стоит тускло освещённая вода. Иду по уцелевшим брёвнам. Сотер, кося на меня глазом, лениво, верно для отчёта, побрехивает в темноту. Слышу задним ухом, как вдали на дороге гудит работа – запомню направление движения по гулу. Зябко, сыро, мурашки по коже побежали. «Уж небо поздней осенью дышало»… - пришли на память строфа Солнечного Мурашки - Александра-нашего-Сергеича, коего невозможно бывает мне читать без мурашек по коже.

Захожу в лес. Теперь колея едва видна и ощутима. Сотер убежал трусцой домой: он без сапог и у него своя работа, не до любительских прогулок по ночам. Моросьня усилилась, каплет с крон, промозгло - бр-р-р! Гать сменилась фашинником – эти устраиваются в виде настила из связок хвороста, уложенными на продольные лежни и прижатые по бокам жердями. Фашинник и фашист имеют общий латинский корень: фашиной назывался у римских вояк пучок прутьев. Если в этот пук засунуть топорик – выйдет фашистский символ охраны. Тоска нападает смертная: топтать во тьме гнилой хворост в сыром лесу и поминать фашистов из солнечной Италии! Да и фашинник из-под ног, похоже, куда-то провалился… Или я, не чуя ног, уже внизу охолодев и крюча пальцы, сошёл с него? Здесь, в чаще, лес мне особливо стал засаден и неприятен своей корявостью и пущей мрачностью, дырчатостью и угольчатостью мест: никакусенькой тебе радующей глаз овальности и завершённости образов, одни чёрные ямы под ногами, да чудятся норы под корягами, да мерещатся жилища всякой нечисти и зверушкины могилы в межкореньевых зёвах трухлявых пеньков, а гнилью, трупами деревьев пахнет сильнее, чем опавшей листвой. Кругом валяются стволы деревьев: здесь и бурелом, и сваленные рукой человеческой, но так и не убранные. Слизь гнилых грибов под ногами, ветки цепляются и норовят хлестнуть…

Почему жизнь моя сложилась так? Бреду, вот, ночью, в дождь, в запущенном лесу, один на всём чёрном свете! Да по такому фашиннику и пушкинский леший бродит лишь четырежды подумавши!.. Или позвонить Марусе? Патрону? Понарошку? А что им скажешь: помогите, мол, температурю, а сам без портянок, и заблудился, как последний дурачок? Нет, я не дурачок! Хотя вполне мог им стать…

Сразу припомнился Сломиголовский мой приют… Только и радости было, когда приезжает изредка начальство. Тогда выходило нам послабленье: обмоют лишний раз, кого отвяжут от кровати, уколов не кололи, у младенцев с лиц отклеивали пластырь, коими залепляли соски в плачущих ртах при связанных руках… А что, броситесь спрашивать вы, сердобольный мой читатель, что если ребёночек болен: на день мочится и поносит четырнадцать раз, а его пеленают от силы трижды? А то: заживо гниёт в кроватке! Я и тот запах опрелостей дитячих, кажется, помню: он куда похуже будет, чем сейчас на лесной подстилке - от гниющих растений и грибов. Вот Лев-наш-Толстой помнил себя шести месяцев отроду. А я себя воспоминаю, наверное, ещё шестинедельным – так хотелось выжить! Да выживешь тут! Пока отказничков определят в дом ребенка, они находятся в больницах, иногда помногу месяцев и даже лет. Дети нередко часами лежат мокрые, холодные, обкаканные… Кожа на попах описанию не поддается. Это, конечно, не всегда вина персонала: больно уж много непутёвых родителей воспитало государство, а признавать за собой сей грех не желало,  – вот и не хватало на всех брошенных детей кадровых няниных рук. И потом, в детдоме, у нас, неусыновлённых отказников, вся неосознаваемая надежда была только на местное начальство. Мне в инкубаторе везло: тихим рос, ума хватило на рожон не лезть, читать начал рано, как Максим-наш-Горький, и хотя читал сначала с ветерком, зато потом всем нутром втянулся в трудные сюжеты русской жизни, усвоил их и благодаря, наверное, этому со всеми благополучно уживался. Меня почти не кололи, не вязали и не били, как многих малышей, и не сделали ранним дурачком. Пусть-ка эти санитарки, няни, медсестры «из народа», пусть-ка попробуют своею низкою зарплатой оправдаться передо мной за младенцев-отказничков, обихоженных их заботливыми руками до смерти, до хроники или до увечья! Да, увечья! Берёт из кроваток за раз двоих-троих – одного вниз головой на пол уронит. Как я из малыша дожил до мелких, то ухитрился стать витринным мальчиком: представлял собою показушное чадо инкубатора в Сломиголовске. Меня, как иных детей, с десятилетнего возраста не продавали педофилам на вечерок-другой, не сдавали им в аренду на все выходные дни или на «каникулы» и спонсорские поездки на теплоходе, или в деревню «на парное молочко», или в столицу на загородную дачу, и проч. и проч… - педофилы на выдумки хитры, особливо иностранцы. Не продавали меня педикам, думаете, боясь, что расскажу начальству? Шиш! Меня не сдавали только из-за квадратной головы и, простите, низа – тот, если острым педофильским глазом приглядеться, тоже, верно, немного подкачал… В общем, повезло. Ещё важно: я не был ябедой – и старшие пацаны истязали меня редко… Один-таки серьёзный эпизод случился. Только вам, меценатствующий читатель мой, расскажу об этом - в благодарность от имени всего инкубаторского мелкого народа…

В полном соответствии с характером окружающей природы, Сломиголовский детдом – это страшный инкубатор для суровых, диких, заброшенных детей. Был у нас пацан по кличке Прыщ. Что-то у него с гормонами, наверное, было не в порядке – вся его дебелая физиономия, грудь и руки, сколько его помню, вечно были покрыты коростой, струпьями, а то и яркими малиновыми пятнами и прыщами, кои он нещадно, до крови, раздирал ногтями; прыщи были либо с белыми зреющими макушками, либо с выскобленными кратерами, а свежерасцарапанные - кровоточили и дурно пахли. К пятнадцати годам Прыщ сделался подонком законченным и психопатом с обострённо садистскими наклонностями, и уже был осуждён условно. Как-то он поймал рыжую кошку нашей кастелянши, долго мучил бедную кошару, затем повесил на перекладине футбольных ворот, и убитую за хвост привязал к ручке двери на складе макулатры и старой мебели – вотчине добрейшей тётки. Выхаживал Прыщ по двору точно бойцовский петушкок, задрав голову и как бы немного утомлённый, приспустив с плеч пиджачок, всегда чисто одетый, небрежно расстёгнутый. С барской замашкой лез во все дела «баторов», прыгал даже на «силачей», когда был уверен в поддержке своей свиты. Ради авторитета среди пацанов, Прыщ всячески избегал начальства, старался быть «как все». Но хотя Прыщ дерзил руководству и часто, завираясь, рассказывал пацанам о своих подвигах в части проделок с начальством, директор интерната поддерживал его как неформального лидера, и даже выделил ему отдельную комнату для проживания, когда все остальные «баторы» обретали в казарме. Проверяющим наш инкубатор товарищам, если донимали, Прыщ, как вызов, бросал в лицо: «Вам никогда нас не понять!» Баторы боялись Прыща даже трезвого; его опасались даже те, кто числился в его свите и «силачи». А когда Прыщ бывал пьяным, пощады, «баторы», не жди! Особливо изгалялся Прыщ над мелкими: насиловал девочек и мальчиков, изощрённо бил их, издевался, мучил, заставлял делать срамные гадости, воровать для него, пакостить другим баторам и воспитателям… Уж воображения на пакости у Прыща хватало! Особливо, когда у его забав имелись зрители. После жалоб от пострадавших мелких «баторов», случалось, Прыща наказывали, а физрук, как бы от имени администрации, даже бил его неоднократно. Но это лишь озлобляло Прыща и сподвигало на скорую месть ябедникам.

Как-то раз, зимой, я играл во дворе в компании двух таких ябедников - сестры и брата Чумавых. В ту пору мы были мелкими прасолами – лет по девять-десять. Старшие же пацаны зимами частенько заседали в нашей угольной котельной, стоявшей на отшибе. Здесь они курили, пили самогон или брагу, кои выменивали у добрых сломиголовцев на украденное в инкубаторе имущество, а летом – ещё и на живых раков; их мы ловили в озере за городским кладбищем, в раколовки с дохлыми кошками и собаками. В котельной часто и вершили суд над «провинившимися» «баторами»: сцапают кого – и на цугундер, жарить у котлов. В тот злополучный день, вероятно, братве не хватило самогону. Прыщ рассверепел и захотелось ему поквитаться со стукачами: послал за Чумавыми своих пацанов из свиты, а те притащили заодно и меня. Я-то перед Прыщом в ябедах был не виноват, и ничуть не забоялся, а вот обоих Чумавых, в предчувствии наказания, обуревал дикий ужас: они едва держались на ногах и, скрестив руки на животе, жались бочком друг другу, и не решались даже скулить.  

Уголь в топку подавался в небольшой железной вагонетке, подвешенной двумя цепями с крючьями на концах к желеной балке, идущей под потолком. Вагонетку пацаны отцепили и опустили на пол. Цепи с крючьями слегка качались, позвякивали, и вид имели пыточный. С наказуемого братца Чумавого Прыщ стащил куртку и шапку и напялил на его голову какую-то белую тряпку:

-  Это, Чума, твой гребешок! Ты у меня давно петух – будешь кукарекать!

Чуму посадили в вагонетку. Он осуждён был приседать на корточки, становясь невидимым для братвы, а потом высовывать голову, кукарекать и снова прятаться. А один пацан-доброволец, с совковой лопатой для угля, стоял напротив вагонетки и в замахе ждал, когда высунется голова, дабы прибить горластого петуха, кой якобы мешал братве сладко спать. Первых раза три-четыре голова Чумы успевала прокукарекать и скрыться, и деревянный черенок лопаты гулко ударялся о железный бок вагонетки. Прыщ стал растравливать палача: эх, мазила! Тот и сам уже порядком разозлился, и когда голова петуха, прокукарекав, опять успела вовремя нырнуть, он со всего размаху намеренно ударил совком по пальцам левой руки Чумы, державшегося за край вагонетки. Мелкий истошно закричал, вскочил и попытался выброситься из вагонетки через другую боковину, но палач, уже не владея собой, частыми ударами и тычками ребром лопаты принялся забивать Чуму в вагонетку - и тот осел в неё с головкой. Прыщ совершенно разъярился: это что – бунт?! Он выплюнул сигарету и сам взялся за лопату, решительно замахнулся над вагонеткой:

-  Чего прячешься в курятнике, Чума! Утро на дворе! Кричи, петух, кукареку! Ну!

Какое-то время из вагонетки раздавались только всхлипы, шорохи и стоны, затем появилась правая, небитая ещё, рука, взялась за край, сорвалась, опять взялась, напряглась… Прыщ тоже изготовился:

-  Ну!

И как только появилась над краем вагонетки тряпичный гребешок, ударил по нему лопатою – плашмя. Странный тогда звук разнёсся по котельной… Рука Чумы исчезла. Когда гул в моих ушах стал отлетать, услышал восклицания довольных зрителей:

 -  Хорошо попал! Так ему! Предатель! Вытаскивай его! Ха, пацаны: а гребешок стал красным! Теперь Чума правильный петух! Давай сестру! Курицу тащи!

Пацаны вытянули Чуму из вагонетки: тот сам не шевелился, изо рта, из носа и ушей выползала кровь. Тогда отволокли Чуму к кирпичной закопчённой стенке, бросили, затем хором, прицельно и как бы соревнуясь, стали мочиться на него – смывая кровь с лица и стремясь попасть в открытый рот…

Тут, никто не ожидал, сестрёнка-Чумиха, стремглав кинулась к дверям, и выскочила из котельной. Команда взвилась:

-  …!!!

-  За курицу ответит этот! - провозгласил Прыщ, ткнув мне в грудь черенком лопаты. – Сейчас узнаешь у меня, как с предателями знаться! А петуха - на шлак: пусть пёрышки согреет!

Я попал! Кто жизнь прожил с квадратной головою, тот меня поймёт! Слишком быстро кончилась расправа над Чумой: Прыщ не насытился и жаждал новой крови. Чуму перетащили и бросили на кучу неостывшего шлака, кой недавно рабочий-кочегар выгреб из горящей печи. Одежда на Чуме сразу стала парить, и в котельной запахло тёплой мочой. Пацаны снова подвесили вагонетку к рельсу, а Прыщ триумфально объявил меня паршивым козлом и присудил с разбегу бодать вагонетку, дабы её раскачать на цепях и опрокинуть: бодай, козёл, пока ни опрокинешь! Раздели меня, связали руки за спиной – бодай! Для придания разбегу ускорения, один пацан бил меня лопатой по заду или по спине – куда попадёт. Само истязание я не помню. Физрук, проведший следствие, позже рассказал: не удовлетворившись силой моих самоударов, пацаны связали мне и ноги, и тогда подняли моё тельце, и, раскачивая, как таран, стали бить головою в бок вагонетки, раскачивая её по всё большей амплитуде, как качели, но так и не смогли вагонетку опрокинуть – не хватило им,  пьяным и весёлым, слаженности в работе…

Очнулся я лежащим на полу – от крика. Это дурным голосом закричал Чума: его одежда прожглась местами и дымила. Кусочки горячего шлака, наверное, попали на кожу под одежду, тот не мог их вынуть сломанными пальцами, и катался по полу у печи. Я сел и сначала ничего почти не видел. И так в котельной темновато, а тут ещё что-то липкое густое застилало глаз. Провёл рукою по лицу…

Вы, бесстрашный читатель мой, видели перед глазами свою ладонь, всю залитую собственной кровью? В такой момент домашний ребёнок первым делом, в ужасе и страхе, мнит: что теперь мне будет? Он боится маму или папу – за пролитую кровь непослушания, за изодранную, испачканную одежду и вообще. Иными словами, у домашнего ребёнка преобладает страх инстинктивный. Мне-то бояться было некого. У детдомовца страх совсем другой: он как у взрослого - по размышленью, а этот быстро подавляет инстинктивный. Я, верно, даже возрадовался: пронесло! Ябедничать начальству, как Чумавые, я не буду – и Прыщ теперь долго не тронет, ещё и в пример меня всем «баторам» поставит! Уже от одной этой мысли ободрившись, поднялся кое-как, стащил Чуму со шлака, стал выкидывать дымящие куски из остатков его прожжённой одежды, но всё затушить не смог. К испарениям мочи добавился запах полуподжаренного мяса. Чума опять потерял сознание… Тогда я поднатужился и отволок краснокожего Чуму во двор, опустил тело в незатоптанный ещё снег, присыпал и даже повалял. Тут примчались физрук и кочегар…

Чуме-то что: обыкновенное сотрясение мозга, переломы, ожоги, гематомы, шок болевой… – кто из «баторов» их миновал! А вот с моею головой приключилось нечто: кости сдвинулись и срослись уже совсем не так округло, каками были, наверное, при рождении. Почему, жалостливый читатель мой, «наверное»? Отвечаю: у меня во всё детство не было ни одной фотокарточки, впрочем, и фотоюность началась только в самого конца суворовского училища. После сдвига косточек, ночами стали иногда присыпаться мне кошмары: обыкновенно, в типовом кошмаре, я вроде бы присутствую в сюжете, только сон будто совсем не обо мне, и непонятно - кто я, что я, где я…  

…Да-да, где я?.. Где дорога? То ли фашинник кончился, то ли я, задумавшись, сошёл с него? Кабы опять не ступить, куда не след! А то с одного задания с волчьим капканом на ноге вернулся…        

От одной мысли, что бесповоротно заблудился, мои конечности сразу отсырели, и нутром ощущаю: весь продрог! Зачем поленился носки шерстяные поискать? Нюра сама вяжет, значит, должны были носки лежать в прихожке, а поверх них натянуть бы полиэтиленовые мешочки… Впрочем, за полчаса далеко не мог уйти. Тогда прислушиваюсь… Лес  вкрадчиво шумит: ветра нет, одни лишь тихонько шелестят ветки в кронах от мелкого дождя, а звуков машин с дороги не слышно вовсе. Достойный моего Патрона парадокс: кому-то в России всегда выходит плохо - даже когда асфальт не кладут в дождь!  

Тишина, будто лес оглох… Мерзкая трухлятина под ногами; увязаю, мерещится отовсюду гибельный испод. Ещё мне здесь не хватает Вия, неистовой прущей подземной силы - местечко и время для него как раз. Да ну, премьер-майор Бодряшкин: где только твоя ни пропадала! Интуицию призвав, стал нюхать воздух. Чу, вдруг от лесной подстилки потянуло на меня сырой махрой! Здрасьте вам! В лесу махорку рассыпали только партизаны, дабы служебные немецкие овчарки из погони не взяли след! А сегодня, может быть, и террористы сыпят?! Прислушиваюсь уже до звона в ушах и треска в мозге… Так и есть: будто голоса из-под земли! Чур меня! Курящий Вий или ещё одна говорящая могила? Холмиков во тьме не видно - одни чудятся ямины. Партизаны?! Но партизан, скрывающихся от государственных собак, в не оккупированной стране быть не должно. Тогда, засада! Террористы! Бодряшкин, бди! Имеешь перед носом засаду на высочайшее начальство! «Бесшумною разведкою – тиха нога – за камнем и за веткою найдём врага» - черпаю бдительность из Маяковского. Тогда вынимаю телефон, собираясь доложить куда след, но сигнала нет! Не то чудовищные помехи, не то «службы» вырубили даже спутниковую связь! И снова, из-под бурелома, явственно уже слышу голоса: один из них, кажется, звучит остуженным тембром могилы с «Шестого тупика». Где моя всегда и ко всему готовая помощница, Маруся?! Или, хотя бы, её биту мне сюда!.. Всегда мы так: труба зовёт, а нет готовности к труду и обороне! Но я справлюсь: Бодряшкина не доводи! Мне главное сейчас быстро вспомнить текст из «Справочника пехотинца». Именно главу «Окружение и уничтожение партизанских баз и отрядов». Самое важное в такой операции - окружение партизан. Есть три основных способа их уничтожения при окружении. Первый, равномерное сжатие кольца окружения. При этом все силы, участвующие в окружении партизан, осуществляют движение по направлению к центру кольца окружения. Движение осуществляется перекатами - отдельными группами солдат. Второй способ - «молот и наковальня». Часть окружающих сил занимает оборону, а другая часть пытается своими активными действиями заставить партизан отступать в направлении занятых окружившими частями оборонительных позиций. Третий способ - действия клином. Завершив окружение, специально выделенное подразделение окруживших осуществляет удар с целью расчленить порядки партизан, на более мелкие участки. После этого их уничтожение продолжается с использованием первых двух способов. Только предусмотреть: партизаны будут вырываться из окружения, ударив в слабом месте или воспользовавшись разрывами в позициях окружающих. Например, подпустив цепь противника, партизаны гранатами пробивают в ней брешь и уходят. Или, не вступая в бой, разобьются на малые группы и просочатся. В задачке по ликвидации партизан столько неизвестных: ложные базы, ложные тропы, туннели, минные поля, ловушки, засеки, схроны, даже туалеты партизанские устроены с прицелом. Наши партизаны – хитрющие ребята, с опытом поколений за плечами. Могут, например, устроть мне здесь базу-ловушку: противника специально выводят на такую базу, скуют его здесь боем с небольшим гарнизоном, а основными силами ударят по окружившим извне, в спину, или даже проведут контрокружение!

Какое, впрочем, окружение и контрокружение на больную голову – я ж один.

-  И один в лесу воин! – как заору тогда на темнотищу, вырвалось непроизвольно.

Тогда пошарил ногою под ногами, выломал из трухлятины коряжину покрепче для устрашающей атаки и, размахивая ей над головою, лезу в самую чащобу, откуда слышал голоса. Кричу, как учили:

-  Сдавайтесь! Вы окружены!

Только, понимаю, выходит у меня тихо и как-то одиноко – сырой захламлённый лес мою угрозу, как вата, гасит. Лезу, и тут спотыкаюсь о кривой пенёк, втыкаюсь носом прямо в землю и - мамынька, кем б ты ни была! - земля разверзлась, и я своей квадратной головою вниз лечу, в подземелье, в самую сиречь могилу. «Вот и конец!» - мелькает утешительная мысль. А в уши трещат ветки, лицо залепляет мокрая листва, в загривок сыпет мусор… И, вдруг, повис вниз головой: застряли сапоги в корнях где-то наверху, а чьи-то сильные руки тянут меня книзу, нахлобучивая телогрейку на самое лицо. Тогда мокрый мусор сыпет мне уже и на оголённый торс и под трусы, и забивает ноздри, уши… Я в ознобе, весь в мурашках, сбивается дыхание, клинит в глотке даже бранный крик! И что, подвешенному, прикажете мне делать?! Драться! Стал вырываться, дабы сначала подтянуться, а уж потом… - и тут я выпадаю из Нюриных сапог… Вот, предусмотрительный читатель мой, что значит ехать на задание в район без своих портянок!

-  Опускай, опускай… Осторожней! Переворачивай, – слышу голоса. – Не из оцепления: сапог, гляди, резиновый и пахнет свиным навозом… Местный пьяница или грибник заблудился… Или беглый… Или как мы… - Ставят меня на ноги, держат, оправляют, стряхивают землю, как с незадачливого манекена. – Ты откуда на наши головы свалился?.. Хорошо – не спали… Смотри: босой! Маресьев-два, мать его!.. Ты кто?  

Ожидаю лютой смерти: пытать, конечно, будут! Войны нет, а пытают по-военному! Уже для палачей я Маресьев-два: хорошенький зачин! Только я, считай, ничего сверхсекретного так и так не знаю: буду смело врать! Я не труслив, но избегаю опасных обстоятельств. В крайнем случае, признаюсь, что у Тамбукаке хронический трепак. Однако, рот мне не затыкают кляпом, рук не вяжут… И мусор на макушку не сыпется уже… А когда окончательно продрал глаза, вижу, первым делом: стою посреди землянки, тусклый свет двух 12-вольтовых лампочек по проводкам от автономного питания, нары двухэтажные по трём стенам – полвзвода можно свободно разместить, стол из досок, табуреты и в угол потемней задвинут гроб некрашеный со сдвинутой немного крышкой – из него видны консервы в железных банках, книги, папки, бумага туалетная в рулонах… Температура воздуха градусов тринадцать с половиной. Ясно: я в землянке, не предназначенной на долгое обитание и, судя по военным кинокадрам из жизни партизан, вовсе не обжитой. Два крепких русских мужика. Не террористы, сразу понял: партизаны! Отлегло… Я смелый: партизанить не боюсь! Один тут же занялся починкой «крыши» у землянки, другой усаживает меня за стол и, как заведено, наливает сто пятьдесят, дабы я пришёл в себя и закалился. Я ничего – и бровью не повёл. Оправляюсь, высмаркиваю землю из распухшего и подрасплющенного от удара обземь носа, и, как русский офицер с правильным понятием: всё что налито, должно быть выпито - опрокидываю первую до дна. Сразу замечаю облегченье: перестаёт сочиться кровь из ноздрей и ото всех царапин – то-то! Пока, приободрившись, закусываю любимой со студенческой скамьи килькой в томатном соусе и жареной на бараньем жире картошкой со сковороды, эти двое рассказывают вкратце о себе…

Они навроде челобитчиков: заслуженный деятель науки и бывший профессор, доктор исторических наук, Продул из Москвы, и бывший председатель Блядуновского колхоза Копашня – герой соцтруда. Познакомились челобитчики, ясно дело, в Склифосовского: после реанимации лежали голова в голову на соседних койках, в коридоре. Склиф - привычное в демократической России место счастливого знакомства лучших учёных и спецов из смежных дисциплин. При коммунистах знакомились обычно в санаториях на черноморском побережье, теперь – преимущественно в Склифе. Как в реанимацию попали? Помилуйте: мы все там были или будем – для российского специалиста это не вопрос!

Пробрались в землянку ещё до оцепления. На газовых горелках разогревают пищу, неподалёку родник – ночью к нему ходят за водой, посыпая свои следы махоркой. Знают дату вероятного прилёта высокого начальства, но час прибытия в Потёмки им, естественно, неведом. Вечерами принимают - чисто для согрева. Но сегодня национальный праздник – седьмое ноября, «День несогласия». Отмечаем, горячует профессор Продул, с самого утра – наболело! Революция, по определению, не может быть «согласием». Революция - это когда народ не может жить по-старому, а начальство не может командовать по-новому: и случается справедливый вооружённый бунт народа - катастрофа в обществе. Какое же это «согласие»? С кем сегодня прикажете народу соглашаться: с захватившим власть недальновидным меньшинством? Эти предатели идеалов Октября ломают историческую память своего народа, оскорбляют три поколения строителей СССР, лишают людей традиций и тем прерывают связь времён, загоняют народ в духовное подполье, в новые партизаны – и с ними русскому народу соглашаться? Как можно было убить любимый большинством людей праздник жизни – 1 мая - в стране, где страшно не хватает солнца?! Лесные муравьи, красноклопы-солдатики – и те из своих щелей вылезают толпами погреться на весеннем солнышке и сообща порадоваться возрождению деятельной жизни: а вот и мы - перезимовали, живы!..

Приняли «За несогласие»…

Челобитная – проект переустройства страны. Профессор Продул сочинил переустройство политической системы, герой Копашня – экономической. Детский сад! Начальство только-только обустроилось и обжилось, а эти тащат проект нового переустройства, в коем главным нынешним обустроителям никак не остаётся места. Будь я невежлив, задал бы хозяевам вопрос: так, братцы, и будем переустраиваться вечно, а жить когда?

Итак, мои партизаны надеются в публичном он-лайн режиме передать руководству свой проект о кардинальном преобразовании всей страны от Блядуново до Кремля и надеются, до вероятного задержания или ареста, успеть дать интервью в «независимые СМИ»: тогда, может быть, и челобитной заинтересуются всерьёз. Посмотрим! Профессор Продул вынимает из гроба челобитную. Мама родная, кем б ты ни была! Это ж целая телефонная книга – по толщине и шрифту! Профессору надо прояснить! Убеждаю: высокое начальство за один присест больше трёх страниц не читает, больше страницы не усваивает, больше абзаца не запоминает, больше строчки не может заучить – такова специфика работы! Ерунда, гневится профессор: это всё родные неудобства! Главное: прорваться и подать публично…

Слушаю вполуха и думаю: я, как официальное лицо, наверное, обязан доложить ребятам из ФСО. Эти заслуженные партизаны могут ведь поить меня сладкой водкой и по заготовленной легенде врать, а в соседней землянке напичкан гранатомётов склад, ящики сертифицированного по ИСО динамита, или, как у бабы Усанихи в Матерках, заготовлены летающие ступы… Да вот, уже мерещится, в углу стоит одна… Или это бочка?

Нет, благонамеренный читатель мой, сколько нашего народу прячется в лесах! И не от закона, и не столько от давления узкой властной вертикали, а скорее, от общественной разреженности по обширной нашей горизонтали. И в особливом почёте у новой партизанщины всё те же, веками испытанные, лесные землянки. В них поочерёдно обитают все: мальчишки и девчонки, рыбаки, охотники, туристы, бомжи, отшельники, протестующие вообще, обиженные, разлюбленные, браконьеры, челобитчики, раскольники, нелегальные иммигранты… Это я ещё террористов опускаю! А сыро в землянке, как в могиле, и водка меня покамест не берёт.

Проектом интересоваться не стал принципиально! Всё одно бесполезная затея: тысячи схожих планов похоронены верхами - и не в таких хлипеньких гробах! Будто у здравомыслящих партизан, вдруг, мозги отсырели: не просекают элементарной вещи, что хотят, по сути, пробубнить уже набившие оскомину слова Гостомысла, кои мямлят в ноги высокому начальству все кому ни лень уже одиннадцать веков подряд: земля наша, мол, велика и обильна, а наряда, то есть власти, в ней нет. Ну, скажите, властотерпческий читатель мой: у новых партизан соображенье есть? Идти к высшему начальству и заявлять ему в глаза: тебя, начальство, нет! Да ну эти прожекты! Куда мне интересней личности самих затейников переустройства и сюжеты их судеб! А что, вопрошаю, толкнуло вас опуститься в партизаны?

Начал объясняться председатель Копашня…  

Ему в Минсельхозе предъявили: загубил, мол, в своём хозяйстве, элитную отару племенных овечек из Австралии, за кою плачено бешенной валютой из федеральной казны, похерил государственное дело, подвёл министерское начальство, «а ещё герой соцтруда и заслуженный животновод!» Выгнали с работы - хорошо не посадили! Копашня пытался оправдаться: в Австралии, когда температура воздуха падает - по Цельсию! - до плюс тринадцати, жизнь в стране замирает и в газетах истошный ор: «Пришли сибирские морозы! Нам каюк!» С этакого холодища все их тонкорунные овцы простужаются, болеют, чахнут, и наблюдается значительный падёж. Что же вы хотели, поместив, вопреки нашим возраженьям, на Скукожильских болотах, племя австралийских тонкорунок, даже в телевизоре не видевших ни разу снега? Если, допустим, спецом для затейника-министра, содержать в Блядуново до первой стрижки одну отару этой австралийки, её шерсть станет дороже вагона золотого античного руна из Колхиды! Так что же делать с непригодной для полеводства землёй, у которой традиционно живёт крестьянство в русских деревнях? Если наделить крестьян землёй по эффективным для хозяйствования нормам, то три четверти сельского населения надо перевести на работу в промышленность и в сферу услуг, переселить в города, или промышленные производства разместить в деревне. Но тогда привычная деревня исчезнет, превратившись в малый город. Лишнего народу в деревнях стало полно уже после отмены крепостного права – огромные артели из безземельных сел и деревень бродили по стране в поисках работы и промысла. Переселение на восток стало массовым и материально поощрялось государством, пренебрегавшим, как всегда, огромными людскими потерями, неизбежными при том способе переселения. Сталинское освоение целины - процесс того же происхождения: бросали неподготовленных людей в дикой степи – выживай, как знаешь, но паши и вези в закрома родины хоть какое-то зерно! Если энерговооруженность и профессиональные знания российского крестьянина сравняется с таковыми у американцев или западноевропейцев, то три четверти населения российской деревни останутся не у дел. Нам нужно решить: будем строить промпредприятия на селе или переселять людей в города или в Сибирь. Никакие инородные иммигранты России не нужны – свои миллионами спиваются по деревням и малым городам от безделья и полного отсутствия организации досуга. Начальство должно гнать всю культуру на деревню – обязать все получаемые бюджетные деньги театры и культурно-просветительские организации ездить со спектаклями, кинофильмами, выставками и тэпэ. Библиотеки. Дома культуры. Возродить танцы под живую музыку – это первым делом! Прививать культуру питья. Никакого спиртного несовершеннолетним!

Согласен, говорю Копашне. С землёй пора особо разобраться! Треть пашни мира у России, а толку шиш: суровый климат! Зато в США ухоженных газонов по площади  примерно столько же, сколько в России всех полей.

Начальство, продолжает Копашня, знает русскую деревню только по липовым бумажкам, сочиняемых в десятках тысяч Блядуновых. Я председательствовал в колхозе тридцать три полевых сезона и все эти годы на последней странице годового отчёта в Непроймёнский минсельхоз вместо своей подписи по диагонали через всю страницу красной ручкой писал: «Пиз-ец!» - и ни разу за треть века мне не позвонили сверху и не погрозили кулаком: значит, не читали ни одного моего геройского отчёта! И правильно, что не читали! Жалко, что мы были вынуждены его писать! Кому, для чего наши пустяшные отчёты нужны? Архаичная русская деревня умирает, потому что кончился её век: истёк срок жизни того крестьянского мира, к какому все привыкли. Чем дольше тянуть с такой деревней, тем катастрофичнее всё рухнет. Власть боится сказать народу прямо: деревне в привычном понимании нет места, деревня – атавизм отсталых технологий и отжившего своё уклада жизни, красивый литературный образ, но безобразный сущий мир. Пусть власть, наконец, заявит: неурожайная, бесплодная земля нужна только для жизни людей, а не для вымучивания из неё крошек и капель пропитания на стол горожан. На таких землях пусть строят города, промышленные предприятия, или пусть отдыхают люди – охотятся, рыбачат, купаются, играют, поспят спокойно пусть в травке или под кустом. К этому всё идёт, но стихийно - через сломанные судьбы! Когда меня сняли, то поставили в Блядуново на хозяйство одну Стерфь из Непроймёнска, нерусскую юристку. Она применила адаптированную к местным условиям рейдерсую технологию: первым делом наняла ПМК и, под видом ремонта, окончательно разбили обе старые дороги, ведущие в Блядуново: дорогу до трассы на Скукожильск и грейдер на Гнилоедово, а с двух сторон угодья Блядуново окружены Жабьим болотом. Потом, естественно, оказалось: денег хозяйства на отсыпку новых дорог не хватило, а у районной администрации бюджет пуст. Газа в селе не было, а электричество Стерфь позволила отрезать «за неуплату». С тех пор и поныне в деревню можно попасть только на гусеничной тяге или на вертолёте. Коллективное сельское хозяйство в таких условиях вести невозможно. Скот, основу доходов, тут же порезали. Тогда, ссылаясь на разруху, Стерфь объявила хозяйство банкротом и распустила. Блядуновцы остались без работы, поля заросли – и эта нанятая кем-то «троянская кобыла», за сущие гроши выкупила земельные доли на заросших полях. Активных мужиков, кто не спился от всех этих либеральных преобразований, она сподобила по-старинке сбиваться в артели и шарпать по стране, дабы прокормиться. Ей наши мужики стали было угрожать расправой - у нас там Лисий овраг есть для этих целей, - спалили ей даже контору, да поздно: угодья оказались в собственности закрытого охотничьего клуба, и тот организовал на колхозных землях и водах охотничье-рыболовное хозяйство и развёл элитный, как говорится, отдых. Обидно то, что в принципе я согласен: большая часть гнилоедовских земель – не для сельхозработы, а для отдыха. Но сделано всё по-хамски: непривычные жить без опеки государства люди остались не у дел и без средств, брошенными, а нужно было хотя бы желающих переселить и переучить, и подготовить им рабочие места. Вот государственная политика на земле! При царях в Блядуново зимой верёвки пеньковые вили, сети вязали, столярничали, сундуки делали, сани, с берестой работали, но главное – отхожий промысел. На одной худой земле не прокормишься: ходили на Волгу в бурлаки, в Самарские степи пшеницу жать, в Астрахань на вонючие рыбные ватаги, в Сибирь на золотые прииски, зимой – в города, в извоз…

А вдруг, перебиваю Копашню, государство хочет сохранить деревню? Тогда зачем нам бездумно отметать собственный опыт земледелия и примеряться к западу? Ещё Белинский, столп «западничества», по поводу Собакевича писал о людях с европейским образованием, «которые пускают по миру своих мужиков на основании рационального хозяйства…» Зато у непросвещённого грубияна-русака Собакевича все мужики в справных избах обретают, они сыты и довольны…

А уже несколько десятилетий никто не знает, чего и как хочет сделать государство на селе, разводит руками Копашня. Вот мы и предлагаем свой принцип для принятия решения: где и какая деревня нужна для государства или не нужна – поштучно! Не иностранный дядя из хедж-фонда должен решать судьбу крестьян, а родное государство. У нас  повелось говорить по отдельности о фермерах, об ЛПХ, о коллективных хозяйствах. А село как целое уходит из объектива внимания. Почему так? Наверное, потому, что российское село сегодня ещё не сложилось как новая общность -  низка самоорганизация, слабо местное самоуправление. Центральный вопрос в агрополитике: государство хочет сохранить русскую деревню или нет? Пока оно само себе не ответит, понятной людям «агрополитики» от него ждать невозможно. «Шестидесятники», кто дожил, встанут на дыбы: «Как можно такой вопрос даже ставить? Этот Копашня – апатриотичный либерал, «агент», «земельный Чубайс»! Конечно, русскую деревню нужно сохранить!» Позвольте, господа! «Русская деревня» - это прекрасный литературный образ, но он никак не связан с современным эффективным сельхозпроизводством. Он даже вреден для производства еды вам на стол. Ваши глаза застилают идиллии с коровками на зелёном лугу и с крестьянскими детьми, благодарящих городских  дачников за пустяшные подарки. Если государство хочет сделать деревню прибыльной, как завод, то должно и сделать структуру, как на заводе. Нужно решительно вернуться к понятию «неперспективная деревня» и решать вопрос с ними кардинально, последовательно, бесповоротно. Бесперспективные с точки зрения производства еды для горожан деревни должны получить статус дачных посёлков и обустраиваться за счёт частных лиц: дачников, обществ охотников и рыбаков, туристических агентств, предприятий лесного хозяйства, иностранцев. На вечно неурожайных землях в центре и на севере Европейской России должен расти лес, а луга – сенокосы, и только небольшой перечень северных технических культур, как лён и кормовые культуры для животноводства, и овощи - дождей, воды хватает. Если без деталей: всё зерно должно выращиваться исключительно на юге, а на севере – пастбища с сенокосом, кормовые и овощеводство, ну ещё лён. Какой смысл гробить ресурсы, выращивая на севере продовольственное зерно без клейковины? Государство должно признать: сельское хозяйство на традиционно неурожайных землях – была лишь способом занятия населения, чтобы окончательно не спились и не лодырничали. А деревня здесь нужна была государству для размножения народа. При нынешней политике деревня с этой функцией уже не справляется. У нас продуктивность сенокосов упала в 4 раза по сравнению с началом 20 века. Полстраны покрыто лесом, но повсеместно это не лес, а мусор! Просто растёт что попало, руководствуясь естественным отбором, занимая землю, будто лесного хозяйства в стране вообще не существует. Регулярных санитарных рубок нет даже в пригородных лесах вокруг крупных городов. Квартальные столбы, просеки, противопожарные полосы – всё кое-как или нет вообще. Ни одного имени лесовода страна уже не знает! Имена сотен кривляк на экране знает, а имён лесоводов в самой лесной стране мира – нет. А раньше были какие имена! Почему никто не посадит новый Бузулукский бор? Лес спас русский и фино-угорские народы от истребления монголами и немцами, и теперь спасает от слежки из космоса, а значит от поражения оружием, наведённым из космоса. В северных районах в деревнях, отказавшись от зернового хозяйства, нужно создать производства из древесины и даров лесов, рек и болот. У нас смеялись над домнами по выплавке чугуна в каждой китайской деревне: какой чудовищный перегиб! А чем китайский перегиб отличается от нашей вековой глупости сеять два центнера семян колосовых культур на гектар, чтобы собрать шесть-семь? Это пустое убыточное перемалывание жизней людей, земли, окружающей среды и техники. К таким деревням государство ещё может относиться, как месту выращивания людей до совершеннолетия. Ладно! Тогда надо выращивать целенаправленно, развивать, культивировать, а сельские дети в большинстве своём уже десятилетия как сорняки растут. Тогда нужны педагоги по выращиванию людей. Нынешние школьные педагоги не справляются никак, да и такая цель перед ними не ставится. Общественных молодёжных организаций в деревне давно уже нет. Не развито шефство над детьми, сельских детей не обучают городским специальностям. Они приезжают после школы в город неподготовленными – ничего не умеют делать, русского языка не знают, речь не развита, курят, пьют, хи-хи, ха-ха, и половина уже больных – из деревни-то! Готовности к труду нет, положительных образцов из жизни или на худой конец из российского искусства, с которых можно было бы взять пример, нет. Где всё это искусство для юных и молодых граждан? Почему не выгонят уродов с экранов и с концертных залов? Примеры на экране: выскочить замуж за богатого, смошенничать, своровать, повеселиться тупо… Рассуждения: «А что в деревне делать»? И едут после школы в город балдеть, а не серьёзно учиться и работать. Зачастую девочкам, кроме одного места, нечего городу предложить, а мальчикам – кроме своей мускульной силы – тоже, в армии уже давно не учат полезному для гражданки, и у неподкованной молодёжи закипает на годы ненависть к депутатам, к служивому начальству, к миллиардерам, иноплемённым людям. Это питательная среда для наркоманов, бандитов, бритоголовых, бомжей, правонарушителей. В стране колбаса есть, но ничего нет! Потому что все понимают: колбаса есть, пока продаётся газ и нефть, то есть власти довольствуются проеданием будущего наших детей. Почему продают только газ и нефть, а не организуют продажу лишней воды в Среднюю Азию? Зачем России следовать буржуазному Западу и воспитывать с самой юности «конкурентоспособность»? Платон, воспитывая стражей – подростков, - не упоминает ни о какой «конкурентоспособности». До совершеннолетия российский гражданин должен воспитываться в спокойной обстановке, на положительных родных образцах, чтобы заложился физически здоровый организм и сложился спокойный уравновешенный коллективистский характер. Из таких только граждан и складывается патриот родины, работник, семьянин и гражданин. Или нам патриоты уже не нужны? Может, нам «граждане мира» нужны? Может, нам превратиться в западную помойку нужно? В нашем климате индивидуалистом не проживёшь: замёрзнешь вместе со своей «конкурентоспособностью». Что касается фермеров и городских инвесторов, они поначалу просто не вписывались в жизнь села,  а власть и население относились к ним очень настороженно. Чем это объясняется? Коллективные хозяйства выполняли важные социальные функции и служили «подпиткой» для ЛПХ, а фермеры - «они ж только для себя».  Местная власть встревожилась: крестьянство уходит из-под её руки, и тогда… 

Да, быть председателем колхоза очень интересно: земля, погода, битва за урожай, новый способ хозяйствования, суд…  

Бывшему профессору Продулу вменили разжигание межнациональной розни, за  размещённую на его сайте монографию «Нацизм и фашизм: худо и добро». Выгнали с работы - хорошо не посадили! В своём труде бывший профессор заявил: уже намеренно путают понятия «фашизм» и «нацизм». Он же доходчиво распутал, вот только для публикации выбрал ну самое неподходящее время, потому ни одно издательство книгу в производство не взяло. Послушать издателей, для публикации книг учёных патриотов у нас всегда почему-то время ну самое неподходящее. Хорошо есть Интернет…

Нацизм - это тоталитаризм, осуществляемый средним классом, выражаемый в командных методах руководства, государственном контроле над деловой и общественной жизнью, и хотя частная собственность остаётся неприкосновенной, но цены заморожены, зарплаты фиксированы, забастовки запрещены, в стране высокий уровень занятости, дисциплина и порядок, и всё это сопровождается насильственным «улучшением» своего народа и вооружённым человеконенавистничеством в отношении к иным расам и народам. Нацизм – это праворадикальный национализм; это национализм плюс геноцид или какая-либо иная насильственная дискриминация, поэтому, не всякий национализм есть нацизм. Американские нацисты организованно истребляли племена индейцев; германские нацисты третьего рейха уничтожали славян, евреев и цыган; японские императорские нацисты с жёлтой идеологией «Азия для азиатов» убивали всех белых и чёрных без разбора; израильские нацисты согнали палестинских арабов с их исконных земель; чеченцы с ингушами ограбили и изгнали русских и евреев - кого не успели убить; латыши с эстонцами изгоняют тех же, разве что не убивают… Для нацистов высшее понятие – раса, народ и партия у них выше государства. В этом смысле гитлеровские нацисты – вульгарные дарвинисты, ориентированы были на языческую мистику и расовую чистоту; они человеконенавистники, казнители слабаков. Для улучшения «здоровья нации», они целенаправленно убили или стерилизовали полмиллиона своих же этнических немцев: калек, эпилептиков, слепых и глухих, безумных и слабоумных, детей алкоголиков, преступников и проституток, сексуальные меньшинства и даже сирот! Нацизм – организованное в масштабах государства преступление на почве национальных и расовых различий. Германский нацизм возник как результат поражения Германии в Первой мировой войне. Правящая элита Германии немедленно принялась готовить реванша. Эту работу начали с подготовки кадров пропагандистов. Способным пропагандистом командование баварского рейхсвера считало Адольфа Гитлера, и ему было поручено важное задание. Так Адольф Гитлер 12 сентября 1919 года впервые очутился на собрании Германской рабочей партии. Ровно через 20 лет началась Вторая мировая война. За эти 20 лет Гитлер превратил Германскую рабочую партию в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию и при первом же крутом повороте мировой истории – Великой депрессии – партия националистов устремилась к власти. Националисты, будя тевтонскую ярость, убеждали немецкий народ: причиной поражения Германии в Первой мировой войне был «удар в спину» непатриотичного меньшинства - социал-демократов и «ненемецких элементов» среди населения. Из длинного названия партии действительному содержанию соответствует только слово "национал". Принципы организации промышленных предприятий Гитлер оставил прежними, введя только в крупные компании своих надзирателей - партийных руководителей. Гитлер организовал штурмовые отряды: они обеспечили ему поддержку масс и победу на вполне законных выборах. Идеологическими инструментами воздействия на массы были социал-дарвинизм и антисемитизм. Для достижения своих целей Гитлер даже пытался преобразовать церковь, организовав "Евангелическую церковь германской нации", призванную явить миру "германского Христа деиудаизированной церкви". Закончилась командирская деятельность Гитлера мартовским приказом 1945 года о применении тактики выжженной земли по отношению к германским территориям, оставляемым противнику. Этот приказ не был исполнен: опомнились немцы - пожалели свою землю.

Фашизм – тот же тоталитаризм, радикальная форма «революции справа», осуществляемой средним классом, но бережёт свой народ и без человеконенавистничества к иным народам. В фашистской Италии евреев, к примеру, не преследовали: те добровольцами вступали в армию и шли воевать против русских и американцев. Фашизм - это во многом поучительная идеология существования успешной нации, коя сегодня  сопротивляется глобализации – закамуфлированному всечеловеческому  рабству. По сути,  фашизм может считаться одним из политэкономических учений, предлагающим свой вариант организации общества, обеспечивающий справедливое, с точки зрения фашистов,  распределение материальных благ и успешное функционирование экономики страны. Вот что говорил по этому поводу Муссолини: "Фашистская революция будет не экономической, а политической. Её задачей не является разрушение буржуазного экономического порядка, а лишь модернизация его посредством синдикалистского импульса, который ликвидирует социальные противоречия и превратит итальянцев в социально единую нацию производителей". Профсоюзы по-французски называются синдикатами, а "синдикалистский импульс", о котором говорил Муссолини, есть не что иное, как устранение "классовой борьбы" на производстве и создание такой экономической системы, где работники во всех звеньях производства были бы заинтересованы в его процветании. Фашизм, как ответ на кризис общества, появляется, когда ультра-национализм сливается с мифом возрождения. Всем побитым в войнах народам хочется возродиться. Фашизм ставит государство, как идею, выше народа и партии – и это выходит по Гегелю. Фашизм призван  изменить и человека, освободить его от нанесённого кем-либо вреда и от всего, что мешает нации жить. Если Гитлер стоял на языческой нацистской доктрине прирождённой неравнородности людей и наций, то у фашизма итальянского типа и у коммунистов такой доктрины не было никогда. Фашизм и коммунизм сели на общую мель. Но ожидается прилив… В фашизме нет острой межнациональной распри, своих слабаков фашисты не убивают: все сыты и живут, помалкивая, на родной земле, чью пядь никому не отдадут. Анекдот 1930-х годов: за обедом маленький сын Муссолини спрашивает у отца: «Папа, а что такое фашизм?» «Молчи и ешь!» Зародившийся в Италии фашизм поначалу всем миром признавался прогрессивным течением. В популярной американской песенке 1930-х годов воодушевлённо горланили: «Ты друг, ты великий Гудини. Ты друг, ты как Муссолини!» Муссолини сначала был другом американцев! Они, попав в депрессию, считали его способным творить чудеса, как Гарри Гудини, великий иллюзионист. Американцы ошиблись в обоих. С Муссолини всё ясно, а «Великий Гудини» всю жизнь прикидывался своим парнем, коренным американцем, а по метрике он венгерский маленький еврей Эрих Вайс, школу бросил в 11 лет, и папа его – раввин…

Выпили за раннего Муссолини… Тем более, что он, в отличие от Непроймёнского наивного губернатора, смог-таки осушить в окрестностях Рима все последние малярийные болота, донимавшие смертельной лихорадкой гениев эпохи Возрождения, уж не говоря про древних римлян.

А в фашистской Германии, опять заводится профессор Продул, при национал-социализме, впервые возникла гибридная форма капиталистического социализма. А то про нацизм Гитлера нам настойчиво напоминают, а его социализм напрочь «забывают». Ликвидирована безработица, каждая молодая семья получала беспроцентный кредит, а его погашение списывалось при рождении первого, второго и т.д. ребёнка. Построены автобаны, получили массовое развитие физкультура и спорт, образование, введена система социального страхования… Гитлер - автор  социальной рыночной экономики в капиталистическом мире. Идеологии большевизма и фашизма взаимно обогатили друг друга: фашисты взяли на вооружение большевистскую социализацию и революционный стиль действий, а большевики – уже «сталинская гвардия» - благодаря успехам фашистов, поняли, наконец, важность национальной культуры и перестали сосредотачиваться на задачах «ленинского» интернационала в ущерб довоенному СССР.    

Нацизм в Германию пришёл из Англии. Это в имперской Англии англо-саксы традиционно поощряли фашизм и нацизм, это они первыми придумали «окончательное решение» - массово уничтожать евреев в камерах, а Черчилль даже помог православным воинствующим фашистам в Греции прийти к власти. Для сравнения: в «сталинском» СССР евреи отвечали европецам: «Я уже много лет и не вспоминал, что я еврей, только ваши нетактичные вопросы снова напоминают мне об этом». Итальянские фашисты презирали германских нацистов за опошление возрожденческих идей фашизма, за опускание последних до примитивного нацизма. Вынужденное сближение слабого Муссолини с сильным Гитлером и вовлечение Италии в войну в Испании, запачкало привлекательный  облик фашизма. Несмотря на вынужденное сближение, фашисты и нацисты взаимно ненавидели и физически истребляли друг друга, а в Австрии, Венгрии и Румынии их противостояние сопровождалось массовым террором, временами даже приобретающим характер гражданской войны. Россия страшно далека от нацизма и фашизма описанного толка…

- Верно! – встреваю, как могу. - Русско-советская метафизика не совместима с традиционным фашизмом и нацизмом. А вот либеральный постмодернизм на русской почве может…

Русскому, продолжает профессор Продул, и в голову не придёт копаться в родословной, доискиваясь славянского происхождения, как это выискивали арийцы в третьем рейхе. Русский национализм не имеет племенных корней. Русскими не рождаются, а становятся, приобщаясь к русскому языку, к русской незамкнутой культуре и традиции, к русской истории, наконец. Если на огромных пространствах страны ты разделяешь судьбу русских людей, способных жить среди других народов, не теряя при этом своей русскости и государственности, то ты русский, даже если сам чёрный, жёлтый или упал на Россию с самой планеты Заклемония. Если русский национализм строить по обычным меркам национализма других народов, то есть по системе ценностей, основанной на кровно-племенной связи, то ему просто не окажется места в российской политической культуре, на которой построено наше государство. У царя Николая Второго была всего-навсего одна сто двадцать восьмая часть русской крови, а остальные сто двадцать семь - в основном немецкие. Попробуй, найди-ка здесь каплю чистой русской крови, даже, если все креатуры так называемого дома Романовых снять с генеалогического древа и на площади перед всем честным народом выстроить их по росту голыми в один фронтальный ряд. Стоит ли удивляться, что ни один русский боевой генерал не заступился за этого чуждого России царя, когда ничтожная группка заговорщиков в пять минут заставила его отречься от  трёхсотлетнего престола. В каком бреду можно  вообразить себе кайзера Германии только на одну сто двадцать восьмую немца или императора Японии на одну сто двадцать восьмую японца! А для российских царей и цариц по-русски говорить без сильного акцента – это уже был подвиг, а если ещё и записку повару на кухню на кириллице отпишет – ну в доску наш герой, отец и мать на одной иконе! Тыкать в русских пальцем и кричать: «Нацисты!» может лишь коварный враг или совсем уж больной на головку или легко внушаемый человек. Но сегодня перед русской нацией стоит сходная с фашизмом, подогреваемая глобализацией, задача: перестать вешать на собственную шею неисчислимые проблемы других стран и народов, и оставить, наконец, без внимания бесконечные претензии тех внутренних инородцев, кто не желает разделять общей судьбы с русскими. Это не дело: у самих леса и торфяники горят, а наши самолёты посылаются тушить чужеземные пожары. Мы, коренные россияне, - русские, украинцы, белорусы, мордва, чуваши, татары, башкиры… - не можем во многонациональном государстве быть или стать закрытыми нациями, закрытость не наш путь. Но пора начальству надеть государственную крепкую узду на всемирную отзывчивость русской души, сломать традиции в пользу коренных народов и возродиться, иначе множащиеся потребители этой отзывчивости исторически очень быстро сживут нас со свету, забыв сказать спасибо. Если это кому-то хочется называть русским фашизмом, то считайте что я, уволенный либералами профессор Продул, славлю и поддерживаю русский фашизм…

Да, быть русским патриотом очень интересно: возрождение национального самосознания, флаг «народа-мессии», русский стиль, обвинение в разжиганье, суд…  

Увы, забирает совсем уже скорбный тон профессор Продул, в русском миролюбивом характере, спрятана мина замедленного, но верного действия на самоуничтожение. Вещий Олег заложил единое Русское государство от Киева до Ладоги – было, где древнерусской душе разметаться! Уже в десятом веке складывается трудно понимаемый иностранцами, глубоко противоречивый характер русского народа: он то безропотно, безмолвно подчиняется существующему или вновь навязанному порядку вещей, то вдруг резким и мощным движением опрокидывает весь этот порядок. Из больших народов мира, русские - самый революционный народ: октябрь 1917 года это показал. Русского не доводи! Но комплекс разорванности необъятностью пространств уже второе тысячелетие подтачивает Русский мир: нам трудно концентрировать национальные усилия, очень слаба взаимовыручка в опасной точке, так как всегда находилось место, куда можно от опасности уйти. Но в окопе, когда деться некуда, русские становятся неуступчивыми, как все европейцы или горцы в своих горах. Русское слово, русский язык, сохранение народа – всё это идеи Ломоносова. Георгий Победоносец побеждает не копьём, а словом. «Всё те же мы: нам целый мир – чужбина, Отечество нам – Царское село». Русские всегда безоговорочно «За» воображаемую идеальную Россию…

Профессор, чую, уже хорош: несёт банальности от имени таких имён! Смолчи я сейчас - и перескочит на поиски неуловимой общенациональной идеи. Тогда выхожу на перехват:

- Сегодня главная национальная задача русских – обрести бодрость духа! Бодритесь, товарищи: начальство вам поможет!

Приняли «За бодрость духа»…

Из вежливости, на торчащей как бы закладке, открываю телефонную книгу челобитчиков. Но глаз прилипает сразу к самой закладке! Это записка в пол-листочка формата А4, писаная от руки ровными буквами: «Туся, жёнушка моя! Если погибну в неравном кулачном бою или посадят, знай: моя совесть перед тобою и детьми чиста. Позаботься о моей маме: ей, при её хворях, на одну пенсию не прожить. Целую в лобик! Твой Заяц».

-  Или взять «Общечеловеческие ценности», вроде свободы выбора места проживания в мире, - продолжает сразу ставший приятным мне профессор Заяц, явно переходя к своему проекту усовершенствования государственной системы. – Такие «ценности» русским пока что слишком разорительны. Сначала надо уровняться хотя бы в материальном плане с зажиточным миром, а потом объявлять свободу передвижений. Для чего, спрашивается, растили и учили работников – для Запада? Естественно, что капиталистический Запад хочет понизить цену россиянина, сделать его дешёвым товаром на международном рынке труда. А нам-то зачем отдавать своих граждан, в которых вложены государственные и общественные деньги, заботы и любовь родителей? У нас Сибирь и Дальний Восток пустые – физически нет людей. Западный мир не примет к себе жить миллион наших профессиональных бездельников-цыган, хотя цыгане как никто потребительски близок к их «общечеловеческим ценностям». И уж если отдавать своих общечеловеческих работников, то государство и семьи должно в разы возмещать свои затраты на их выращивание из кармана зарубежных работодателей. Они зарабатывают на «общечеловеческих ценностях» конкретные деньги, а нам твердят: у вас нет свободы! Это идеологическая обработка, в ущерб национальным интересам России. Идеологические диверсанты привыкли уже внедрять в Россию свои общественные модели. Чего только нам, простакам, они уже ни внедрили с помощью внутренних врагов! У нас исключительно иностранные нерусские религии: православие, мусульманство, иудейство, буддизм… У нас капиталистическая конституция, институт президентства, разделение властей на три ветви, и ещё куча всего иностранного – чуждого для российских народов. Коренные наши народы были всегда лишены выбора: крестили Русь насильно, оттого русские стали пусть религиозны, но неверующи; «окно в Европу» прорубали и отрезали бороды насильно, и естественно, надев европейский кафтан, мы не сделались прилежными бюргерами; СССР разогнали и капитализм утвердили обманом, только законы дали как дышло – куда повернул, туда и вышло; по округам Россию разбили произвольно, территории страны раздают… По конституции, хозяином государственной системы является народ. Только он, по невежеству, об этом ни ухом, ни рылом, а власть, по-своему разумению, не создаёт простые, работающие механизмы для осуществления властных функций таким горе-хозяином. Но чем больше Кремль будет выказывать своё высокомерие, лизоблюдство перед Западом, воровство и разврат, тем больше народов захотят отвалиться от России, в первую очередь мусульманских. При нынешней пораженческой политике скорый распад государства неизбежен. Временное затишье перед бурей не должно нас усыпить. Предприниматели, деятели искусств и СМИ, военные, учёные… – все, кто противится государственной политике на запрещение полезной работы, на разорение страны, все либо уволены, либо убиты, либо застрелились сами. Просто посаженных стало почему-то мало: наверное, тюрьмы забиты уголовниками, а лагерей и поселений нет…

Да, соглашаюсь с профессором Зайцем: переносить западные эффективные модели в Россию, не изменив их, архиглупо. У нас сами люди, попав в коллектив, становятся другими. Посади напротив друг друга русского и любого европейца – они одинаковы. Один на один с западным человеком – русский такой же, но русский коллектив и западный коллектив по эффективности работы – разные, не в нашу пользу. С оговоркой: если над нашим не висит дубина…

Тут над самой головою раздаётся лай собачий. Ага! Махра отсырела-таки - и оцепление обнаружило сидельцев! Партизаны, тоже мне…

-  Я премьер-майор Бодряшкин! – кричу что есть силы в потолок. – Старшего ко мне!

-  Онфим, вы в землянке?

Встревоженный, едва ни с плачем, женский голос!.. Да это ж Нюра пришла за мной! Сердце родным защемило… Да, с Нюрой я бы пошёл в разведку! Тут и собачий тембр узнал… Мой Сотер, добрый пёс! К хорошей хозяйке попал, не рассобачился: службу знает, справно несёт. Простой дворовый пёс - а взял след не хуже кадровой патрульно-розыскной собаки, коя должна обнаружить запаховый след давностью до 30 минут и пробежать по не нему бесшумно до 5 километров. Нашёл, значит, меня по запаху от ботиков хозяйки. У любого пса чувствительность к запахам в 800000 раз выше, чем у хозяйки – научный факт. Не зря Патрон собак против кошек уважает: кошара свою хозяйку не повела бы в сырость, в ночь, бродяжливых гостей искать. А лежи я сейчас в лесной яме один со сломанной опять ногой? Эх, не забыть завтра поутру вынести Сотеру косточку со сладким мозгом…   

Подсобили мне челобитчики по лесенке вылезти наружу. Сами тоже выбрались, дабы размяться на сон грядущий. Моросня закончилась, похолодало. Нюра, умничка, не расспрашивает глупости, что да как, только холодно поздоровалась с сидельцами, осветив предварительно их лица, и хлопочет вокруг меня, молча: остойчиво закрепляет фонарь на злополучном кривом пеньке, о кой я споткнулся, разворачивает целую аптечку, меня усаживает рядом, поудобней, и переобувает - в простой носок, в шерстяной носок, а потом в сухие резиновые сапоги. Моё блаженство рядом с Нюрой начинается с сухости и тепла ног… Затем обрабатывает мне руки-крюки. На них самому даже смотреть неприятно: кисти синюшные, в царапинах все и в грязи. Ремонт моего деликатного носа Нюра откладывает до возращения домой. Сидельцы нас немного провожают, до просвета меж деревьями: там узкоколейка - «пионерка» - и в просеке уже слышен отдалённый гул и сигналы работающих машин с дороги…  

Опять мне с дамой выпала удача: капельку понравился, наверное, вот и спасла, и ведёт к себе в тёплую постель! Не доложила в пункт управления воякам: мол, ваш человек ушёл полураздетым и пропал, а сама собою тотчас отправилась искать назначенного мужа! Такую бы жену!..

Рассказывает мне на ходу… Эту землянку когда-то вырыли сектанты: укрылись в ней с детьми, ожидая конца света. Спали на двухэтажных нарах, а предводитель - местный депутат, объявивший себя схимонахом, - почивал в осиновом струганном гробу. Их, устав от переговоров, милиция гуманно вытравила усыпляющим газом - всё обошлось, но землянку позабыли обрушить и засыпать… Рассказала и про Сотера. Прошлой осенью возвращалась как-то вечером в Потёмки из района, на своей машине-развалюхе, остановилась у лесополосы, в безлюдном месте – посмотреть на оранжевый закат над лесом, отдохнуть, подумать и, может быть, всплакнуть. Из придорожной лесополосы, вдруг, вышла большая собака, степенно к ней подошла, остановилась в двух шагах, села: хвостом не метёт, глядит прямо в глаза, с тоской и укоризной. Я, говорит Нюра, сразу поняла: кто-то её здесь бросил - и она ждёт своего хозяина из последних сил. Пёс был явно голоден: я дала ему хлеба, он деликатно его съел, ещё дала – тоже съел, а хвостом так ни разу и не вильнёт. Я открыла в машине заднюю дверцу: садись! Пёс качнулся было, видно, по привычке, но остановился. Ко мне! Ко мне! Нет: сидит, смотрит на меня - в глазах смертельная тоска. Да, садись, говорю, в машину: ты тоже никому не нужен, станем вместе жить. Хвост опустил и понуро ушёл в лесополосу. Я уехала. Часа через полтора, когда совсем стемнело, вернулась - с вкусными кусочками, с молоком и фонарём: пёс вышел из лесополосы, ещё поел, хвостом не мёл, но разрешил себя погладить. До полуночи разговаривала с ним за жизнь, целовала, гладила, расчёсывала шерсть от колтунов: пропадёшь один, и я, считай, одна, пойдём ко мне жить! Наконец, заскулил и вильнул хвостом, лапу дал - таки уговорила…

Нет, русская женщина просто чудо! Спросите, сердечный читатель мой, ну кто, что я Нюре? Вдвое старше, на всём теле живого места давно уж нет, а завидного дохода или лаврового венка на квадратной голове как не бывало, так и не будет никогда…

Отвлечёмся… В русском обществе налицо раскол между женщиной и мужчиной. Их крайние мнения друг о друге просто ужасны! Я, как автор-мужчина, приведу таковое о русской женщине. Выпало мне париться в бане с большой компанией молодых мужчин. Чего только о наших женщинах от них ни услышал - и всего-то после трёх ящиков пива с чехонью и лещом! Перескажу, как сам помню…

Русские женщины курят, пьют, матерятся. Они агрессивны, поголовно чем-нибудь больны и все без исключения проблемны. Недалёкие сами по себе и страшно далеки от семьи, как декабристы от народа: рожать не желают, воспитывать не хотят, изуродовались в модах и в абортах - «быстрых и недорогих», готовить еду и экономить деньги не умеют, зато чудовищно ленивы… Русская женщина давно уже не хранительница очага. Большинство составляют б-ди, проститутки, биксы, гендеристки, суфражистки, содержанки, всякие ненормальные и больные. Одни тряпки и деньги на уме, и позорно падки на всё зарубежное и на любую халяву. Что традиционно женского сегодня русская девушка может предложить своему жениху? Секс, далеко не безопасный, и собственный эгоизм под видом «женских прав» - и всё! Но при этом изгаляется на всех углах: я самая лучшая, я замуж хочу, да не за кого – не осталось «настоящих мужчин»! А сама ты «настоящая женщина»? Русские женщины деградировали морально и эмоционально, а теперь уже и физически быстро вырождаются. Спортом и даже физкультурой не занимаются, к физическому труду не охочи, своими руками что-либо сделать вот-вот разучатся окончательно. Где любовь, а где секс – они уже не способны разобрать. Главное для них: внешние аксессуары и бытующее мнение, то есть популярность, навязанная враждебными СМИ. Что, к примеру, ищут русские женщины среди турок и арабов на морском песочке Средиземноморья? Может, вчерашние пастухи, а ныне прислуга и не пойми кто, влюбляются в русских дам поголовно, как Ромео, и за свой счёт приглашают косяки русских Джульетт в роскошные рестораны и в круизы на яхтах, и осыпают дорогими подарками? Отнюдь: их осыпают однотипными, заученными по бумажке, комплиментами и признаниями в вечной любви с первого взгляда, и при этом тянут деньги, разводят на «посидеть» в кабаке, откровенно попрошайничают насчёт подарить что-нибудь «на память». Русских женщин имеют во все дыры самые неуспешные восточные мужчины, те, кто не способен заработать калым на покупку себе жены, кто не имеет уважаемого положения в местном обществе, а значит, не опасается своему статусу повредить гулянкой с иноземной б-дью. Ну, бывает: за две-три недели ежедневного пользования восточный крохобор подарит русской бабе на память стекляшку или дешёвое колечко. Та довольна, хотя за такой подарок в России она русского мужика сгнобила бы «за жадность»! Если натура сучья, тут попрёками дело не исправишь. Всё от безнаказанности. Русских баб нельзя «пущать»! Во все времена мужчины знали: женщины существа неразумные, опрометчивые, несамостоятельные, жадные, коварные и жестокие. Равноправие уничтожает европейскую и русскую семью. Женщина при равноправии перестаёт быть носителем национального духа и культуры. Ей всё равно, кто и куда её поведёт. Кто её трахает, той она и нации, куда её увозят, там и родина. Это сидит в самой их зависимой от мужчин природе. У русских женщин сильно развит стадный инстинкт. СМИ способствуют, подогревают всё животное, стадное в человеке – такой уж у них социальный заказ. Скоро и в самой глухой деревне женщин убедят в превосходстве турок и арабов над русскими мужиками - красивые черные глаза, необыкновенные ухаживания, здоровенные члены, несчётное число раз… - и, естественно, им захочется познать восточного мужчину в деле, вместо «наших козлов». Попробовать не возражают уже буквально все: замужние, незамужние, девственницы, пожилые, несовершеннолетние - все. О курортных «трофеях» рассказывают публично и взахлёб. При этом, дабы не уронить себя в глазах слушателей или читателей, как правило, приукрашают, а то и сочиняют свои заморские приключения от начала до конца – но содержание рассказанного сюжета, разумеется, обязательно в укор русскому мужчине! Сегодня посмотреть любую телепередачу с участием дискутирующих русских женщин, значит побывать в дурдоме! Всем послевоенным воспитанием и нынешним либеральным зомбированием русской женщине вбили в голову дурную мысль, что она имеет право на уважение в обществе по половому определению, а не по своим личностным качествам и поведению. Деградацию наших женщин ярко характеризует секстуризм. В страну женско-мужского секстуризма – Таиланд – ездят из России в десятки раз народу меньше, чем в страны чисто женского секстуризма – Турцию и Египет. Сюда летят преимущественно женщины, так как нашим мужикам по этой части там делать нечего – мусульманки-любительницы русским не дают. В этих странах уже сформировалось стереотипное отношение к любой русской отдыхающей, как к богатой б-ди, кою можно поиметь во всех смыслах. Всех загорающих на Востоке россиянок местные кавалеры именуют одним именем Наташа – настолько они похожи друг на друга своим поведением. Наташа – устойчивое нарицательное имя русской б-ди. Иных русских женщин на курортном Востоке просто не видали. В самой России десятилетиями русских женщин постоянно имеют кавказские джигиты из числа хозяев рынков, рядовых торгашей, безработных, жулья, бандитов и «студентов». И опять, эти джигиты – самые неуспешные мужчины на своей родине. Там они оказались не способными построить себе крышу над головой и добыть пропитание, вот и эмигрировали к нам - самые жадные, необразованные, очень наглые и злые. Теперь к ним добавились рабочие со строек, водители маршруток, дворники и прочий мусор из числа среднеазиатской иммиграции, включая нелегальную. Национальный позор: и на Востоке, и в России, и в Европе, русских женщин имеют исключительно одни отбросы! Хоть бы одну из миллиона оттрахал какой-нибудь дирижёр Венской оперы! Куда там! Не тянет русская женщина на трах и венским дирижёром: она, по европейским меркам, плохая, второй сорт – вот и ложится под один нерусский мусор, а значит сама превращается в помойку. Русская женщина в самом репродуктивном возрасте, лёгшая по своему желанию под чурку, неизбежно перестаёт быть русской по содержанию своей личности. Поэтому умирает русская семья, вырождается русская нация. Готовая тема для исследований. Здесь ни капли нет национализма, нет разжиганья межнациональной розни, а научные исследования не проведятся. Космополитическая власть растлевает наших женщин, кипятились распаренные мужики, не станем больше голосовать за либералов!..  

Зато товарищу Бодряшкину везёт: мою Нюру никуда в курортные вояжи от себя Понарошку не отпускал, дабы подругу не испортить. А назначенного чёрного мужа Нюра с первого взгляда невзлюбила, но, скрепя сердце, ради светлого будущего своего, терпела, исполняя договор. Да и Тамбукаке – всё же принц, в конце-концов, а теперь даже кандидат в президенты – уж не Наташин очередной посудомой, шофёр, аниматор, разносчик или носильщик из отеля…

Едва перешагнув порог терема-избы, я очутился в полной власти хозяйки. Как хорошо, наверное, продрогшему с улицы ребёнку оказаться в мамкиных руках! Что-то тихонько напевая себе под нос и почти счастливо улыбаясь, Нюра завела меня в ванную, живенько раздела до гола, и принялась, не церемонясь, подтирать и обмывать под тёплым душем… Я размяк и окончательно отух в её сильных и ловких руках. Будто и не сидел полчаса назад в землянке у новых партизан…

Вот люди! Нет, я партизан не выдам! Пусть профессор Заяц свою челобитную царю подаст, пусть, коль его совесть перед Тусею чиста, а бояре в нашей системе - я это давно знаю – всегда выходят почему-то виноваты!

Тем временем Нюра прохладно-ощутительным снадобьем собственного изготовления мажет раны на моих ногах-руках и перебинтовывает ладони: получаются смешные культяпки, как чужие – даже пальца не согнёшь. Я радуюсь про себя: не зря, значит, аккуратно ногти стриг канун поездки, надеялся – будет мне чудное свиданье с женой! Нюра, смеясь уже в полный голос, намазывает чем-то влажным и холодным мой распухший нос, бинтует его по горизонтали меж глазами и открытым дышущим ртом и, наконец, обряжает в шерстяные гольфики в полоску, в свою байковую ночнушку в меленький цветочек, в уши закладывает вату и тогда из своих прекрасных рук этакую куклу поит грибным зельем, настоянном на картофельном спирту… И внутри у меня разливается тепло… Потом ведёт меня тихонечко в опочивальню и укладывает в шикарную постель, на свежие простыни красного шёлка. Сама раздевается, ложится рядом, обнимает, жмётся, трётся, гладит…  

Тут, скромный читатель мой, в мемуаре сделаю интригующий пробел. Я не ханжа, но частности своей интимной жизни опускаю… Одно отмечу, как исследователь жизненной фактуры: в перинах ли, от ласк и объятий темпераментной и неутомимой Нюры, или от настойки мухомора – скоро мне становится в постели душно. Смутно помню, как совсем не утомлённая ещё хозяйка, вздохнув с грустью, выходит из опочивальни и вскоре приносит откуда-то и собирает железную старую кровать с продавленной панцирной сеткой, двигает её под самые окна во двор, застилает и открывает настежь все форточки, дабы я продышался и уснул. Конечно, под сетку заложить бы широкую доску не помешало… Укладывает без доски – и я будто проваливаюсь…

…В темноту. Да, тьма кромешная и грязь кругом… Тш-ш-ш! Я изобрёл летающую доску! Она как для глажки рубашек и носков, только летает без всякого мотора на одних командах, подаваемых телом лётчика. Простейшее в управлении и дешёвейшее средство передвижения по воздуху для одного. Посади на неё солдата - и с очередной Антантою воюй! Сейчас укутаю доску в шерстяное одеяло, дабы в сырых тучах не продрогнуть, лягу на неё животом и обниму ногами, привяжусь в поясе пеньковою верёвкой, коя не горит, а тлеет, усилием воли прикажу ей - и полечу, свесивши голову вниз. А в небе, для лучшего маневра, нужно будет лишь вертеть и ёрзать задом, слегка тужиться на подъёмах и ровно дышать по ходу – и больше ничего. Сей миг, я знаю, прикрытая одеялом и матрацем, доска лежит под панцирной сеткой поперёк железной моей кровати: упрятал с пользой, дабы не проваливаться. Я нахожусь в тёмной комнате общаги – той ещё, конечно, институтской, сижу на студенческой своей кровати. Чу, возникли из черноты дверей и меня зачем-то намереваются схватить неприятные расплывчатые люди в казённой форме охранников какого-то недопонимания или даже зла. Они не знают, что летающую доску я ощущаю своим задом, и на моё счастье, ретивые служаки не догоняют, что, если я сижу на старой развалюхе, не проваливаясь задницей до самого пола, значит под железной сеткой может лежать та самая доска! Вот подошли с двух сторон, хватают меня под руки, тащат вон из комнаты. Тащат, тащат… А впереди уже какая-то демонстрация: чернющая толпа народу прёт за своим возбуждённым делом! Тут я от людей в форме, они не ожидали, резко вырываюсь - и нырк в толпу. Она выносит меня на трамвайную остановку и оставляет, исчезая где-то сзади в нощи и тревожном гуле. На остановке сразу узнаю своих: это пацаны из Сломиголовского детдома до конца своих остервенелых душ бьются в рукопашке с отрядом таких же взрослых товарищей в форменных шинелях, фуражках и вооружённых сверх всякой разумной на гражданке меры. Пацаны в разносе: бросают камни, палки, что попало, бьют витрины и припаркованные в темноте, под деревьями, машины, лягают схвативших их дядей в форме, отбиваются, кричат исступлённо и без слёз. Сейчас я не с ними: мне, изобретателю летающей доски, незачем бить дорогие стекла на трамвайной остановке! Я не с ними, но почему люди в форме увидели и опять гонятся за мною и хотят схватить? Я никого не убил, не украл и даже в жизни не разбил стекла мячом футбольным. Я не заслужил государственной погони! Скорей, скорей назад, в свою общагу! Только бы успеть! Мне нужна секунда: забегу, выдерну доску из-под сетки, накину одеяло и улечу в окно! Буду лететь ночью, дабы никому не мешать и никого не встретить. Полечу на юг, к солнышку, к теплу – куда ещё русскому бежать, если дом потерян? Нет, не успею добежать! Как обидно! Это я плачу?! Да, я! Но где же все?! Куда всё мигом делось: нормальная страна, друзья, знакомые и просто люди с человеческим лицом?! И где белый свет - хотя бы один лучик?! Вокруг одна безликая толпа, крики, грязь, темнота и необъяснимая, пугающая злоба. И эта чья-то злая власть меня схватила?! Или я сам чёрт, на доске летающий в нощи?! Нет, я не чёрт, я самый лучший! Я изобрёл летающую доску! Я всю младую жизнь свою мечтал что-нибудь материальное изобрести для общей пользы, прославить тем страну и обессмертить собственное имя! И только-только изобрёл, только изготовил, ещё даже кому след не доложил, а уже хотят отнять, забрать чертежи, технологические карты – всё! Я уже не сопротивляюсь, я готов отдать, да они уже и сами взяли. Но - кто-нибудь! - зачем убивать меня?! Я не предатель! Я патриот от самого рожденья! Не передам чертежи врагам! Я Мальчиш-Кибальчиш – не выдам военную тайну, не произнесу ни слова, пусть пытают! Я не люблю чужих, а врагов - тех ненавижу! Но почему эти люди в форме обо мне не знают ничего?! Они хотят убить меня из одного лишь опасенья, что я могу выдать секреты летающей доски. Но так не преследовали даже людей, создавших ядерную бомбу. Что вы, форменные суки, лаете на меня?! Испугать меня?! Грозить?! Ну, пошли умирать, пошли! Я вам покажу, как Бодряшкин может умирать! Стоило жить, работать, служить вам, думать для вас, рисковать собой!.. Вот и конец! Не лайте, суки! Дайте спокойно, по-русски, умереть! Как своих мыслей жалко! Бедный я!.. И вдруг я уже чувствую себя убитым: остановилось сердце, нет дыханья… Вокруг меня черным-черно и собирается огромная толпа, проступают из мрака лица, смотрят с болью, даже сострадают, может быть, да только поздно - я возношусь куда-то вверх ногами по спирали… И опять подступают эти форменные суки: как бы издали остервенело лают и кидаются, грозя сорваться на меня с бренчливой своей цепи! Чего на мёртвого-то лаять и кидаться?! Ну не псы?!.

-  Ты бредишь, друг мой… Вставай: скоро прилетят… Завтрак на столе…

Фух… Весь в поту, сажусь на край железной койки. Сотер мой во дворе заходится в лае на чужие звуки, как с ума сошёл. Нюра выходит посмотреть – что там?

Ну и ночка! Я не дример, но в пограничных состояниях случаюсь. Отвратительные спрайты! Надо собраться, а то с последнего задания едва дурачком ни вернулся. Сижу – качаюсь на продавленной ещё Брежневскими пионерами, наверное, панцирной сетке: даже и не усидишь. Вот, что значит: бодрствовать и спать без моей доски! Бока и шею отлежал, не повернуться. Пойду, разомнусь. Во дворе ещё не рассвело - и густой туман. Нюра зовёт Сотера: наверное, кормит…  

 

 

          Глава 6. Новое «дикое поле»

 

После завтрака отправляюсь по окрестностям - обстановку разведаю, как учили. За ночь приморозило: иней на траве и ветках, на почве ледяная корка, лужи сокрыты непрозрачным льдом.  

Захожу в новенький ангар. Здесь техника: линейка колёсных тракторов, свеже покрашенных в яично-жёлтое, чистое загляденье и гордость нынешних путиловцев из Санкт-Петербурга. Залез на один Кировец, открыл капот – а движка-то нет, открыл у другого – тоже нет! Потёмкинские идолы ждут своего царя покрасоваться…

Тогда пролез в ворота на соседний склад из профнастила. В него засыпали тонн пятьсот зерна пшеницы - в ворохах высотою, как положено, два с половиной метра. Встревоженные голуби под крышей в темноте неправильно воркуют – тоже, верно, со сна бредят.  Зерно не щуплое, с хорошей натурой, сразу видно для фермера-спеца: привозное - с южных чернозёмов. Голуби ещё не очень густо обделали зерно и натоптали, значит, урожай текущего года. Мышами пахнет. Показуха! Вышел.

Ещё посветил фонарём в туман - и разглядел амбар у леса: захожу. В нём, оказалось, расквартирован штаб и связисты, не буду уточнять из какой государственной конторы. Выдают мне маячок: «Сам возьмёшь или вживить незаметно?» Беру, я тоже свою службу знаю! Разговорились. Начштаба, полковник-скалозуб, оказалось, службу лейтенантом начинал под началом моего Патрона. «Хочешь, майор, на себя, красавца, полюбоваться?» Ставит диск – и нате вам зелёное кино в инфракрасном излученье: я - узнаваемый, как в новогоднюю ночь Дед Мороз - в Нюркиной ночной рубахе, в нелепейшей чалме и в полосатых гольфах ложусь на перины в её постель и – все наши амуры… Я смелый: предъявлять не боюсь! Но эта голая натура вышла будто не моя - привидение какое-то! А полковнику смешно! «Не обижайся: служба! Пока ты ночью где-то лазал – мы тебя из виду потеряли - хозяйка постель застелила шёлковыми простынями! Я даже и не знал, что есть такие! Почему моя шёлковые не стелет? Сама приоделась и металась из угла в угол, ждала. Наши уже два дня к ней строем ходят – не даёт… Сидим здесь – ни баб, ни выпить! Глушим не водку, а музон и «голоса». Что-то в округе с электро-магнитным полем не в порядке: аномалия со стороны болота, все приборы шкалит! То мы глушим, то нас будто из космоса кто-то глушит – ничего инженеры не поймут, как при северном сияние за Полярным кругом. Чем, майор, хозяйку взял-то? Бил на жалость? Затем она ещё раз переоделась, отвязала пса и ушла с ним в лес по узкоколейке: пропащего искать. Как мы тебе все завидовали! Вот женщина! Я бы за такую!..»

Вспомнился Козьма Прутков: «То не может понравиться бабам, когда скопец командует штабом». Всегда, как слишком рано, не по своей воле, встану, так целый день лезут афоризмы от Козьмы! Ладно, думаю, сегодня ночью вам кина не будет – я чего-нибудь устрою хохмачам!.. Сидельцев-то в лесу они не углядели: только по чужим перинам  мастаки. Не пили, а северное сияние у них – на Жабьем-то болоте! Тогда построже вопрошаю:

-  На мины, заряды, отравляющие вещества, на волны дом проверяли?

-  Трижды! Днём прилетают химики с хроматографами – проверят запах кофе. Не нравится нам запах…      

Возвращаюсь к терему-избе. Сотер опять, с надрывом, лает. Тут откуда-то с деревьев зажглись прожектора и освещают действо, как в фильмах о пришествии инопланетян. На лужайку прямо с неба садятся четыре фуры – без видимых крыльев и винтов, только по две трубы, как у парохода, дымят чем-то белым. Низкое давление прибивает дым к земле, определяю без ошибки: пахнет осиновыми подсыревшими дровами. Первым из летучей фуры выпрыгивает бодрый женерал-лейтенент в отражающих свет малиновых лампасах – явный командор. Понарошку меня предупреждал о военном соруководителе мероприятия: женерал-менеджер, и к тому же умный! Следом выпадает и сам Понарошку. Он совсем не вчерашний колобок: держится за живот, жалостливо стонет и, на полусогнутых петляя, семенит, едва поспевая за умным женералом. За ними следует группа товарищей: все в одинаковой форме защитников отечества, но с разною поклажей.  

С умным женералом прилетели: дизайнер одежды – подполковник, вооружённый техникой для сканирования моего тела и моделирования одежды; три шеф-повара в майорских формах, только фуражки надеты поверх накрахмаленных белых колпаков; гримёрша-капитан с чемоданами в обеих руках, а за плечами ещё десантный рюкзак набитый; очкатые почему-то все связисты в партизанском, ныне модном, камуфляже выкатывают свои катушки стекловолоконных кабелей и тащат сборные антенны; и – для подхвата мало ли чего - группа тонких лейтенантов и отряд толстых старшин, недавних прапорщиков, все обременённые десантных габаритов ручной кладью!   

Умный женерал, в воздухе прочертив рукою линию построения, громогласно командует на всю поляну:

-  Стройся! Смирно! Товарищи, готовность одни сутки! Товарищ подполковник, снимите выкройку: объект решено облачить политкорректно - в строгом русско-тамбукакском стиле! Вам, капитан: загримировать объект - даю четверть часа! Товарищи, завтра, в восемнадцать ноль-ноль, общий смотр и репетиция парада… отставить!.. как его там… операции… отставить!.. приёма… прогона… как его… мероприятия!.. пропади оно всё на!.. Откуда этот запах! Ё-ё-ё, в глуши уже нечем дышать! Кофейное дерьмо! Химзащита, весь инородный запах истребить!.. Вольно! Разойдись!

Первым делом, как в терем-избу, чеканя шаг, взошли, раздели меня при Нюре догола, как призывника на медкомиссии, и взялись, с пристрастием, обмерять. Замечу, к чести  дизайнеров от родного офицерства: так бесцеремонно и сурово меня не проминали, как диссидент Козюля, когда лепил Голема, а это благоприятный признак! А то с одного задания едва трансформером ни вернулся! Потом бреют мне тело и голову – военная техника вся легко подходит для квадратной головы! А вот курчавый негритянский паричок с первого раза нахлобучить на меня не удалось в связи с отсутствием макушки - и тогда с армейской прямотой умный женерал, при мне, с подчинёнными решал: парик растянуть по рёберным вставкам или мою голову немножечко скруглить? Следом какую-то дрянь впрыскивают мне в губы, дабы они вывернулись и раздулись; распирают и приклеивают ноздри, как футболисту, дабы дышалось лже-африканцу в России легче; красят и, на всякий случай, завивают мелко волосы под мышками и в других местах, кроме - цените важные детали! – во всех местах, кроме одного… И, наконец, по фотографии Тамбукаке, гримируют шоколадным тонированным кремом или как он там у них?.. Потом облачают в Ив-Сен-Лорана с головы до ног, из гардероба галлофила Тамбукаке. Нюра видит моё преображенье – и вздыхает с грустью…  

Фотограф меня, а-ля Табукаке, снял, ушёл в свой летающий фургон, и через пять минут несёт уже готовый паспорт на имя принца Шараока Тамбукаке. Смотрю: на печати африканской Республики Тамбукакия зелёный лев с открытой пастью и хвост с пушистой кисточкой стоит трубой, как восклицательный знак, а лапой попирает добытую тушу зебры - паспорт настоящий! Для кучи, выдают мне свидетельство о регистрации места жительства, новенькие водительские права, медицинский полис и прочую бумажную волокиту из пакета иностранца, живущего в России. Кантора пишет!..

-  Ё-ё-ё, майор… – едва сдерживая скупые чувства, оценивает мою новую внешность умный женерал и трёт свой командирский лоб, аж фуражку снял. – Ё-ё-ё… Впрочем, нос похож! Шагом марш во двор: проверю маскировку на собаке!

Когда всей командой топчемся на выходе из терема-избы, задним ухом слышу, как учат Нюру: «Говорите с гостями в старо-русском стиле: «Испейте парного молочка, отведайте жбан кваса хлебного, щей в чугунке, с погребки квашеной капусты с антоновкой и клюквой. А вот опята жареные: пеньковые опятки, утром только с лесу, сама в лукошко собрала, с картошечкой рассыпчатой, лучком – всё с огорода своего». «Рехнулись, - возражает Нюра, - парное молоко с квашеной капустой, с опятами: да в каких лопухах искать гостей потом!» «Никто не станет есть - это для ТВ. Мы вам, хозяйка, все эти продукты завезли и сейчас начнём готовить. Говорите: а вот ещё медку, брусничное варенье к чаю, ягоду на болоте собрала, и куличи, пирог, самовар, полотенца. У вас как бы местный праздник урожая. Будут, по сценарию, ещё соседи, гости». «У нас ни соседей, ни гостей». «Привезём соседей и гостей…»

Сотер игнорирует людей в военной форме, помня ленинский завет: наш человек с ружьём зла не причинит! Завидев же меня, рычит, бросается и прокусывает левую штанину – это у брюк от самого Ив-Сен-Лорана! Эх, опять кусочком позабыл Сотера задобрить: псы – не синички! Но, обнюхав, и осознав профессиональную ошибку, пёс радостно гавкает, кивает, крутит сокрушённо головой, смотрит почти счастливо мне в глаза, виляет хвостом и всем даже задом.

Умный женерал хмыкает:  

-  Грим штатный, а вот феромон твой, майор, подкачал! Вечером пил самогонку на мухоморах?  

-  Никак нет, товарищ женерал-лейтенант! Только водку!

-  Запаха родного нет – собака чует!

-  Стараюсь, но я же не афророссийский фермер в самом деле!

-  Приказываю, секунд-майор: вжиться в образ!

-  Есть!

-  Верхглавком не должен подставу заметить! В Кремле про трепака не объяснишь: звёзды с погон сорвут! Назад ходу нет! Мы уже в кителях триста новых дырок просверлили. А гражданские - для премий - готовят сумки. И твоему Патрону заготовлен орденок.

Патрону будет в радость - заслужил! Я не холуй, но своё начальство свято почитаю!

-  И тебе, майор, медалька светит. Тебе на какую представление писать?

Ур-р-ра! Вторая медаль наконец-то просится на грудь!

-  Служу Отечеству! – авансово кричу, вырвалось непроизвольно. – Мне, товарищ женерал-лейтенант, редкостную! Имени Сусанина! Разрешите переодеть брюки?!

-  Отставить! Истинно уверенный в себе офицер запаса тот, кто сохраняет уверенность даже в рваных брюках! Переодеваться некогда. Кругом, марш! А в избу, - слышу задним ухом, это он уже начальнику штаба из ангара, - доставить воздушную пушку, турбину, вертолёт, что угодно – и выдуть этот запах, на!.. Дом протравить! Ё-ё-ё… Ой, нечисто что-то здесь… Дрова загрузили?..

И я про то – нечисто! Обернулся аж… Умный женерал прыгает в крытый свой фургон, взлетает почти бесшумно, плавно и невысоко, и удаляется в утренний просвет – в бледно-светлую полоску неба между чёрным лесом и пеленою низких туч. Взлетает, видно, на электромагнитной тяге, как баба Усаниха в ступе на метле: наши оборонные инженеры милитаристским японцам спуску не дадут! Чёрный дым, правда, густо валит из трубы, да и часто выстреливают куколками искры в свинцовую верхотуру, как из избушки на курьих ножках – ну это, вы, конспиративный читатель мой, пронимаете навскидку: это раскочегарили топку сыроватыми дровами спецом для дезинформации вероятных иностранных разведглаз…   

Тут уж и кислый Понарошку, охая и припадая, выползает из тени кустов. В Скукожильск, объявляет, в банк за кредитом, он со мной сегодня не поедет: живот прихватило, утром еле-еле оклемался – понос на почве жестокого расстройства всего нутра, кроме головы! На подъезде к банку, говорит, обязательно позвони в кредитный отдел – я их предупрежу; тебя встретит дорогой мой человек – Сара Абрамовна, её сразу узнаешь: грудь шестой номер, полкило золота висит с каблуков до гребешка, без признаков талии, очки как фары, нос, урчит, ползёт как средний танк на холостом ходу… И тут - здрасьте вам! - Понарошку зачем-то хочет, дабы я ехал в город напрямки, полями: машина, мол, крутая иномарка, с навигатором, в компьютер заложен маршрут от Потёмок до двери банка, сама довезёт, и, главное, движок мощнее тракторного – по морозцу с утра по колее легко пролезет до трассы, пока не развезло. И надо, мол, обязательно заскочить к соседу, в Гнилоедово: познакомься с хозяйством, с житьём-бытьём трудящихся, полутрудящихся и откровенных дармоедов, а также с местным скотом и техникой - всё для ориентира, дабы впитать в себя живую крестьянскую атмосферу, освоиться с местным материалом для представления столичному начальству. Зачем именно в Гнилоедово? Там у путешественников будет, возможно, остановка. Вот, и представь, Бодряшкин: ты местной специфики не знаешь, а вдруг начальство перед камерами ТиВи, в прямом эфире, спросит тебя о нечто по-скукожильски приземленном? Какой породы свиньи у тебя, или козы? Ты, Бодряшкин, хотя бы, зерно пшеницы от ячменя отличишь? Запросто?! Гм, а Тамбукаке, когда его в фермеры оформляли, маис и кукурузу так и не смог различить, как только наши экзаменаторы из Непроймёнского Минсельхоза над ним ни бились. Кстати, местные своё село называют «Гнилое»: «Гнилоедово» звучит уничижительно, оскорбляет слух… Сказать «Гнилоедово» - расценивается местными как задира или признак чужака…  

Ещё Пон, как бы между делом, просит меня о личном одолженье. По дороге, за Лисьим оврагом, будет развилка: налево - в Гнилоедово, направо – шлакбаум и непролазный тракт в Блядуново. На развилке стоит срубленная изба, в ней спит охрана, а рядом шалаш. В шалаше, на столе, лежит амбарная книга. Её надо забрать и передать ему, Понарошку. Вчера летний сезон в Блядуново закончился, а избранные записи в сей любопытной книженции включают в издаваемый охотничьим клубом ежегодник…

Тут Пон хватается за живот и стремглав кидается в кусты. Доносится оттуда:

-  Но завтра утром, рано-рано, прилечу… Меня поносом не проймёшь! Лезем на глухаря… У-а-а-а!..

-  А ружьё? Охотничий билет? Лицензия на отстрел? У меня же нет ничего с собой!

-  Я три ружья привёз… Остальное не нужно: на эти три-четыре дня арендатор Жабьего – ты, принц… Калаш у вояк возьмём, я договорился…

Никогда не бывал арендатором четырёхсот квадратных километров земли! Тем паче загадочно-болотной и опасной – саму даже интересно. И Калаш на случай роковой встречи с легендарной волчьей стаей! Стрелять не разучились: Патрон не реже, чем раз в год всех сотрудников ЖИВОТРЁПа на стрельбище вывозит. До завтра, Пон!

Трогаюсь по скованной морозцем зрязи к гаражу. Тут меня догоняет Нюра:

-  Коровы, с перепугу, доиться перестали. Что же это они так орут-то все?!

До меня ответил ей Козьма: «Что нельзя командовать шёпотом, это доказано опытом».

-  Обошлось бы, Нюра, без терактов, бомбёжки и стрельбы…

-  А ну их всех! Онфим, голубчик мой, давай поцелуемся! – обнимает за талию, жмёт.

-  Мы в прожекторах, как на сцене…

-  Вчерашнего мне мало - раззадорил только… - и тянет ко мне сочные губы.

-  Нюра!.. Я в макияже… А, давай!..

Обнялись и целуемся себе, что тебе юные супруги после брачной ночи… Понарошку, наверное, всё видит из кустов… Зачем ему, кстати, три ружья?

-  Ты тоже едешь в район? – вдруг шепчет Нюра, задыхаясь.

-  Только я один и еду.

-  Ой, как хорошо!..

Нюра просияла, влажные зубы проблестели во весь рот. Когда у дамы вижу большой рот с рельефными губами, во мне всё шевелиться начинает, даже фантомные волосы на квадратной голове. Как грустно чувствовать себя случайным мужчиной на жизненном пути чудо-девушки: не я такой хороший, а случайно повезло. Вот для меня самая желанная супруга. Будь Нюра постарше! Но боюсь, на моих похоронах, в отличие от Некрасова, две крестьянки не будут нести венок с лентою «От русских женщин»…  

-  Друг мой, - толкает и жмётся грудью Нюра, - приглашаю тебя на спектакль. Сегодня вечером, в районе, премьера: москвичи дают «Отелло» в новой постановке. Фугасик сейчас вручил мне два билета: рассчитывал как всегда сам вывезти меня к искусству, рассчитывал, думаю, помириться, да не судьба - ему… Я к вечеру приеду в город, встретимся с тобой, мой хороший, во дворце культуры «Картонажник», в фойе. Там буфет – не пей!  

-  Ты моя чудо-театралка…

-  Была когда-то… Играла в самодеятельном театре-студии при «Картонажнике»… А! – всё это в далёком прошлом. Мне в районе нужно кое с кем серьёзно, под занавес, поговорить… Я покажу им Нюру-кофемолку!.. - уже с угрозой, и как бы про себя, цедит она, отлипает и крупным шагом направляется к гаражу. – Жди, мой хороший, здесь…

Премьера! А я как раз для столичного театра - с распухшим носом и разорванной штаниной! Билет, конечно, взял: сырым прохладным вечерком приобщаться к мировой культуре всё приятней, чем ловить по лесам нескончаемых наших партизан…  

Но какую, вдруг, тачку прямо на подмёрзшую за ночь грязь выкатывает Нюра! Будто  по части авто наши Потёмки уже давно равны их Парижу! Шикарный лимузин невиданной французской марки! Марки? Ну, уж нет, автолюбивый читатель мой! Моя француженка должна иметь собственное имя, как у Козлевича была Антилопа Гну. Назову её Мадам де Помпадур! Нет, Королева Марго! Нет, лучше коротенькое имя, как дуплет, Нана! Шикарная Нана! Шикарные авто на задворках – чем ни русский стиль!

«Шикарная»! С юности я был покорён благозвучьем слова и, как пушкинскую строчку, всю жизнь, завстретив натуральную женскую красу, повторяю про себя одну фразу, вычитанную из перевода Маркиза де Сада: «Шикарный зад мадам Дельмонс». А у моей иссиня-фиолетовой Наны шикарный передний бампер, изящные четыре фары, ушки-зеркала, антенна-стрелка, титановые диски, вишнёво-кожаный салон… Это я ещё капот и багажник опускаю!

До встречи в ДК «Картонажник», моё чудо!..

Горожанин впечатления от природы ценит особливо. Вот и я крадусь полями, перелесками, лугами - напрямки. Дождя большого вчера так и не случилось – надеюсь проскочить. Включаю дворники, щурюсь в путь-дорогу. Восход ещё не брезжится. По сторонам, в клубах тумана, то мелькнёт стерня невспаханного поля с кучками гнилой уже соломы, то, напротив, возникнут заиндевелые от инея неровные валы отвальной зяби – успели кое-где вспахать до заморозков, молодцы; а то стена прихваченной холодами низкорослой кукурузой на силос, или ряды отухшего к земле невызревшего - тоже на силос - подсолнечника, кой на корню уныло согнув мелкие головки ждёт снега и мороза…  

В сельской деревне почему-то я всегда чувствую себя настоящим Миклухой-Маклаем, изучающим папуасов на тропическом острове. Благодать! Мне не привыкать в одиночку блуждать по чёрному свету. Только не хватает за рулём солнышка и приятного звукового фона, да четвёртого тома Атласа российского бездорожья, где отображена Непроймёнская сторона, на случай, если зарулю, вдруг, совсем уж не туда.

Тогда включаю автоСМИ: почему-то сейчас не глушат, но волны гуляют, как морские в шторм. Ища бодрую музыку, переключаю программы: «В госпитале врачи нас успокоили: ничего, реабилитируемся на вскрытии!»; «…первенства по футболу. Счёт товарищеского матча сборная России – Самарская колония № 6: 2:2 в нашу пользу»; «Вася, что опять за шутки! Зачем ты вчера разместил в Интернете объяву, что набираешь первые в мире законные бандформирования? Незаконных что ли мало? Сервер уже сдох: пришло шестнадцать миллионов резюме!»; «Тут-то архиерей-реформатор и заявил: «Хватит уже нам экономить на огарках! Пора всё прибыльное, созданное язычниками и атеистами, освятить и объявить нашим, христианским, и получать со своего законный доход!»»;  «Война за мир! Война за мир! Вчера, выступая перед конгрессом, президент США призвал объявить глобальную войну за мир во всём мире. Первыми противниками Америки назначены страны, в которых американские корпорации производят менее половины национального продукта. В уже объявленном списке противных стран России отведено почётное…»; «Сегодня ночью премьер-министр России, как Ленин с броневика в 1918-м году, обратился через интернет к народу: «Либеральное отечество в опасности!»»; «Ваша честь, одно дело, если попал в пробку, когда по указанию начальства едешь куда-нить по делу, и совсем другое - когда замутился на свиданку. Вот и настучал ей высохшим букетом по голове. Сама виновата: зачем, дура, столько дожидалась?»; «В Непроймёнской стороне эстафету местного самоуправления подхватили Чугуны и Хрюши. Сегодня в этих депрессивных городах пройдут митинги за устройство цивильных гетто в заводских районах…»; «В связи с 63-летним юбилеем нашей «Старухи-процентщицы» - олигарха  Сироцкого, - президент РФ наградил его орденом «За заслуги перед Отечеством». Торопится наградить, откомментировали непредвзятые зарубежные наблюдатели: кто знает, где окажутся оба к 64-летию? И Степану Бандере присваивали звание героя Украины в похожей ситуации. По знаку зодиака, кстати, Сироцкий оказался      скорпионом: как на него похоже!»; «…а русская девица, к удивлению американца, на вопрос: «Вы невинная?» миленько так отвечает: «Ну я не знаю…  А вы как думаете? Может быть… А что?»»; «В Одессе, на спонсорские деньги престарелых фарцовщиков, издан роман «Как закалялась шваль»»; «При президентах-юристах, закон в России торжествует! Профессиональный убийца, нанося сопротивляющейся жертве смертельный удар ножом, сам поранился, то есть, по духу либерального законодательства, получил травму на производстве. Убийцу нашли и посадили, а семья убитого оплачивает лечение убийцы и выплачивает ему положенные законом компенсации. Так скоро, глядишь, и жизнь шахтёров начнут страховать»; «Вчера, в Санкт-Петербурге, на футбольном матче «Зенита» с московским «Спартаком», местные болельщики развернули огромный плакат с изображением девицы Клуневой: «Эй, «народная команда», вы от неё не отмоетесь!»; «Передаём заклинания Министра здравоохранения РФ: «Спасайся кто может, спасайся кто может, спасайся кто может…»; «Собственно, на кого эти старухи обижаются теперь?! Ведь ещё в послании избранного ими президента пенсионерам было высказано дельное предложение: заблаговременно копить «гробовые»»; «Продолжаем читать воспоминания близкого сотрудника одного из последних экспрезидентов России. «Перед выборами мы, как всегда, пошли по кругу олигархов с шапкой – кто сколько может из нажитого непосильным трудом. А один донор – назовём его «С» - почти безвыездно обретал на своих островах, с ним вживую пообщаться никак не удавалось: вызываем – не едет, боится ареста. С ним вышла занятная ошибка: мы, по обыкновению, безымянно довели до него требуемую сумму, но случайно, по вине невыспавшейся секретарши, в цифре нарисовалось сзади три лишних нулика и обозначилось евро, а не рубль. «С» заплатил без ропота. Победив на выборах, мы, как честные пацаны, всю лишку невыездному «С» вернули из бюджета, а секретаршу поставили замшей министра финансов по оргвопросам – умеет девушка валюту добывать даже своим сном…»»; «Уважаемые граждане! Вы будете смеяться, но день только начался, а в нашей стране опять ЧП…»; «И, совсем вкратце, о погоде на сегодня: Петр… - минус шесть, Владик… и Никола… - плюс один, Ирка… с Томой - нулевые,  Кира… и Ульяна… - до плюс пяти, Сара… - восемь, Архангел… - минус десять, Сан-Петр… - опять минус шесть…»; «Из объяснительной сержанта Запылихина явствует: вчера ночью, во время его дежурства, в отделении милиции доставили крепко поддавшего и трагично настроенного молодого астрофизика без всяких документов. Препятствуя установлению собственной личности, учёный хватал товарища Запылихина за погоны и как сумасшедший бормотал: «Мы все равны! Мы все равны! Когда Вселенная начнёт сжиматься, тяжёлые элементы распадутся на лёгкие! Даже протоны, из которых состоят ядра атомов наших с тобой, сержант, тел, улетят в пространство к …ой матери. Это неизбежный общий конец! Значит, мы все равны!» Далее на естественный вопрос сержанта Запылихина: «Что, блин, я товарищу майору, что ли, равен? И самому чёрту на небе, что ли, равен?» учёный буквально разъярился: «Какому чёрту, дурачина! Всё житиё человечества в сравнении с жизнью Вселенной пролетит быстрее, чем ты полраза моргнёшь сивой своей ресницей!» Ну, сержант Запылихин и дал беспартошному астрофизику дубинкой по лицу – за оскорбление при исполнении. Да, и хрен с ним, что все равны и богу с чёртом во Вселенной места нет, но зачем при рядовых чинах дразниться рыжим?»; «Профессор, «группу товарищей» интересует: почему «недогоняющая модернизация» стала самой популярной в России темой политических анекдотов?»; «На вчерашней презентации проекта самоплатящихся налогов в столичном Манеже известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила о недостатках в предпринимательском законодательстве России. «Я возмущена до самой глубины своего еврогенотипа! Почему в этой стране я не имею права внести в уставной фонд предприятия страховой полис на свой бюст?! Почему в этой стране красивым гражданкам не компенсируют из бюджета убыточную скромность? Почему в этой стране правительство издевательски говорит предпринимателю: заплати налоги, выпей успокоительного – и спи спокойно?»»…

На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам-политэконом, ответить, но тут меня озаряет вспышка негодования:  угнетающий эфир! А где бодрая музыка-то в начале дня: ну, там, «Марш энтузиастов», «Прощание славянки» - под создание рабочего настроения? Вырубил приёмник автоСМИ, на!..

Ползу в тумане: он стал ещё гуще – даже лжеобочин не видать… А затем и вовсе на глазах теряю колею. Впереди, кажется, открывается заросшая диким кустом ложбина. Где-то за ней притаилась, должно быть, вершина Лисьего оврага, кой тянется в самого Блядунова. Не проеду! Заблудился второй раз за ночь! Чую, помятуя Матерки, сейчас язвительно так спросите меня: а Гнилоедово - Европа? А Блядуново? Выхожу из машины. Пахнет гарью сожжённого поля: это дурные крестьяне выжгли стерню, энергосберегающе продолжая архаичное подсечное землепользование и гробя гумусовый слой земли – основу пропитания для человека. Где же я опять? Под ногами якобы поле: непаханое, опалённое, с куртинами несгоревшей стерни и комками недогоревшей соломы. Одиночные толстые стебли сорняков тоже не пострадали от пущенного пала, и на угольном фоне земли стоят теперь белыми декоративными деревцами, все в новогоднем инее – чем ни японский стиль? Двинул пешим ходом - наугад. А камней-то под ногами! Полям здешним, полагаю, лет триста, и за три сотни лет не потрудились освободить их, навалившись всем миром, от камней. Здесь же нет холмов и гор – низина. Так и таскают каменяки с одного края поля на другой и обратно, ломая технику, губя посевы. Зато приусадебные огороды на такой же точь-в-точь земле – те, будьте уверены, без больших камней. Вот в Матерках припёрли валун-камень, наверное, с поля и положили посреди якобы улицы в назидание потомкам – хочется так думать. В Матерках хотя бы ближние поля от мареновых камней освободили, а в Гнилоедово рабов-негров ждут? Смотрю навигатор: попробовал навестись на спутник, дабы определить своё местоположение. Шиш – «уполномоченные службы» упорно глушат сигнал. Они, в общем, молодцы, а мне что делать? Тогда прислушиваюсь, как учили. Совсем невдалеке, вдруг, требовательно мыкнула корова, и равномерный раздаётся гул - работает электродойка! Иду на эти звуки без дороги! Впереди ещё один овраг чернеет – зарос весь ольшаником, кажется, и бузиной. А вонь-то из него! Знать: от горелых шкур и шерсти! Это, радуюсь, и есть «Шерстяной овраг», о коем говорил мне Понарошку. Шкуры овечьи и шерсть сдавать теперь некуда, австралийцы наш рынок шерсти съели, вот и жгут ненужное добро в овраге: весна придёт – половодьем унесёт… Сельская помойка, а значит деревня близко – шкуры далеко не повезут. Тогда по следу возвращаюсь к своей Нане, ласково глажу свою девочку по капоту. Для тебя, моя подруга, сей вояж очень даже может стать последним! По днищу царапают стебли сорняков, барабанят кусочки земли и камешки, проволоку зацепил и тащу за собой, прыгаю на муравьиных кочках… Чу, родная колея! Встаю в неё, разгоняюсь и - где только моя ни пропадала! - качусь в Шерстяной овраг… На самом дне переключаюсь на первую, Нана противоестественно ревёт, возносит, за лобовым стеклом мелькает колея в стене глины, жму, вцепившись в руль, - и вылетаю в темень на заветной стороне. Как с неба приземлился – грюх! - задний бампер, слышу, тоже благополучно отлетел… Я ничего - и виду не подал: вязальной проволокой, что у Шерстяного оврага намоталась, прикручиваю бампер, выползаю из кустов на спасительную грунтовку и - вперёд. Ширкаю снова брюхом по знакомым жёстким гребням колеи…

А вот и развилка. Торможу. В русских сказаниях распутье – самое нехорошее местечко! Здесь нечисть обретает наибольшую силу и лютует, проходу добрым людям не даёт и дурит честной народ! Я не витязь, но и не дурак блуждать без указаний. Вместо чёрт знает откуда взявшегося на равнине сказочного камня с глупейшими отсылками для доверчивых путников, на моей развилке стоит рублёная справная изба и рядом - большой шалаш. И то: есть где дождаться с весны лета или с осени зимы, дабы продолжить мерный путь в заманчивое Блядуново. Изба на амбарном новеньком замке – значит, так и надо. Шалаш высотою в два роста сказочного витязя или в полтора моего, и добротный, крепкий: собран из необструганных веток и стволиков ветлы, покрыт толстыми пучками тростника, обвязан крепким пеньковым шпагатом и внизу замазан глиной, окопан по периметру – есть куда стекать дождю. С фонарём лезу вовнутрь – самому даже интересно! Там длинный стол из некрашеных досок, по сторонам осиновые струганные лавки, голая лампочка на 100 ватт – всё! На столе пустые гранёные стаканы, потёртая амбарная «Книга отзывов и предложений» и болтается на пеньковой верёвочке простой твёрдо-мягкий карандаш. Чувствуется русский стиль! В шалаше особливая атмосфера!

Люблю читать «послания». В тюремных камерах, в общественных туалетах, на автобусных остановках, на камнях в горах и на стволах деревьев, на чистом снеге поутру, на кладбищах, на стенах зданий, на заборах, в интернете, на морском песочке, где угодно – дайте только мне прочесть неожиданную мысль! Открываю книгу, листаю с наслаждением последние страницы: «Провёл в Блядуново отпуск. Рыбачил, клюкву собирал, грибы сушил, охотился, колол дрова, парился в бане. Чистый заповедник! Переловил вручную восемь тысяч пятьсот девяносто шесть комаров, заморил в энтомологической морилке, засушил, каталогизировал, теперь везу их, гордый, внукам. Хорошо! Представляю, как завидовать будут в университете… Профессор Вырвишкин из Питера.»; «Я сначала думал: ребята пошутили… У местных, что - вообще нет отцов, братьев и мужей? В сто раз лучше потрохенных шведок или молдованок, как бывалый мальчик говорю! Бухштаб.»; «Одно жалко, опоздал: приезжала Нюра-кофемолка на один световой день, у неё дойная скотина - её не оставишь. Дала  всем, кому успела. Жаль, не застал… Когда-то Пон рассказывал мне о ней ну очень вкусно. Подайте, кто может, сотовый Нюры-кофемолки! Генерал Иудович.»; «Караул!!! Пон, грабят! Из района сообщили: Бисмарк со своей Пармезаншей активно сманивают в Голландский дом лучших - в нашем понимании! – выпускниц Скукожильского медучилища: Калинку, Малинку, Рябинку, Ягодку, Клюковку, Брусничку и Морошку. Нас пытаются осиротить! Из нежных любительниц хотят сделать каменных профессионалок! Отомстим Бисмарку и его бандерше! С обнаглевшей в России немчурой пора кончать! Мой банк не даст ему больше кредитов на развитие. Из налоговой кто есть? Санитары с носилками у кого? Пожарники? Десятого ноября, в 21-00, сходимся на сайте pon.ru. Патриотично задушим фашиста санкциями и блокадой! Бухавец.»; «Пон, весной осади в Блядуново иммигрантов: пусть вкалывают на подворьях, и местных дам освободят от рутины. И все артели блядуновских мужей отправь на Москву, подбери им стройку с хорошим баблом - пусть завязнут там до середины ноября. Ещё: на базе не хватает плавающей бани, чтобы сразу из парилки нырять.  Пон, ты знаешь, как я чистоту блюду: самоходную баню на понтонах нужно строить! Ваш Зяма Ярохер.»; «Зяме – мой респект и уважуха! Баню строить нужно, дорогу - нет! Если Блядуново начнёт принимать гостей круглый год, местные соберут бабла, проложат дорогу и неорганизованный турист попрёт со всех сторон, и тихая жизнь нашего клуба умрёт, а мы будем опять толкаться на засранных курортах. И все думают: как бы поэкологичней снизить численность популяции блядуновских комаров. Энтомологи есть? Сбережём свою малую родину! Посток-нижегородец.»; «Честное пионерское, ребята: полюбил Розу-Босоножку! Уезжаю с ней. Кто бы мог подумать - в мои-то годы! Я просто счастлив! Отправлю её подальше, в Питер,  учиться в универе, какой сам заканчивал, а там видно будет. Корнил Домовёнок, самарский пионер - всем ребятам премьер!»; «Если увидите, что начинают отсыпать дорогу, звоните Пону. Эй, толстозадый Шишок, который в июле рыбу на озере глушил: весной завези побольше сертифицированного динамита и сотвори два-три десятка хороших ям на тракте от Гнилоедово, чтобы только мог пройти вездеход на гусеничном ходу с девочками из района, а я, как всегда в этой жизни, возьму на себя самое опасное и затратное – раздолбаю основную трассу - из Непроймёнска. Ваш уполномоченный, Белебьля-007.»; «А сами скинемся на вертолёт – идёт? Для зимней охоты. Тем более что собираемся брать под себя Жабье болото. Умоляю: не тащите сюда гостей-иностранцев - на службе до смерти надоели, да и вкус у воротничков не наш… Товарищи, а кто такая Нюра-кофемолка? Подайте, люди добрые, и мне её сотовый. Шкиря.»; «Полторак! Завязывай ты старую песнь о членстве в клубе. Договорились же: иностранец и москвич не могут быть даже гостем! «Хороший человек» - нашёл критерий! Бюджетные деньги тянешь через своего москвича – вот он тебе и «хороший». Хороший иностранец – тоже всё равно иностранец, внешний, а москвич – внутренний иностранец, к тому же плохой: запусти такого козла в наш огород, всю капусту потопчет… Нам это надо? А не нравится – я выкуплю твою долю! Балакирь.»; «Пон, на нашу вертолётную площадку 5 ноября приземлилось звено «акул». Их кинули для патрулирования окрестностей Потёмок, покуда Большой Папа всех россиян будет позировать у стойла. А их внешнее оцепление вообще обнаглело: не пустило нас в луга поохотиться. Конец отпуска испорчен! Где люди из Москвы – там порча! Москвичи живут в телефонах, в журналах и на экранах, а как сунутся в Россию – обязательно всем насрут!  Пусть ещё поговорит у меня Полторак о членстве москвичей в нашем клубе! Товарищи, а  давайте соберёмся и нападём на оцепление - ночью?! Это вам не в пейнтбол гонять! Проверим боевую готовность сторожей у Большого Папы. Их лагерь частоколом, не огорожен, как у римлян, так что днём предлагаю устроить психическую атаку: там удобный выгон есть. В клубе добрая сотня генералов и полковников – маршировать умеют: выстроимся поротно, как в «Чапаеве» - и кинемся в штыки! Форму и бутафорское оружие я привезу на всех. Кучок.»; «Спокойствие, Кучок, только спокойствие! Пон завязан на скорые перевыборы Большого Папы: ему не простят этакого баловства. А с выборов он может постоить клубу и три плавучих бани, и много ещё чего. Поздно спохватились – надо перетерпеть. К весне Потёмкинских сидельцев уговорим съехать, выкупим их угодья, включая Жабье. На хуторе поселим егерей, псов, разведём пчёл, конюшню, запустим рыбу, а русалки в тамошнем озере уже есть. Организуем на базе Потёмок ещё одно многопрофильное охотхозяйство. Лады? Больше всего на свете хочу поймать ту волчью стаю на Жабьем! Хлопуша-уралец.»…   

А ещё спрашивают лицемерно: «Есть ли жизнь в деревне?» Иная жизнь в сельской глуши не просто есть – кипит! Вот, ведь смог Понарошку организовать отдых без всяких иностранцев, и не хуже, чем Жабель/Цапель - в Матерках. Сколько, однако, свободного времени у богатеев и служивого начальства! А зайдёшь в приёмную, секретарши и помощники убеждают: «в командировке», «на совещании», «на объекте», в лучшем случае - это когда спросишь построже, - «не ваше собачье дело!»…

Забрав амбарную книгу, трогаюсь на Гнилоедово.   

Тут, через бесшумно снующие дворники, вижу в темноту: пытаются свалить водонапорную башню, тросом зацепив за самую верхушку. Дёргает за трос отечественный слабосильный тракторёнок, ужасно при этом тужась, дёргаясь, подпрыгивая передними колёсами и коптя белым дымом. Башня качнётся - и на место встанет, качнётся – встанет… Сюрреализм происходящего меня поражает на! Ну, представьте, мистичный читатель мой: в подсвеченном фарами мареве туманной пустыни, на фоне едва-едва занявшегося рассветом горизонта, перед глазами возникает чёрная, вся в рыжей ржавчине, громада пятнадцатиметровой башни, сваренной из толстых листов железа. Она качается, будто фантастичный одноногий Гулливер. Поодаль, замечаю, стоит передвижной сварочный аппарат и тракторная тележка: значит, тут же и разрежут на куски, погрузят и свезут в металлолом. Образцовая организация труда! А вот, наверное, и бригадир: через туман, машет мне, кажется, рукой. Продвинутый, видно, бригадир, знает: в Голландии, если крестьянин в поле поднимает руку, то все водители на трассе останавливаются и кидаются помочь - так почитают у них нелёгкий крестьянский труд! Я, хотя временно был негр, решил выказать европейский класс уважения к человеку сельского труда. А чем я хуже европейца? В Голландии, кстати, тоже негры есть: торгуют, в большинстве своём, лёгкой наркотой, а в меньшинстве – танцуют и поют, что наши цыгане. Но бригадир, попав в свет от фар моей Наны, вдруг, как шарахнется в кусты: с испуга, видно, что задавлю в глухой нощи. Торможу, выскакиваю - и за ним по выгону пускаюсь. Благо, поскользнулся бригадир на раскисшей лепёшке и шмякнулся оземь.

Я смелый: запрячься не боюсь!

-  Помочь, товарищ? У моей француженки движок посильнее вашей тарахтелки…

Вряд ли в темнотище бригадир разглядел, что я культурный евроафриканец - скорей поверил на слово, как другу из нощи. Ладно, мигом зацепили трос. Я, для зачину, дёрнул так, в полсилы – шиш! Тогда газанул на всю: даёшь, Нана?! Гулливер качнулся, задрожал и стал крениться. Только нешипованная иномарка, вдруг, пошла юзом в правую сторону, по радиусу от гиганта, и вдруг, крылом упёрлась в здоровенный куст, растущий из пенька, остановилась и тут… - мамынька родная, кем б ты ни была! – железная нога у самой земли подломилась и Гулливер, весь освещённый в фарах, стремительно растя в диаметре, стал из тумана валиться прямо на меня! Я – хорошо, не пристегнулся! – дверь настежь,  и сигаю на землю в кувырок, как футболист, и откатываюсь, как учили. Земля тут содрогнулась, ухнула тяжело-претяжело – я почувствовал удар всем животом своим…

Оглядываю поле боя: Гулливер грохнулся перед самым евроносом - снёс моей Нане передний бампер, а отлетевшие куски металла помяли и расцарапали капот и крышу, сбили одно зеркало, и на ветровом стекле появился замысловатый веер трещин, в японском тонком стиле. И проклятый куст, едва меня ни погубивший, смял окончательно задний бампер и крыло… Воды в башне, на моё счастье, не было – спустили. В общем, повезло. В мирное время жив, значит везучий. Надо собраться, а то с одного задания сильно придавленным вернулся…

А Тамбукаке будет недоволен, особливо после стольких уколов в заражённый низ… Теперь-то я сообразил: Понарошку спецом отправил меня напрямки, полями, дабы угробить завидный шик с Наны – отмтить не оправдавшему доверия принцу за свою униженную Нюру. Я – что: через два дня уеду – и концы в болото. Мой Ив-Сен-Лоран, хотя и угодил в коровью лепёшку, но тоже, мягко говоря, пострадал за сельское хозяйство. Зато парик на квадратной голове совсем не пострадал: я даже заподозрил - приклеили навечно.

Зато бригадир совсем не унывает: от сплющенного бампера номер оторвал, кувалдочкой поправил и вязальной проволокой к капоту живо прикрутил – сойдёт до автосервиса доехать! Второй мужик, тракторист со ржавой доходяги, принёс зазубренный топорик и беспощадно вырубил тот безымянный куст - освободил Нану. Только вот одноногий Гулливер упал ровнёхонько поперёк дороги. Тогда отцепили трос и я развернулся, снова стал над колеями, готовясь продолжить путь. Просветлённый моею европомощью бригадир:

-  Ну, земеля, выручил: дай пять! Да ты прямо на глазах как почернел от горя! Тачку, что ли, жалко? Не переживай! Возьми-ка, подлечиться. Для друзей берёг: на травках с Жабьего болота!

И на половичок, аккурат за водительским сиденьем, выставляет мне трёхлитровую  банку самогона.  

-  Мне, думаешь, какой-то дамы полусвета для народа жалко?! – делаю я гусарское лицо. – Железяка! Сельский труд у нас затратен и опасен. Я смелый: помогать не боюсь!

-  Ты рулишь в Гнилоедово? А что так рано? До коровников рукой подать…   

Тракторист подогнал тут сварку:

-  Провозились! Через полтора часа погонят стадо. Успеем разрезать-то?

-  Да, вы уж постарайтесь, - садясь за руль, говорю построже. – Сонным бурёнкам и с разбега трубу не перепрыгнуть…  

Дворники работают уже с нервным скрыпом, стуча и ёрзая по ушам. Чуть отъехал, вдруг, вижу: две людские грузные фигуры метнулись со света фар в самую темень, сбросив по пути с себя зачем-то телогрейки… Останавливаюсь, вылезаю к телогрейкам, кричу в дикое поле: мол, не бойтесь, я из центра, явился помочь вашему начальству по одному щекотливому делу - и всё в том же позитивном духе. Всё без толку. Неужто так испугались моей Наны, пусть и немножечко битой? Понимаю их: без верхней одежды легче удирать. Ладно, телогрейки захвачу с собой, и отыщу в Гнилоедове хозяек ватной униформы, верну и успокою. Только вес у телогреечек, однако! С чего бы? Подношу их к свету фары, разворачиваю – ба! - к полам изнутри пришиты два больших кармана, в каждый всунута и петлёй закреплены пластиковая полуторалитровая бутыль с тёплым ещё коровьим молоком. Похоже, это дамы из группы сознательных доярок возвращались в село с утренней дойки и несли, сохраняя тепло, парное молоко в лабораторию для анализа на жирность. Значит, совсем рядом ферма…

И точно: проползаю брюхом по гребням колеи ещё сотню метров, и проявляется из  тьмы строение – длинное, низенькое, без окон, едва крыша видна за бурьянами, а только на коровник не похожее. Страшная развалина! Захожу в развёрзтый чёрный зёв ворот, свечу фонарём. Как дыхнёт в меня прелой вонью из заброшенного полуподземелья! Затопленное талыми и грунтовыми водами, отрезанное от электросетей, с провалившейся местами крышей, с демонтированной вентиляцией, с разбитыми подъездными путями - окаянная теперь постройка, а в советском прошлом типовое овощехранилище на две тысячи тонн капусты: Гнилоедово-то специализировалось на овощах…  Здесь же по углам какие-то смрадные кучи: наверное, шерсть свалили, дабы не везти в Лисий овраг. С такой погибели, верно, и крысы все уже ушли.

Я скорей в машину - и ползу, отвернувшись, мимо катастрофы. А через полсотни метров возникает трансформаторная будка и за нею угадываются ворота коровника… И тут – мама родная, кем б ты ни была! - из-за будки навстречу стремглав выбегает фигура в маске не то сварщика, не то аквалангиста, и с ног до головы вся, как самый натуральный ихтиандр, в толстой, резиновой одежде, чрезмерной для защиты от мелкого дождя, и, главное, осмотрительный читатель мой, тянет за собою силовой кабель приличного сечения! Спору нет, место романтичное, да только откуда на болотистых задах деревни взяться ихтиандру или даже крупному тритону? Это всё же, мелькнуло, наверное, кадровый рабочий с биоочистных сооружений навозотрупосжигательных печей, сам в противогазе и резине… или, нет, скорее, засольщик овечьих шкур: остался, несчастный, без обожаемой работы - вот, по привычке, натянул прорезиненный свой фартук с нагрудником, резиновые кондовые сапоги, перчатки выше локтя и бредёт полночным привидением к овощехранилищу или к Лисьему оврагу, куда сваливают сожжённые овечьи шкуры, - хотя бы запахом родным разок вдохнуть. А если засольщик, зачем ему кабель? А фигура эта буквально падает на капот моей Наны, едва успеваю затормозить. Да что ж они здесь все бегают так рано поутру?! А я, ещё с Потёмок выезжал, думал: еду один, как витязь, в чисто поле…

-  Стойте! – высоким голосом кричит фигура в маске.

Я не труслив, но избегаю опасных обстоятельств. Прихватив отвёртку, выхожу навстречу. Тогда фигура суёт конец кабеля себе под мышку, и там же, оголяя кисти, зажимает резиновые по-лягушачьи длинные зелёные перчатки, и выставляет, как бы перегородив мне дорогу, ножку - тоже в  резиновом сапожке, но, вижу, дорогом и франтоватом, и, наконец, поднимает  страшные во тьме очки на лоб… Здрасьте вам! Передо мной девица или, пожалуй, молодая дама! Она сверкает в меня мокрыми глазами, обведёнными тёмными следами от очков и часто-часто – запыхалась! - дышит сигаретным запахом мне в самое лицо, обдаёт парфюмом и вся горит в румянце! Явно городская. Со свежеогрубевшими чертами и осмысленным, хотя и перевозбуждённым, выражением лица. Такая дамочка телогрейку не наденет. Всё бы ничего - я  нечаянные встречи с младыми незнакомками в глухих местечках просто обожаю! - только зачем у неё в руках оголённый конец медного электрокабеля, кой тянется, вижу, от самой трансформаторной подстанции? Партизанка? Террористка? Агентесса-007 с правом на?.. Неужели, добрались и до меня?! Дама:

-  Мужчина! Вижу, вы не местный! Помогите, умоляю, выполнить научный эксперимент! Сегодня даю шестьсот вольт, а скотина к себе уже не подпускает…

Не-е-е, аполитичный читатель мой: как английских агентесс, так и мусульманских террористок с колоратурным сопрано не бывает! Как вы, памятливый читатель мой, запомнили навек, я отрёкся от совершенного сходства с Дон-Кихотом. Но только не в смысле его приязни к не эмансипированным дамам: эти всегда остро нуждаются в защите и помощи со стороны героических мужчин. Как незнакомке не помочь в сырой нощи! Даже если она, увы и ах, совсем не в твоём вкусе…   

Ладно, заходим в помещение фермы. От вытяжного вентилятора в лицо пахнуло тёплым сборным духом запаренных кормов и скотины в стойлах. Здесь, в подсобке, вижу, аккуратно свалены горы электрооборудования в ассортименте: генераторы, выпрямители, стабилизаторы, предохранители, электроизоляционные материалы, силовые кабели, провода, реле. Это я ещё рубильник опускаю!

Оказалось… Моя спутница - аспирантка, звать Жалейка. Фамилию не назвала, да и не нужно: я ей сам, по вновь открывшимся обстоятельствам, присвоил - Электро! Тема её закрытой диссертации: изучение воздействия электрического тока на КРС. Только вам, городской читатель мой, поясню: КРСом, в аббревиатуре, обзывают у нас, вполне официально, крупный рогатый скот. То есть, отечественная сельхознаука, если она есть, как бы намерена установить: при каком напряжении и силе тока и с какой вероятностью случатся летальные последствия для коровы, быка или телёнка, если те, к примеру, наступят мокрым копытом на оголённый электропровод, или в коровнике - при коротком  замыкании - лизнут железную кормушку, или если незадачливой бурёнке упадёт на холку оборвавшийся под тяжестью снега трамвайный провод, или она не вовремя окажется на путях в метро, и, конечно, при ударе молнии, когда мирно пасётся в поле и, глупая скотина, прячется от дождя под высокое дерево. Жалейка-Электро начинала эксперименты с бытовых 127 и 220 вольт, затем подняла до производственных 380, теперь должна перейти на транспортные 600 – это как раз напряжение трамвайных и троллейбусных линий, столь злополучных для КРС. Бурёнки, понятно, вскорости заприметили, кто их бьёт током регулярно, и как бедная Жалейка-Электро ни камуфлировалась в сварщика или водолаза, звериным чутьём своим изобличали её легковушку ещё на дальних подъездах к ферме, а саму её, если подбиралась пешем ходом, выглядывали за километр, - и тогда, если паслись на лугу, разбегались кто куда с неКРСовским страшным криком, а если находились в стойлах, выламывали перегородки и двери в коровнике и - тоже с диким ором - утекали, в спасительные овраги и болота. Коровы долго не живут! В ходе экспериментов, удойность и привес упали вдвое, но смелой аспирантке пока прощают, ибо она, как-то приехав до рассвета на ферму, разогнала своим электрокабелем стаю матёрых волков с Жабьего болота, кои уже почти закончили подкоп в отделение тёлок и собирались зарезать не меньше полстада. Да и обходились научные опыты пока что без летальных исходов и вынужденного забоя. Но то ли будет при шестистах-то вольтах? При таком напряге и полутонную корову долбанёт так долбанёт! А что поделаешь: ради науки, сколько людей пожертвовали свои жизни! Джордано Бруно, помните, чем свои опыты на костре окончил? А сколько, страшно представить, замучено в экспериментах всяких дрозофил, белых мышей и кольчатых червей! Над матерковскими навозными червями тоже, вон, Цапель/Жабель что-то затевает. Чем, пытливый читатель мой, ну чем гнилоедовские коровы - к тому же, далеко не рекордистки! - неприкасаемей людей-творцов или безобидных лупоглазеньких дрозофил и архиполезных человечеству слепеньких кольчатых червей? Исследования Жалейки-Электро особливо важны для Индии, где корова – священное животное, и её, как зеницу ока, надо охранять от всяких треволнений.

С животноводством пора особо разобраться! Вот брюзжат: в сегодняшней России учёный не совсем учёный. Оставьте! Им-то каково! Ну, встаньте сами, не лежите на диване, очутитесь хотя бы мысленно в холоде сырой нощи с волками на месте Жалейки-Электро, нежной аспирантки из рукоприкладной науки! Уже через месяц с начала опытов представать перед отобранной для экспериментов группой меченых изотопами бурёнок в светлое время суток ей стало решительно невозможно. Взывать о помощи к своим друзьям и знакомых из Непроймёнска она решительно не могла: боялась оказаться непонятой или даже осуждённой, а девушке ещё жениха искать, брачный возраст у аспиратнки на пределе! Местные же кандидатуры тем паче оказались глухи к нуждам отечественной сельхознауки. Мало того: грубые артельщики из Блядуново, куда один раз по тракту убежала группа подопытных тёлок, так они, от простоты своей, пригрозили замуровать аспирантку в глину и обжечь фигурку на дне глухого Лисьего оврага – у них там для такого дела одно специальное место есть… Жалейка-Электро была в сильнейшем затруднении: не к бродягам же или к иммигрантам обращаться девушке из интеллигентной семьи!

Да, быть учёным очень интересно: поиск истин, смелые эксперименты, Нобель, защита диссертаций, козни оппонентов, суд… Но в России у каждого гражданина всегда есть последняя надежда: армия и флот! Жалейке-Электро обещали прислать солдат-контрактников, как только N-ская воинская часть закончит у скукожильских фермеров убирать позднюю капусту. И я, как действующий офицер запаса и кадровый защитник девиц и разведёнок, тоже обязан помочь молодой гражданке в кромешной темноте. Я мигом смекнул, как можно одолеть упрямую скотину. Тогда, по-быстрому, Жалейку-Электро наставляю, как учили: разведка, подготовка, маскировка, засада, внезапное нападение, смелый натиск, быстрый отход… Как атакующей стороне, нам, первым делом, нужна была армейская маскировка от хитрющих бурёнок. Подкрасться к скотине можно только затемно, как охотнику-бушмену, выслеживающему льва, и только с подветренной сторонки. Причём, дабы завершить дело одним ударом, требуется ненавязчиво построить всех бурёнок в один ряд. Курить и душиться, на время эксперимента, аспирантке категорически запрещаю или, если это выше её сил, она должна сменить бренды: парнокопытная скотина, в отличие от женихов, запахи сигарет и парфюма по маркам различает легче лёгкого…  

Впрочем, щадя красоту и цельность вашего, зоофильный читатель мой, эмоционального мира, не стану описывать молниеносную нашу победу…  Только намекну: самое трудное в рукопашном бою легиона или фаланги - это держать строй, в кардебалете – держать линию, в опытах с КРС – держать ряд. Войны нет, а испытания проводят по-военному…

 

 

          Глава 7. Дедушка Сижу-Куру и кулак Баланда

 

Солнце уже привстало и рассеивает мглу, съедает иней. С придорожных голых берёз грачи из разорённых ветром гнёзд все давно поулетали. Только на самых верхушках качаются три вороны, дежурные: сейчас подсохнут с ночи и отправятся во след выгнанному в последний раз в этом сезоне стаду – клевать тёпленький навоз. До крайней улицы села рукой подать, но колея уже совсем раскисла – тихонечко ползу на самом брюхе.

Счастливая Жалейка-Электро закатила глаза и щебечет, не умолкая: попала, наконец-то, на своего благодарного внимателя. Она переоделась - и уже со сварщиком никакого сходства - небрежно раскинулась на кожаном сиденье и источает на меня, кажется, самою себя – всю-всю. Приятно бывает видеть даму в вальяжной позе!

В Гнилоедово она снимает полдома, уже четыре месяца, и, как весьма любопытная особа, в курсе всех перипетий. Хозяин дома, Тренька Дешевухин, прозванный дедушкой Сижу-Куру, единственный в селе остался «читающий пенсионер». Это типа «играющий тренер»: сам дело делает уже плохо, но о том, как его надо делать правильно, знает всё! Словоохотлив и не глуп. Побеждённые собеседники частенько обрывают его: «Не умничай тут!» Дед, на днях, отвёз в райвоенкомат козьего мяса сто двадцать килограммов - внучка от армии откупил. А, бывало, и сам в Скукожильске на мясо-молочном рынке торговал, среди кавказян; а там очень быстро продать нужно: чай пить некогда и язык, как у депутата, нужен. Дед бывший пастух – совхозных овец и коз с самой юности пас. На пенсию вышел по инвалидности – отрезали в больнице левую руку. Как её лишился? Когда с рассвета до заката почти сорок лет подряд ходил и бегал за непослушной скотиной, нажил радикулит: руки-ноги и плечи ломило, стал хромать. Совхоз отправил его в Непроймёнск - подлечить ногу. Колдовали, пробовали лечить - и отступились: езжай в Москву; а то, давай, подлечим хотя бы руку - когда ещё из глухой деревни получишь направление в областную больницу! Взялись подлечивать руку - и ампутировали выше локтя. Врачебная ошибка! Вырвался дедушка Сижу-Куру из областного стационара как партизан из концлагерного лазарета: измученный, но почти счастливый и полный впечатлений. Рассказывал: «Теперь, мужики, знайте: наше здравоохранение растёт вверх! Хорошо, я начал своё лечение с ноги – отрезали руку, а если бы начал с руки – отрезали голову!» Хромает себе потихоньку до сих пор…

Я тут же выказал желание встретиться с читающим пенсионером, наперёд представляя, как причудливо иной раз отражается обыкновенное печатное слово в своеобразных умах простых так называемых людей!

-  Остерегайтесь, - блаженно улыбается Жалейка-Электро. - Дед заболтает про своих блудливых коз. Его Маньки мне уже снятся. Стань дед эпическим поэтом, написал бы козилиаду. Я уже наизусть знаю, что…

…Сельским пенсионерам выгоднее всего содержать именно коз. Поросей и бычка держать не выгодно, если не воровать зерно или комбикорм. В животноводстве длинный оборот: бычок два года растёт - и не сам по себе. Его корми, пои, в холод воду грей, береги, прививай от болезней, говно выгребай, за корма отдай, пастуху и ветеринару заплати, в город отвези, забойщику и рубщику дай, покупателя найди… А козы неприхотливы в еде, нетребовательны к условиям содержания и почти не болеют. Летом пасутся на выгоне, зимой обретают в сарае, на соломенной подстилке. Толстый слой навоза обеспечивает и биообогрев козлятника. Питаются козы грубым подножным кормом, едят сено и веники из лиственных пород, лебеды и крапивы. На каждую козу дедушка Сижу-Куру заготавливает 120 веников, дабы в стойловый период вышло по венику в день. От коз хозяева получают молоко, мясо, пух, шерсть, шкуры и навоз, а дед ещё и беседует с иными за жизнь. Козы необычайно общительны и могут воспринимать человека как часть своего стада и охотно следовать за ним, как за вожаком. А если человек присутствовал при рождении козленка, тогда он воспринимается козлятками-ребятками как в доску свой. Козы «говорят» глазами: можно понять буквально всё, что им нужно. Козий навоз - лучшее удобрение для садов и огородов, его нужно в два-три раза меньше, чем коровьего. У деда двадцать три козы разных пород: молочные, шерстные, пуховые и грубошерстные смешанной продуктивности. Он «местный селекционер». То есть, не может уследить за перекрёстным спариванием своих коз и породы давно уже перемешались, хотя на людях сочиняет: у меня чистокровки «непроймёнской породы»! Козлов он держит в отдельном помещении: у тех специфический запах, попросту сказать вонь, коя передается козам, а от них - молоку. В туше откормленной взрослой козы 20-25 килограммов мяса. По вкусовым качествам козлятина не уступает баранине. Мясо высокого качества, без запаха, получают из нагулянных кастратов, из выбракованных упитанных маток и молодняка. Дед приглашает ветеринара и тот кастрирует козликов в возрасте полугода. Сам старик не может даже видеть операции: нервы уже не те – жалко «внучков». Хорошая коза молока даёт, по отёлу, как плохая корова  – 6-8 литров в день, по запуску – 2-3 литра, а кормов ей нужно в 6 раз меньше, чем для КРС. Молоко породистых коз превосходит коровье по белку и жиру. Благодаря своему аромату и уникальному составу сгустка, получаемого при створаживании, козье молоко включают в состав лучших сыров. Молоко у коз превосходное на вкус и очень полезное. Но его нужно уметь пить. Лучше всего сразу же после доения, ещё тёплым. Козье молоко лечебно, когда употребляется как самостоятельный продукт. Я сначала на своих хозяев удивлялась: как они живут без таблеток? Теперь сама таблеток не принимаю – и думать о них забыла. После каждой дойки следует делать массаж вымени: мягко толкать его вверх и вниз, как это делает козлёнок. Дедушка Сижу-Куру сдаивать досуха и разминать мастит пока ещё может, хотя, если подсмотреть, выходит это у однорукого старика очень смешно. У деда «мягкая рука», поэтому он доит коз с нежным выменем, дабы не вызвать травматический мастит.

А вот у его бабы руки грубые - она доит остальных. Её руки – это надо видеть! Кисти чёрные, как земля, и грубые, кожа потрескана узорно и глубоко: раскалённый чугунок из печи выхватить и поставить на стол она может без ухвата, а вот козу такими лапами не раздоишь. Раздаивает дед – хотя одной, зато мягкой от сравнительного безделья, рукой. Своего мужа Варя-Пустоглазка уважает, прилюдно почитает, а про себя побаивается - за его ум, начитанность и смелость суждений, и всё время ждёт репрессий от властей. Как-то летом я пожалела старуху: та копалась на грядке в нескончаемый моросящий дождь. Надела сапоги, вышла в огород, подошла: «Идёмте в дом, я чай заварила. Так ведь и упадёте здесь, умрёте на проклятой грядке». Баба поджала губы, строго посмотрела на меня, взяла прутик и начертала им на земле: «Огород». «Теперь, дочка, прочитай наоборот», говорит. «Дорого» ей, выходит, чаи-то распивать в полевой сезон: работать надо!

Жена дедушки Сижу-Куру - завидная для всех гнилоедовских стариков хозяйка.  Пустоглазкой прозвали за невыразительный отсутствующий взгляд светлых серо-голубых глаз, водянистых и пустых. Эта пустота проявлялась с годами: вместе с ращением четырёх детей и беспросветной работой дояркой в совхозе и по домашнему хозяйству. У неё, по обыкновению, забито-богобоязненный трудовой вид, работает как проклятая, не покладая рук. Уже много лет весь дом, козы, птица, дрова, огород на ней. За дедушкой Сижу-Куру – только магазин и рынок, где следует «общаться». Пустоглазка из козьего молока делает сметану, масло, творожный сыр и брынзу. Я у них на молоке растолстела на семь кило – ем, пью, угощаюсь, ну не могу остановиться! Ещё Пустоглазка собирает пух и крутит нитку, сама её красит. «Крутить нитку» - это у неё отдых. Работает и на заказ. На днях она продала несколько мотков пуховой нитки одной девушке – странной и красивой - от неё пахло кофе, в Гнилоедово такого не бывает. На бабе и варенья. Как она варит ягоды! В зимний день брусничное варенье на хлебе, словно кусочек солнца: искрится, переливается, как летнее солнышко на лесной полянке. Сезон сборов у неё начинается в июле - с земляники и жимолости. В августе - черника, голубика, брусника, морошка, малина, смородина. Сентябрь-октябрь - походы на Жабье болото за клюквой, и ещё в это время собирают прихваченные первыми морозцами ягоды калины и рябины. У каждой ягоды есть свои большие и маленькие секреты. Вот, жимолость обирать с куста всю скопом нельзя: она зреет понемножку, по отдельной ягоде – так и собирать. Черника есть боровая и болотная – у них разный вкус. Брусника не всякая целебна: если съешь пригоршню ягод прямо в лесу и в скором времени захочется по малой нужде, значит, почки очищаются – собирай здесь, не прогадаешь. А как хороша с молоком лесная красава - голубика! За морошкой, что растет на болоте редко, поодиночке, находишься, зато потом сваренная нежно-янтарная масса - тот же мед. Ещё у Пустоглазки фирменное блюдо - грибы лисички в сметане: ешь и душа улетает в рай. Выживают старики, как могут, все в трудах. Старуха уверена: от своих хождений по осеннему болоту она вряд ли долго протянет – болото высасывает силу из человека…

А этой весной, на чёрном тонированном джипе, приезжали в совхоз столичные инвесторы – искали место под элитное охотхозяйство для иностранцев. Видно, пронюхали и позавидовали на клуб в Блядуново. Смеялись: выводите своих дохлых коров, мы на них потренируемся - хорошо заплатим за ваших догодяг. Пока они в конторе заседали и, по обыкновению, намёками грозились, племенной козёл дедушки Сижу-Куру, Нечай, раньше добрых людей учуяв недоброе, сначала забодал передние колёса джипа и измял ему крылья и бампера, а потом запрыгнул на капот и крышу, и там копытами и рогами всю краску ободрал и поцарапал. Народ сбежался на площадь и с одобрением смотрел. Инвесторы финансовых претензий к старику предъявлять не стали, а молча застрелили козла на месте преступления, уехали и в селе больше не появлялись. Кто-то из городских  успел на цифровик заснять Нечая, когда тот гордо стоял на кабине побитого им джипа, и теперь этими фотографиями пугают земельных рейдеров. Районная газета «Скукожильская правда» инцидент осветила, взяв однозначно сторону местного козла. Так дедушка Сижу-Куру второй раз, после отрезанной руки, прославился на всю округу. Сначала, узрев убиенного друга, дед прилюдно заплакал. А не плакал он, как высчитали добрые люди, ровно тридцать три года: с того дня, как из района приехали милиционеры и, по решению начальства, разломали у деда теплицы и обозвали его спекулянтом, живущим на нетрудовые доходы, да ещё и немножечко дубинками побили, когда дед, с вилами наперевес, попробовал было отстоять свои сооружения для огурцов и помидоров. Дедушка Сижу-Куру смирился с очередной утратой, но как читающий пенсионер, затеял возводить погибшего Нечая в местные герои. В отдельно взятом Гнилоедово с доблестью и героизмом издревле было как-то слабовато, а потому, наверное, парнокопытного героя приняли на ура и стали им гордиться, что тебе футбольной командой. Дед обошёл дворы всех дольщиков гнилоедовской земли и собрал пожертвования за потерю кормильца, павшему за справедливость, защищая от земноводных рейдеров гнилоедовские сельхозугодья, луга, речки, озёра и пруды с болотами. Дед убеждал всех: Нечай был элитным производителем и умнейшим существом. Иным академикам-отраслевикам куда как далеко до Нечая, если судить по тому, что пишут в газетах и в телевизоре говорят. Козёл, утверждал дед, очень много размышлял про крестьянскую нашу жизнь и почти уже научился внятно говорить! Да вы сами видели сколько раз, когда мимо моего дома, вечерами, проходили: я сижу-куру и беседую с Нечаем, спрашиваю его мнение; Нечай, подумав, мотает бородой - утверждает либо отрицает. Жалейка-Электро считает: дедушка Сижу-Куру совершил просто небывалый в этой местности подвиг - с небогатого и прижимистого народа собрал рыночную стоимость учёного козла с золотым руном! Собрал не деньгами, конечно, а натурой: кто отдал поросёнка, кто пару кур или гуся, сотню яйц, банку топлёного масла или пять банок самогона – дед всё записал, продал в городе по максимальным ставкам и отчитался перед односельчанами. На собранные с мира пожертвования, известный в Непроймёнской стороне официальный скульптор, хотя и сам лауреат, но вдохновлённый необычной затеей, по фотографиям, изваял козлу Нечаю памятник в масштабе 1:2. Теперь в селе два белых монумента: в сквере стоит пролетарский вождь, товарищ Ленин, в масштабе 1:1, в костюмчике и галстучке, и с вечно протянутой к крестьянам, как заведено, рукой, а во дворе у дедушки Сижу-Куру – гордый Нечай с грозными рогами.

Отвлечёмся… А вот атомщику, академику Нечаю, в сходной ситуации рукотворного памятника не возвели, и даже простенького бюста в масштабе 1:1. Он застрелился в угаре перекройки. Самоубийство академика Нечая, естественно, замолчали: он же не царь, не великий князь, и даже не вешатель русского народа, как Столыпин или Колчак, а просто не мог наш учёный муж перетерпеть, что авантюристы из профильного начальства, как он считал, в очередной раз толкают Россию к катастрофе. Академик Нечай гражданским подвигом своей смерти выразил протест и хотел предупредить народ. Это были его личные баррикады. А ведь, наверное, знакомые предупреждали: идти умирать на баррикады за общее будущее можно только в тоталитарном или в родовом обществе, где человек человеку действительно друг, товарищ и брат, ибо у людей здесь общая судьба. А в сегодняшней либеральной России умирать не по прямой службе, а во имя чего-то или кого-то, суть чистое юродство - так это воспринимается в классическом буржуазном обществе, основанном на индивидуализме. Хотя наше общество ещё не стало классически буржуазным, но уже немного найдётся желающих идти на баррикады. К тому же, борьба граждан за свои интересы, даже у русских, всегда начинается в мягких формах. Но если замордованный народ возмутится, а начальство не воспримет, тогда – все на баррикады, а там увидим: за что стоит умирать.

Вы, мятежный читатель мой, броситесь спрашивать меня: а почему образ непокорного козла Нечая увековечили не в публичном месте? Словами Жалейки-Электро отвечаю: дед всерьёз опасался - установи памятник Нечаю у дома культуры, в сквере или у совхозной конторы, новые кулаки-мироеды под покровом тёмной ночи, по старой привычке, разобьют его кувалдами и ломами, или мстительные инвесторы вернутся из Москвы уже с гранатомётами и среди бела дня расстреляют в упор рогатого героя.  

-  Откуда в нашей зоне новые кулаки-мироеды со старыми привычками? – спрашиваю раскрасневшуюся в тёплой машине даму, самому даже интересно.

-  Дедушка кулаками называет фермеров - тех, кто забрал свой пай из коллективного хозяйства. Со своим соседом, кулаком Баландой, дед бьётся едва ни на ножах и чуть ни каждый день - через общий забор. Они сейчас оба должны быть во дворах – найдёте их у штакетного заборчика меж огородами.

-  А живописная картина: однорукий седовласый дед на завалинке сидит и, в задумчивости, курит самокрутку! Такой выплачет крестьянское горе в бесхозное поле…

-  Ага: выплачет профессионально! Его в Гнилоедово считают дедом Щукарём-2, сельским паразитом новой формации. Дед среди первых явился записываться в фермеры, как Щукарь - в партию большевиков. Только быстро опомнился: благо, свою земельную долю не успел забрать и продать. Он и кулаков-мироедов клеймит, и батраков, и городских инвесторов, и Кремль, и заграницу – всех, кроме ближнего начальства…

С понятиями дед, с пользою читает!

Ещё рассказала мне Жалейка-Электро о вчерашей зачистке Гнилоедово перед возможным приездом столичных путешественников с иностранными гостями. Многим было «рекомендовано» уехать из села. Даже в школе и детсаде провели опросы: кто где предполагает находиться в часы Х? Опросчики в мундирах ходили по домам и переписывали всех жителей и приезжих. Сейчас Гнилоедово наполовину вымерло, как Москва накануне Олимпиады-80. Оставшихся просили, когда приедут гости, случись неподалёку от вип-персон, не делать резких движений: не подпрыгивать, не нагибаться и не махать руками, не лезть в карман за семечками… - снайперы, мол, тоже люди… Но если снайпер кого и шлёпнет, не беспокойтесь: посмертно наградят, похоронят, а родне отвалят из бюджета «отступных» - деньги приготовлены. Все магазины, кроме продуктовых, и учреждения тоже закрываются с завтрашнего дня. В продмагах идёт жесточайшая выбраковка товаров: изымают все, какие невозможно уже подтянуть до евростандартов. Пустоглазка нанялась даже подрабатывать в продмаге: ночами клеит этикетки Непроймёнского пивзавода на бутылки чешского и немецкого пива. Практически вся деловая активность будет сведена к нулю, но о возмещении прямых убытков физическим и юридическим лицам - молчок! Ограничен до нуля въезд и регистрация граждан. Мне, «приезжей», настойчиво предложили прервать свои опыты и сегодня, к 15-00, убраться из села «откуда заявилась вместе со своей наукой». Умирать, калечиться, валяться пьяными, орать и материться решительно запрещено. И кладбище на три дня закрыли для посещений: даже приспичит кому сыграть сегодня-завтра в ящик – так не рекомендуетсяльзя ни слёз, ни венков, ни гробов, ни причитаний и вообще: «Чтоб в Гнилоедово у меня никакого упадничества и негатива!» Зато живым приказано ходить с документами, удостоверяющими личность, а детей и подростков из дворов без сопровождения взрослыми не выпускать. Обыскивают всё и всех, а могут и просто задержать – «по подозрению», «на всякий случай»… Одни хляби небесные обуздать пока не удаётся. И как назло электромагнитные поля над Жабьем опять шалят: в телевизоре рябит, сотовый молчит, у стариков головы болят: ну это бывает здесь, в округе ржавого болота – под ним железная руда. Я впервые вижу обычные наши глупости и мерзости в столь концентрированном виде. Так любопытно! И даже немножко страшновато…

-  А «фишку» готовят?

-  О, да! Президенту поднесут новорождённого гнилоедовца для поцелуя в пузик. Тут же счастливая мамаша даст мальчику имя поцелуйщика.

-  А где возьмут младенца? По расписанию в хорошие руки не родишься, - намекаю Жалейке на свой опыт.

-  Родишься, как прикажут. Завтра со всей Непроймёнской стороны привезут беременных мальчиками на сносях, в нужный момент вызовут искусственные роды…

Зато новорождённый попадёт в исторический кадр! Это может быть первый и последний телекадр в его жизни. Простые граждане только и попадают на телеэкраны - на втором, конечно, плане, - когда высочайшее начальство, облачившись в спецовку «Газпрома» или спортивную форму, объезжает по необходимости страну. Все запечатлённые лица провинциалов из массовки выражают восторженную доверчивость к посетившему их малую родину столичному гостю, кадры с иными - неправильными - выражениями лиц и жестами на экран гарантированно не попадут.   

-  Народ хотя б тихонько робщет? – спрашиваю пытливую девушку, самому даже интересно.

-  Местные скорей довольны. Смеются: «Начальство помереть не даст!» Им за казённый счёт красят дома, меняют заборы, ставят лавочки у калиток, в палисадники высаживают с комьями осенние цветы, вкручивают лампочки там, где о них забыли в последние двадцать лет, вменяемых обучают ролевым играм, раздают наряды, а ещё больше обещают – при условии, «если всё пройдёт как надо». Полного доверия к местным жителям у властей, конечно же, нет. Говорят, в последний момент на автобусах привезут массовку – функционеров из партии «Недогоняющих», активистов среди несупротивных и, конечно, госслужащих – их предварительно проверят на лояльность через детектор лжи. Массовку расставят по всему маршруту, на случай остановки начальства: они же у нас любят вот так взять за здорово живёшь, остановиться посреди маршрута и пообщаться со своим народом…

«Вот где могут пригодиться мои разборные манекены! - торжествовал бы Козюля. - Всего-то нужно тысяч сорок-пятьдесят манекенов – население среднего сельского района. Так бы и возили моих трансформеров по стране, штабелями, в литерном эшелоне – обошлось казне стократ дешевле, чем сейчас проверенных на лояльность граждан сгонять со всей Непроймёнской стороны, а местных - обучать, наряжать, снабжать, кормить, поить, охранять, кровом обеспечивать, задаривать и обещать заведомо невыполнимое, ставя под удар искомую вами народную любовь к начальству…»

Всех больных и убогих гнилоедовцев, продолжает Жалейка-Электро, уже вывезли за пределы района и разместили в каком-то санатории. А почему, интересуюсь, не в районную больницу – подлечились бы заодно? Оказалось: районная больница капитально не ремонтировалась с брежневских времён - в ней даже простую диспансеризацию провести уже нет никакой возможности. Бомжей и нелегальных иммигрантов переловили тоже – и увезли в «обезьяннике» невесть куда. В неизвестном направлении увезли одну старуху: у ней на чердаке нашли заготовленный плакат, внучка фломастерами нарисовала: «Мне не лечат зубы». Местных татар, мордву, чувашей настойчиво попросили ходить в национальных одеждах и говорить на национальных языках – иностранцам будет по душе такая политкорректность на местах. Сейчас городские наставники учат местных ходить в национальных костюмах и говорить на родном языке политкорректные фразы. Детей натаскивают, как отвечать на сто «неожиданных» вопросов и как самим задавать один вопрос: «Когда Россия станет чемпионом Европы по футболу?» Запретили грызть семечки на улицах и даже во дворах. Всем следует стоять и ходить, опустив глаза с видом нашкодившего первоклашки. Богослужение в церкви будет приурочено по времени к возможному проезду кортежа. Привезли и уже поставили вчера сруб национальной мордовской бани. В ней эрзян и мокшан учат париться по-чёрному. Раньше, оказывается, мылись все вместе: мужчины, женщины и дети. У языческой мордвы богиня Баня-азор-ава заправляла многими делами: в бане рожали, омывались перед свадьбой, парили новорождённых – девочек берёзовыми вениками, мальчиков – дубовыми. Раз в год протапливали баню специально для почивших в бозе предков. Тех из гнилоедовцев, кто выразил желание, в образе представителя народа, париться в момент проезда начальства, записали в отдельную группу. Сейчас их проверяют на грибок, паразитов, искренность выражения лица, внутреннее содержание и внешнюю симпатичность, поведение в быту - по характеристикам соседей, приятность тембра голоса, косноязычье, смех. Это я ещё  лояльность опускаю!

Жалейка-Электро уже слышала такую байку… К ответственному за мордовскую баню  товарищу обратилась прошедшая отбор сдобная розовощёкая эрзянка:

-  Товарищ, если париться будем по старинке, можно я из района своего друга приглашу?

-  Женщины и мужчины париться будут раздельно! - строго отвечал товарищ. - У нас, конечно, повсеместно объявлена демократия и даже местами попахивает срамным либерализмом, но не до такой же степени, как в языческие времена.

-  И вы не боитесь ввести в заблуждение столичное начальство? Вдруг кто-нибудь из природного любопытства заглянет в парилку в самый интересный момент?

-  Хм-м-м… Вместо друга из района, подыщем тебе жаропрочного манекена, даже парочку, – и жарь их в парной, как хочешь. Если кто и заглянет вовнутрь, в чёрном дыму глаз разъедает, не разберёт…

-  Тогда уж я лучше негритоса из Потёмок приглашу – в бане копоть…

Вползаем, наконец, в село. На самой окраине красуется сгоревшая конюшня. Вокруг неё строительная суета: одни рабочие, все иностранцы, обивают её фанерными листами, другие – эти листы красят. В конюшне, повествует Жалейка-Электро, на время проезда гостей, планируют запереть гнилоедовцев пяти категорий: наркоманов, пьяниц, дебоширов, недовольных и неблагонадёжных – списки утверждены в районе!

Ого, радуюсь! Местное начальство молодцом: уже отличает недовольных от неблагонадёжных. Недовольные - с кем ни бывает! - не довольны из-за своего сутяжного характера или в силу текущих обстоятельств - это для общества безвредно, а неблагонадёжные не довольны из принципа, и способны творить пакости для всех.

С недовольными пора особо разобраться! Их во все времена у нас хватало. Начальство чёрт-те из каких заоблачных дворцов слетит в самый вниз вдохновлять  простой, так называемый, народ, а эти недовольные повылезут из своих незамазанных щелей и ну ломаться перед руководством, расколупывать свои заскорузлые болячки да изображать из себя мучеников и истинный «глас народа»! Лжемазохисты – только и всего! Кому сиё кривляние полезно? Даже не осознают, сколь затратное для бюджета мероприятие могут своим поведением смазать! Высокое начальство о причинах их болячек доподлинно уже всё знает - в целом, а в частности ему вдаваться-то зачем? Для честностей есть местное начальство. Оно вам не нравится? Вы даже его не знаете в лицо? Это я обращаюсь к вечно недовольным. Вот и становитесь ответственными гражданами сами! Объединяйтесь в общественные структуры и на соревновательных началах, через выборы, проводите своих - знакомых и нравящихся вам - людей в начальство: в депутаты, в местное самоуправление, рекомендуйте в администрацию… - мало ли куда пока ещё можно своего человечка запихнуть! Вот правильный путь для тех, кто не доволен текущим начальством. А пустяками донимать его зачем? Высшему начальству непозволительно увязнуть в мусоре бытия, кто ж за него будет горы двигать? 

А с неблагонадёжными и разбираться не пришлось. Их, чаю, сейчас осталось исчезающе мало – за своими принципами все, кто хотел, уже отбыли за кордон. Неблагонадёжных сменили иммигранты и террористы.

Наконец, со скоростью болотной черепахи, по усеянному лепёшками выгону, заползаем на окраину села. Здесь, отвлёкшись на Жалейкин анекдот о местных неистребимых самогонщиках, едва ни угодил в узкую траншею: это явно когда-то выкапывали кабель или трубы, вручную и не засыпали. Траншея ведёт к группе как бы животноводческих помещений. Ближе всех к нам, из-за тосканских холмов старого просевшего навоза, виднеется скелет телятника. Он взирает на мир пустыми глазницами окон, с крыши его сняты шифер и стропила, унесены и двери с тамбура, а что не разобрали или не смогли выломать - благополучно всё сгнило под дождём и покрылось жёлто-коричневыми лишаями мха. Рядом топорщится некогда из профнастила сделанный, давно уж разорённый ангар для сельхозтехники – тоже без крыши, одни железо-бетонные рёбра торчат ещё над рыжим бурьяном. И здесь кипит работа: иностранные рабочие в оранжевых комбинезонах наводят на скелеты весёленькую драпировку…

Сельчане на улице, вижу, одеты хорошо. И то: в городах ходить в рванье да заплатах – это шарм, в деревнях – стыдоба. Если на селе кто встретился в рванье – это или городской прикалывается или бомж приблудный. Когда въехали на центральную улицу, в машину пахнул свиной дух. Ну и вонь! Включаю кондиционер.

Жалейка-Электро, прикрыв носик надушенным платочком, продолжает мой культпросвет…  В центре села вчера положили асфальт и сейчас ещё ряды новеньких фонарей горят, не уступая заутреннему солнцу – забыли, с непривычки, потушить. А ещё позавчера в Гнилоедово горели всего три лампочки на столбах, а ночью опять зашли волки с Жабьего болота, и мучимый бессонницей дедушка Сижу-Куру, выйдя на крыльцо покурить, слышал, как на задах огорода тявкает лис. Из продуктовых магазинов и киосков санэпиднадзор убрал все местные продукты, кроме хлеба. От этого и запах в магазинах сразу изменился к лучшему – фасовка сделала своё благое дело. И спиртное, крепче пива, запретили продавать. К дому культуры уже подвезли современные стройматериалы: ремонт планируют осуществить за два дня. А пока что у символа упавшей культуры на селе, вижу, пооторваны все водосточные трубы, а оконные проёмы забиты потемневшей и сучковатой берёзовой фанерой, размалёванной непристойными надписями и даже… чёрной свастикой?! Откуда здесь свастика взялась? Знать, в селе завёлся интернет – и первым делом накачались дряни… Шприцы, как гильзы после боя, валяются на площади у правления совхоза: их мне видно даже из машины - с вечера ещё не подмели. Интернет, свастика и шприцы - это для села в глубинке крутая новизна! Кое-кто в Гнилоедово за своим временем всё же поспевает! Остальное большинство, устав бороться с трудностями и воровать, погрузились в ничегонеделанье и пьянство. Самогон здесь как сам по себе гонится; продают в каждом четвёртом доме. И самогонка-то плохая – из мороженой картошки. А властям дела нет. Напишут активисты в милицию или в сельскую администрацию - явится наряд, реквизирует самогонный агрегат, а через неделю-другую в том же доме самогон опять течёт рекой. Ну, кто здесь виноват: ну нет на самогонщиков управы! Гнилоедовского мужика от бутыли самогона бульдозером не отодвинешь. Вчера же поступили с самогонщиками строго, но справедливо: все аппараты отобрали, под расписку уполномоченного райотдела милиции – на период визита.

Опять недоработка на селе! В Советском государстве каждый самогонщик был учтён и охвачен милицией, а каждый пьяница был охвачен хотя бы общественностью – и через раз помогало! В демократическом государстве начальство с общественностью о пьющих людях заботятся как-то совсем уж маловато, но дай срок!..  

Когда зашли во двор, хозяйский кобелёк заворчал было на непрошенных гостей из подозрительной Наны, но узнав Жалейку, кинулся к ней, вертя хвостом, ожидая, верно, баклажки тёплого молочка с фермы, но, обнаружив пустые руки, сник и принялся жалобно скулить и ластиться кривым бочком к её сапогу. Что-то стряслось, говорит аспирантка и, оставив меня гулять среди тупой домашней птицы, сама взлетает на крыльцо дома - разузнать.  

Осматриваюсь, как учили… Композиционно середину тщательно выметенного двора занимает капитальный памятник козлу Нечаю, на постаменте. Величавая, упёртая фигура, бодливые гнутые рога - настоящий символ героизма домашнего скота! Даже обласканный туристами неведомо за что сфинкс египетский с битым носом выглядел бы здесь не столь уместно. На шее у Нечая на цветной ленточке висит медаль. Неужто настоящая, как у меня? Подхожу, беру… Да, настоящая частная медаль «Знатному козлу» чеканки Московского монетного двора! Слава Нечая докатилась до Москвы – вот и справедливо наградили. Вокруг Нечая бодро расхаживают куры, утки, гуси, но и один индюк – правда, тот совсем потерянного вида, будто предвидя скорый свой рождественский конец. Вся птица мечена на крыльях свежими пятнами фиолетовой синьки. Домашняя птица, от Жалеки-Электро знаю, с козами живёт отлично! Достаётся от коз одним млекопитающим, особливо соседям. Хочешь поссориться с соседом – заведи козу! Козы вездесущи: даже на деревья взбираются легко, как пацаны, а уж в соседний огород пролезть за понравившейся в щель травинкой, хотя такую же копытом топчет, это для козы закон! Ага, а вот и она! Из сарая высовывается молоденькая, как бы удивлённая коза. У неё маленькое вымя и первый гон. Но искательница удовольствий ещё не знает, к кому пристать «за этим делом». Уставилась, не мигая, сначала на меня, в раздумьях, пожевала, в разные стороны подвигала ушами, затем, вдруг, ринулась на замешкавшегося кобелька и с ходу попыталась его «крыть». Пёс огрызнулся и подальше от греха утёк в свою конуру. Делаю неизбежный вывод: у дедушки Сижу-Куру племенного козла нет, а гипсовый Нечай уже не в счёт.

Тогда иду к калитке на огород: двадцать соток, вспахан трактором под зиму. Оттуда-то с задов опять благоухает свиным духом. Летом, даже представить страшно, сколько здесь должно быть мух! У забора на соседский огород, картинно и не шевелясь лежит белая коза. Даже странно: козы чистоплотные животные, им надо много чистой воды для личной гигиены, а эта лежит в самой грязи и на спине, будто недавно околела. Возвращаюсь к дому, заглядываю в палисадник. Эх, жаль не сезон! Жалейка-Электро говорила: у бабы Пустоглазки не достанет денег заводить культурные цветы, а любит флору с детства, вот и разводит в палисаднике цветочки лесные и луговые, неяркие, зато бесплатно. Буквально все местные дикие травы, за исключением тех, что растут в жестком симбиозе с какими-то другими растениями, легко переносятся в культурный сад. Летом в палисаднике у Пустоглазки растут на загляденье разные колокольчики, чины, герани, лютиковые, змеиный горец, кровохлебка, собачья фиалка, гравиллаты, василисники, ирисы и много чего ещё взятое из леса и с луга. Просто нужно перенести в сад побольше и родной почвы, когда берёшь растение из дикой природы. И, конечно, нужно соблюдать условия произрастания: тень или прямое солнце, влажная или сухая почва, богатая или бедная. Ещё баба растит лекарственные травы – но уже на отдельном участке в огороде: многие аптечные лекарства не по карману сельским старикам…

Вдруг, на крыльцо вылетает Жалейка-Электро и кричит мне:

-  Баланда, сосед, Маньку отравил! Лучшая молочная коза у деда! С час тому назад. Нечая… – теперь Маньку… Опять начинается!

-  Что начинается?! – говорю построже.

-  Пальба! Дед кусает шляпки гвоздей, набивает ими патроны: пойдёт, наверное, с ружьём за огороды – мстить Баланде. Грозится в ответ грохнуть его свиноматку: она  позавчера опоросилась.

 -  А у Баланды ружьё есть?

-  Наверняка: они здесь все самостийные охотники - незарегистрированных ружей полно. И есть у Баланды три здоровенные собаки во дворе.  

-  Свинью за козу: око за око…

-  Они друг друга могут перестрелять! Ещё погибнут с голода тринадцать поросят. Бегу в правление, там милиция, начальство сидит из района - остановят бойню!

-  Милицию не надо, сам справлюсь! А вот директора совхоза тихонько пригласите, он мне нужен. Скажите: прибыло ответственное лицо от Понарошку.

Ещё мне здесь не хватало бойни канун мероприятия! В Потёмках засада, в Блядуново психическая атака, в Гнилоедово поединок с огнестрелом… С ума что ли все, сверх плана, посходили?!     

Тут на крыльцо вываливается дед, следом выступает бабка.

-  Отвяжись, сказал! – кричит дедушка Сижу-Куру.

Пустоглазка не отстаёт. Дед в запахнутом зипуне из козьих шкур, явно прячет в нём целое ружьё. Не обрез – ружьё с прикладом: уже добрый признак!

У старика выразительные глаза, путаная седая борода, длинные усы, семечная шелуха к ним прилипла и козьи пушки. Запоминающийся дед: высокий и сухой, с острым непокорным взглядом и сверканием белков на обветренном тёмном лице. Внешне похож на гибрид индийского старика из теленовостей и Дон-Кихота, случайно, без ведома Сервантеса, дожившего до российской пенсии.

Баба - высокая широкоплечая худая, одета тоже кое–как, но безупречно чисто. Когда-то, ловлю себя на задней мысли, была красавица. И Жалейка-Электро говорила: в молодости дед выдержал серьёзную конкуренцию за неё, с драками до крови, а победил эту заведомую, как оказалось, материалистку тем, что первым из парней, как пастух на отгонных пастбищах, получил от совхоза коня с подводой, ружьё, и на четыре года - тулуп, удлинённую бекешу и валенки с прорезиненным низом. А вот то, что пришёл из армии сержантом и вся грудь в значках, не сыграло: раньше таким петухом каждый третий непроймёнский вояка возвращался. Пустоглазка – заезженная некрасовская женщина из народа: безучастна ко всему, что происходит за воротами. Дворовые ворота – это уже давно её главные границы в жизни. Она подходила в пару к Треньке Дешевухину ещё меньше, чем Наташа Ростова – Пьеру Безухову, и счастлива, наверное, была только, когда тот, придя из армии, по-быстрому женихался…   

Как всегда, вызывая огонь на себя, телом загораживаю путь к преступленью! Подходят гуськом ко мне, разом, в шаг, тормозят. Баба застывает за спиною старика; глядит на меня исподлобья, тупо, с потухающим умом.

-  А-а-а, знаю, – прикидывается миролюбивым дед, - ты с Потёмок, Нюркин муж?

-  Так точно!

-  Ещё шерсть нужна? Тебе есть работа, - через плечо возвышает он голос к своей бабе. – Отдай Нюркин заказ, а деньги проверь, как я учил! Иди в дом. Пошла!

Баба не решается возразить, опускает плечи и глаза, пятится к дому – работа прежде всего!

-  А ты, негр, услышишь выстрелы – не бзди! Это партизаны. У вас, в Африке, они тоже есть – я читал.

Войны нет, а партизанят по-военному. В Африке, как в России.

-  Выстрелов быть не должно! – с нажимом говорю читающему пенсионеру. – Вы же, товарищ, понимаете: намеренное отравление козы в суде не обоснуешь никак. Я могу помочь вам устроить экспертизу, дабы попробовать установить сам факт отравления. А вот доказать расстрел невинной свиноматки в её родном хлеву – раз плюнуть.

-  Жалейка набрехать успела!.. Выгоню из дома, на!..

-  Она спасает вас от скамьи. Районная милиция - в двух шагах. Вы - уважаемый человек, заслуженный пастух, хозяин знаменитого Нечая! - и хотите на старость лет загреметь куда не след?!  

-  А хоть и загреметь! Как я теперь посмотрю в глаза Нечая, если не отомщу? Вот он – каждый день с ним говорю. Манька была его любимой женой! Боевой подругой!..

Услышав слова о боевой подруге, я даже на мгновение заколебался. За боевую подругу надо мстить! Но здесь, великодушный читатель мой, здесь животный мир – нельзя же напрямую с моей Маруси на козу Маньку весь смысл переносить. Так и за своего колорадского жука, отравленного на соседском огороде, или за родную меченую клюквенным вареньем муху, прибитую на соседской навозной куче, могут начать мстить – неадекватных граждан вон сколько развелось.

-  Позвольте, уважаемый, мне самому переговорить с Баландой. Я всё улажу предипломатический путём. Обещаю: он, гад, заплатит нам за Маньку по высшей таксе! Или мы его опозорим, или даже изгоним из села.               

-  Чтобы Баланда заплатил?!. Он жадоба! Кулак: чужого не возьмёт – своего не будет! Ты думаешь, негр, у него своих коз нет? Его, думаешь, козы не лазят в мой огород? У Баланды пять дойных коз, все Манькины сестры да племянницы, а молока-то нет: "зажимают" козы своё молочко - чуют недоброту хозяев. У нас что ни фермер – мироед!

-  Зависть – сильный тормоз инициативам начальства на селе. Завидуете успешному кулаку – вот и всё. Сами почему не разбогатели? Кто мешал?

Тут-то дедушку Сижу-Куру и прорвало. Как закричит:

-  У бедняка двор крыт светом, обнесён ветром, платья - что на себе, хлеба - что в себе, голь да перетыка! Да, я всю жизнь проработал от зари до зари, а сейчас бедняк! Четырёх детей поднял – и где они? Государство мне за них даже спасибо не сказало. Свою скотину имели, а хорошего мяса даже дети не видели, одни кости да обрезки: всё на базар в Скукожильск, всё кавказцам сдавали – рынок их. С мальства полол сорняки на огороде. Пацаном глаза закрою ночью - встают сорняки стеной! Я их рублю мотыгою, рублю - опять встают. От мотыги обе ноги в рубцах – так и не рассосались! Огород – враг человека! Двадцать первый век, а копаем землю лопатой, а полем сорняки мотыгой, жука собираем вручную – всё как при царе Горохе. Отбирает только здоровье. Потом весь доход уйдёт на врачей. Огородничество – тоже наука. Не все её понимают. Овощи чувствовать надо, как коз. Видимость только лёгкости, а традиция копать - вредная. Укатала сивка бурку!

-  Физический труд бодрит!

-  Бодрит, у кого сила осталась. В деревне: один трудится, другой сидит, а живут  одинаково. Потому что работаешь – значит, и тратишь. Сегодня, если не пропиваться насквозь, можно и не работать в наёме. Я своё давно отработал: рука высохла, хватит! Внук с города приехал: «А кто это деду на спину воду налил?» - это он увидел не просыхающую от пота рубашку. Теперь кончился лучший в районе пастух. Сейчас уже и огорода мне не надо: одной рукой много ли наковыряешь, только разозлишься на себя и на весь свет. Баба если раньше умрёт, и я с нею рядом лягу - за компанию веселей…

Разговорил я деда… Он, оказалось, после утраты руки перестал работать принципиально. Только, работящий читатель мой, поймите меня правильно: «перестал работать» не в городском смысле, а в деревенском. На вопрос: «Что делаешь?» он с вызовом отвечал: «Сижу, куру. Возраженья есть?» Философия жизни у дедушки Сижу-Куру такова… В сельской деревне нет везения, как в городе. В деревне не может «повезти», сельское хозяйство – не рулетка. Честным путём на нечернозёмных землях никак не заработать, хоть убейся. Работой на селе всегда можно прожить, но не разбогатеть. Разбогатеть можно, только если отбирать и воровать. Хочешь разбогатеть - изволь «крутиться». От ежедневных призывов либерального начальства «крутиться» деда уже давно тошнит. Ради чего «крутиться» на болотах? Чего бы сперва ни вывести российской сельхознауке сорт клюквы размером с черешню, а голубики – со сливу, а уж потом призывать «крутиться»? «Наивный, думаю я про себя: тогда сперва надо вывести саму российскую сельхознауку». В Гнилоедово на заливных лугах трава была: при царе - по грудь, при Советах – по пояс, а сегодня - от силы по колено, - вот и коси. И состав трав изменился, стало больше ядовитых: лютик, молочай, собашник, конский щавель… Продуктивность сенокосов на неухоженных лугах упала в четыре раза в сравнении с царскими временами. Косить стало больно-то негде. Да и совхозная халява на пастбища закончилась – теперь платите, старики, за аренду пастбищ. На всех подворьях остались одни ледащие коровёнки, охотникам на мушку, – селекции тоже никакой, сплошное вырожденье, и никому дела нет. Площади угодий велики, а толку с них? Сорный лес, перелесок, овраги, склоны, болота да мочажины. Земля холодная, сырая. Овёс кое-как ещё родится, рожь завсегда плохая, а пшеницу сеять – только привозные семена губить. Весь район – местность для охотничества и рыболовства. «Крутиться» можно на южных чернозёмах, не у нас. Крестьяне легли на дно, как в затопленной подводной лодке: воздух кончается, выхода нет. Молодёжь не работает, а у большинства взрослых людей физических сил уже нет работать на земле. Летом хоть весь световой день работай – толку нет. Угнетает не работа, а безысходность. Теперь крестьянам на всё плевать, кроме своего подворья. В Скукожильском районе уже все мельницы закрылись - молоть нечего. Дожили: в деревню хлеб из города везут. Гнилоедову ещё везёт: деньги бюджетные кидают, за какие заслуги – деду покамест непонятно. А в соседних деревнях полный крах. Последний гармонист уехал из деревни, значит ей конец. Дуракам уже самогона не хватает: стеклоочиститель пьют – в обмороки падают, но пьют. Все последние годы прожили за  счёт железа: выкопали трубы, разрезали и сдали ржавую технику, а теперь от живой ещё техники отрывают части и сдают в металлолом. В большинстве сёл района участковых милиционеров нет - анархия, воровство. Пацаны рады: напьются - и крушат, и жгут всё кругом. Когда у крестьянина голова думает, руки работают, урожай зреет – душа его поёт! А если голова думает уже только задним числом и не о работе, старые руки отвалились, а нового урожая всё нет…

В городе, думаю, старикам ещё хуже. Бедняги выживают за счёт дьявольской хитрости и солдатской смекалки, жесточайшей экономии, «гробовые» выгадывают куда бы положить, дабы не пропали, бутылки сдают и макулатуру, как бомжи… Тысячи хитростей для выживания у стариков! Про них впору притчи создавать, как раньше сочиняли байки о бывалом солдате, ветеране, с двадцатилетней службы вернувшемся на деревню. Со стариками пора особо разобраться!

Дедушка Сижу-Куру «учёный» жизнью. Рассказывает далее об одних своих знакомых стариках с улицы: их дети уехали в город, а у них остался крепкий дом, и когда цена на недвижимость поднялась, детки увезли стариков в город, сельский дом продали приезжим, а стариков поместили в дом престарелых и ездят к ним один раз в месяц – получают за них пенсии. Я уже не верю никому, и государство не верит мне – взаимное недоверие процветает. Дед, засучивая болтающийся рукав до культи:

-  Я инвалид: видишь? А веришь в то, что видишь? Каждый год езжу в район на комиссию подтверждать, что у меня не отросла новая рука. А то не заплатят инвалидских. Просто смешно! Чего они все там сидят?! Всё, к …, надоело! Силы на исходе: скоро уже буду смотреть на обед как на цель жизни.

-  А чем вам плох кулак? Трудовой крестьянин, только богатый.

-  А Баланда не только мне – он для всех плох. Кулаку всё подай! А он тебя из села выживет, наймёт батраков - не из местных.

-  Что: не удобно перед своими?

-  И неудобно, и пришлые дешевле: они зависимы и мстить не будут. Наши люди от Баланды давно отвернулись: мироед! Укатала сивка бурку! Ладно, расскажу… Арендовал он землю у дольщика, у старого пня Шестерика, одинокого. Когда Шестерик умер, Баланда ночью гроб заколотил и вывез его из дому покойника, на самосвале. Хорошо я стук услышал и проследил, кинулся под колёса - отнял тело. А то бы выкинул гроб в Лисий овраг. Сами со старухой закопали Шестерика на кладбище. А Баланда ту земельную долю Шестерика прикарманил себе, по завещанию: обстряпал дельце заранее.

-  По завещанию получил земельную долю, обязываясь похоронить владельца?

-  Ну да! Многих одиноких стариков уже окучил, мироед! Даже угрожал, кто отказывался завещание на землю и на свою усадьбу писать. За подачки, через шантаж земельку-то и прибирает с каждым годом. Его один раз уже сожгли, когда жил на отшибе. Теперь вот перебрался ко мне поближе, в серёдку села. Там, на дальней улице, стояли брошенные дома, развалюхи. Баланда подправил и поселил здесь своих работников – пять семей русских мигрантов из Киргизии и Чечни. А до этого совхоз продал ему телятник под снос. Ладно, Баланда восстановил помещение, переоборудовал, обнёс оградой и запустил туда коз. За три сезона поголовье выросло так, что стало объедать все окрестные выгоны и луга, а что не выщипали - вытоптали. Здесь мы спокон веку пасли личный скот. У нас договор аренды на пастбище был, у Баланды - нет. Ну, мы, старики, заставили администрацию обратиться в райсуд. Тот запретил Баланде пасти на землях поселковых и и совхозных: «Надо было сначала решить вопрос о выпасах, а потом уже приобретать помещение, закупать и размножать скот…»

-  Ваш Баланда – анархист! – говорю, вырвалось непроизвольно.

-  Точь! Так и буду его звать теперь: мироед и анархист! Почему документы на выпас не оформил, как положено? Он тогда стал «клеить» старикам и администрации политику: «Вы мешаете мне решать государственную задачу, поставленную президентом! Вы против демократической власти! Прикажете четыреста голов пустить под нож?»

-  И демагог!

-  Точь: мироед, анархист и демагог!

-  На той же траве пасётся совходное стадо и общее частное стадо сельчан. Баланда прикажет что ли пустить общее стадо под нож? У вас полно неудобий без травы: лучший выход - превратить их в культурное пастбище и…

-  А то Баланда этого не знает! Сам не дурак, да как время раскошеливаться – норовит скосить за дурачка. Продал коз и выстроил свинарник у себя на задах. Чуешь, негр, запах? Сейчас ещё не лето и есть ветерок не в мою сторону. А летом, да в безветренную погоду, хоть беги на осине вешайся. Как дождь или тает снег весной – все нечистоты в речку…

Соседские свиньи, видно, дедушку Сижу-Куру довели: их улица превращается в свинарник! Не случайно дед собрался грохнуть именно свиноматку. Этот Баланда навоз из тачки вываливает прямо за огородом, на задах или валит прямо в камыши у самой речки. У него четыре свиноматки и уже, наверное, больше сотни свиней на откорме. Особливо по вечерам в воздухе над селом, невидимые, витают миазмы свинячьего амбре. В такие часы остро ощущается на себе обратная сторона местного закона о государственной поддержке личных подсобных хозяйств. Дедушка Сижу-Куру уверен: если бы под окнами дома Непроймёнского губернатора сосед держал с полсотни голов свиней, на Непроймёнщине такой закон никогда бы не появился. А Понарошку, когда проводил закон в думе, хотел как лучше: обеспечить занятость сельских жителей и увеличить доходы домашних хозяйств и поступления в бюджет. Так оно и вышло - с фасадной стороны. А с теневой, владельцы ЛПХ повсеместно стали нарушать экологические требования и санитарные нормы. Дедушка Сижу-Куру сколько раз Баланде говорил и на собраниях выступал: хотя бы Баланда в свои свинарники торф завёз - пористый торф-сфагнум поглощает летучие вещества. А всего делов-то: заехать на болото, накопать самосвал бесплатного торфа, подсушить и разместить в свинарнике. Если уж богатей Баланда сваливает навоз, где попало, что говорить о безлошадных бедняках. Они сколачивают свинарники где удобно на своём подворье, но многим не на что даже забор от улицы поставить, не то что транспорт оплатить для вывоза говна в специально отведённые для допревания места – дальние поля коллективных хозяйств – а это за десятки километров от села, да по полевым дорогам… Даже заинтересованный в правде дедушка Сижу-Куру не знает сколько свиней на откорме у Баланды и у остальных сельчан. Никто не знает. Ибо  частники боятся введения налога и не показывают в документах всё поголовье. Кроме того, большинство хозяев продают свиней «черным» перекупщикам - так меньше мороки и застрахован от сакраментального в сельской деревне вопроса: «Где брал корма?» А корма, как и прежде, большей частью ворованные у совхоза. Этот Баланда на селе главный вор! Солярку покупает ночью у совхозных механизаторов, у них же берёт запчасти и материалы - за бутылку самогона. А урожай со своих полей не декларирует: зерно и свёклу скармливает свиньям, а их продаёт «по чёрному» кавказцам, и потому налогов платит родному государству - ноль! А ездит по нашим коллективным дорогам, «сидит» на нашем транформаторе… Круглый вор – за что его нам уважать? Одно у Баланды достижение: на сельхозярмарке выиграл конкурс кабачков – приволок самый большой кабачок, не понял шутки районного агроначальства…

-  А куда смотрит совхоз?

-  Я знаю? У нас в совхозе было развито животноводство и овощеводство, а зерноводство – сущая беда. Когда объявили перестройку, директор три молочных стада из четырёх зарезал, а нам сказал на собрании: животноводство невыгодно, убыточно, дойное стадо надо ликвидировать, потому что молоко ничего не стоит, а везти далеко, дорога плохая. А ведь молоко у нас во все времена было живыми деньгами. Это и зарплата зимой, и запчасти, и всё другое…

-  Нет, дед! Животноводство в нашей зоне было убыточной отраслью всегда. Дотировалось государством, потому что без молока и мяса просто детей здоровых не вырастишь. Так почти во всём мире…

-  Теперь кроме нас! Директор совхоза говорил нам: виновата новая власть – разрешила монополистам поднять цены на ГСМ, электроэнергию, газ, а закупочные цены на молоко и мясо остались прежними, хотя и назывались уже рыночными, и ещё дешёвый импорт хлынул. Значит, вот тебе, крестьянин, от родного государства монопольные заоблачные цены на ресурсы, и живи, как знаешь, а сдохнешь – не беда: купим мясо и молоко у твоего конкурента за бугром. Мне скотник рассказывал: приходит к нему один с запиской зарезать корову, скотник: да она же завтра отелится, а тот в ответ: «Слющай, при чём я? Вот бумажка». Корову зарезали, а 9-месячного теленка выбросили в могильник – такая у нас вышла перестройка. Теперь эти «слющай» нашему трактористу в поле платят за месяц столько, как за два дня охраннику: он сторожит тракториста, чтобы тот не слил солярку кулаку. И при этом новые хозяева обзывают трактористов дураками, дебилами и кроют матом, как рабов. Нет, крестьяне государству стали не нужны! В телевизоре награждают одних артистов, да депутатов, да кто на выборах президенту подмог, а крестьянину – шиш под нос! В районе за последние лет пять одну только Малушу Золотарёву, врачиху на Варяге, по правильному делу наградили – «Скукожильскую правду» мы читаем! Кто захочет ломаться в поле от такого обращенья? И делают теперь всё тяп-ляп – и всем с рук сходит! И при всём при том, дураки-крестьяне «политикой не интересуются», но жить хотел бы лучше и веселей. А вот сами для улучшения жизни сделать ничего не умеют и не желают утруждаться, хотя понимают все: начальство самоустранилось - рынок, мол, устраивайтесь мужики сами. Гнилоедовские дураки сначала продали свои земельные паи, - на выпивку едва хватило - а теперь стенают: караул, нас обманули, нас ограбили, мы теперь, без земли, на селе чужие, мы не знали! Как не знали?! Объявляли же вам сто раз: строили социализм, а вышел капитализм! Вы на баррикады не полезли, вы в партизаны не ушли, значит, с капитализмом согласились – вопрос закрыт! И нечего стенать и прикидываться обманутыми. Знали наверняка: при капитализме человек человеку враг, в лучшем случае - конкурент за всё. О своих правах я тоже не всё в то время понимал… Думал, олух царя небесного: вот соберут нас, стариков, а ко мне, ветерану труда и старожилу села, даже придут отдельно - и всё дотошно так объяснят, а я выберу, что нам со старухой лучше будет. А пришли чужие люди в пиджаках и сказали: пшёл вон! Укатала сивка бурку! Я соображаю так: чиновники и те, кто  поумней, умолчали от нас правду, не довели законы новой жизни до сознания простых людей, не вдолбили в тупые усталые башки наши страх о грядущих последствиях. Закон обратной силы не имеет. Начальники и пришлые дельцы приватизировали всё, что могли. А смогли они прихватить всё. Потом переоформили на других физических и юридических лиц. Кто теперь хозяин – не поймёшь и не узнаешь. После такой приватизации крестьяне всю власть сверху донизу просто ненавидят. Вот свались завтра с небес «начальник-ангел» – сожгут ему крылья. У вас в Центральной Африке то же самое, я читал…

Вижу, дедушка Сижу-Куру остыл немного – с немедленной пальбы перешёл на виртуальные поджёги - и вид приобрёл вполне философский. Он даже ружьё вытащил из-под полы и на него опёрся. Пора мне выдвигаться на Баланду. А тут как раз со двора серые гуси как разбегутся на нас, крыльями маша и гогоча. Дедушка Сижу-Куру стволом ружьём толкнул ворота и выпустил гусей на улицу пастись:

-  Гуляйте, сторожа!   

-  От птичьего гриппа вакцинировали гусей-то? – говорю построже, выходя вослед глупой птице.

-  Ага, так и разбежался! Спрятал птицу на болоте - подальше от их науки. Две вакцинации подкосила моё стадо: было тридцать гусей, осталось восемь. Раньше гусыня приносила шестьдесят яиц в год, после вакцинации – тридцать, и гусята из этих яиц очень плохо выживают…

Дед, похоже, начитался «правды», и тоже стал анархист и партизан в душе…

Пока иду к калитке соседского дома, размышляю о природе кулака. Вот в чём принципиально, объективный читатель мой, кулак отличается от зажиточного крестьянина? Кулаки, как класс, появились после отмены крепостного права, когда сельская община стала отмирать. В понятиях ХIХ - первой трети ХХ века, кулак есть деревенский ростовщик и торгаш. Многие кулаки в Нечерноземье даже и земельного надела своего не имели – быстрые и серьёзные деньги с плохенькой земли не поднимешь. То ли дело магазин, кабак, заводик, посредничество, кредитование, услуги. В понятие «кулак» традиционно вкладывается мироедство. Кулак, по определению, мироед, то есть живёт только сам, а притесняет, заедает народ, особливо: беззащитных стариков, вдов, сирот, пьяниц и больных, увечных, безземельных и безлошадных, случайно попавших в беду, должников, слабосильных, чужих детей, иммигрантов, наёмных работников, конкурентов… – всех, в ком видит для себя возможный доход. Раньше община, а потом колхоз таким бедолагам помогали пережить трудные времена, а кулак слабака и неудачника сразу же сгоняет или заедает на месте - насмерть. Классовую кличку «мироед» кулак заслужил у народа ещё в ХIХ веке. Вся послереволюционная деревня была у кулака в долгах как в шелках, потому он и в сельсовет своего человечка мог пристроить, и на сельском сходе для себя всякого лишка урвать. Колхоз был для кулака смертелен, ибо уводил деревню из-под его власти. Потому-то мироед тормозил колхозное строительство, выступал против коллективного хозяйства даже с оружием и со спичками в руках. Зачем ему дипломированные агрономы, трактора, советская власть, фанатичные парторги, властная рука начальства?.. Октябрьская революция крестьян вовсе не обманула тем, что не дала землю в собственность. Разве крестьяне просили землю в частную собственность? Ленинский Декрет о земле составлен исключительно на основе крестьянских наказов – а в них не было ни слова о частной собственности на сельскохозяйственную землю. Ибо любой крестьянин знал за собой склонность к смертельному греху: дай мне волю - я стану помещиком, винтовка в сарае с мировой войны припрятана лежит… Желание сделаться помещиком - это специфика человека от земли. Даже горожане многие хотели бы сделаться помещиками, но никто не хочет идти в свинарки и пастухи. Во многих капиталистических странах частной собственности на сельскохозяйственные земли и в помине нет – только аренда. В 1917 году российские крестьяне просили барскую сельскохозяйственную землю передать им в общину, а уж они там решат, как её использовать по справедливости для всех. В дореволюционной России почти не было частного крестьянского землевладения: оно было общинным, коллективным. Но хозяйство крестьянина - подворье, инвентарь, скот, урожай - действительно были частными. Попытка Столыпина насильственно сломать общину встретила яростное сопротивление земледельцев, и 90% общинников не поддались на глупую провокацию, хотя их и после убийства Столыпина насильно выталкивали из общины, как 90 лет спустя это делали либералы в отношении колхозников. Осенью 1928 года кулаков, что называется «прижали», а именно ввели усиленное индивидуальное налогообложение. Рост колхозов с 1933 года связан отнюдь не только с репрессиями или экономическим давлением власти, но и с тем, что в деревню пошла техника, поехали специалисты с дипломами, появились новые сорта и агротехника, стали, наконец, унаваживать поля, чего не было при общине, а дети крестьян сели за школьные парты, открылись сельские клубы и библиотеки, а лишняя рабсила из деревни пошла в строители и на заводы. «Жить стало лучше, товарищи. Жизнь стала веселее», говорил товарищ Сталин в 1935 году на совещании стахановцев. Всего за пять лет было покончено с возможностью голода. В засуху 1933-34 годов случился последний голод в истории СССР. На проданное за рубеж зерно начальство покупало станки, а не яхты, и смогли за 10 лет подготовиться к войне. Крестьяне были на стороне Советской власти, кулаки – против неё. Крестьяне не захотели защищать власть царя Романова и демократа Керенского, а Советскую власть большевиков Ленина и Сталина защитать пошли. Ускоренная коллективизация стала драмой для многих крестьян, но отнюдь не для большинства. Раскулаченных переселенцев было всего 800 тысяч. Реабилитация раскулаченных началась уже в 1931 году, никого не расстреливали; раскулачивание – это не политическая репрессия, а необходимая насильственная часть борьбы государства с угрозой голода. Без поддержки большей части деревенского населения никакая коллективизация просто не состоялась бы. А она состоялась, и на смену общине пришёл колхоз, очень близкий ей по духу, а отчасти и по организации труда. Коллективизация являлась непременным условием проведения индустриализации страны, а без последней страну бы просто растоптали в 1941-м, как растоптали фермерскую Польшу, Бельгию, Чехославакию, великую, казалось бы, державу Францию. Мобилизованные в армию французские «фермеры» не захотели воевать и разбежались по домам, сдав Родину заклятому врагу всего за полтора месяца «боёв». Потому что им всё равно кому продавать хлеб и вино, немцы обещали их собственность не трогать, покупать весь урожай - и сдержали обещание. За время оккупации 65 миллионов бутылок вина фашистам поставила одна только Шампань. Для французских фермеров немцы были не захватчиками, а покупателями. Особенно радовались виноделы Бордо: они продали немцам все залежавшиеся запасы вина, причём по сильно завышенной цене. Ни один винодел Бордо не пошел в сопротивление. «Боевой дух фермеров» - это нонсенс! Вот, кстати, вам, облибераленный читатель мой, и хороший вопрос: пойдёт ли нынешний российский кулак на войну со своим заклятым потенциальным покупателем? Я думаю, вряд ли. Фермер-кулак – в лучшем случае коллоборационист, в худшем – предатель. А вот наши колхозники и их сыновья, составлявшие костяк Советской армии и успевшие до 1941 года многое понять и оценить, проявили умение и стойкость, и сломали хребет Вермахту, показали, кто в Европе лучший солдат…  

Звонка у Баланды нет, стучу кулаком в доску. Из-под крепкой калитки меня встречает лай; две собаки прыгают, царапают доски когтями. Потом хозяйский строгий голос псов отгоняет. «Кто?» Представляюсь, как учили:

-  Принц Тамбукаке, фермер из Потёмок. Открывайте, господин Баланда, дело есть.

-  У нас не принято звать человека по фамилии, - бурчит, но открывает, подглядев сначала на меня в дырку через выбитый сучок. – Как поживает Нюра? Вы, говорят, у своей жены арендуете землю? Вся хуторские угодья записана за ней? А Жабье болото? А зачем Нюра приезжала к Сижу-Куру?..

Сколько к чужой земле у кулака оказалось интереса! Деловой… Только в дом не пригласил, и даже во двор зайти: «Собаки злые…» Сам вышел за калитку, посмотрел с опаской по сторонам.

Баланда – здоровый на внешность малый. Соломенный волос на голове копной, низколобый, толстогубый, зубастый большой рот… - на внешность, ни дать ни взять пушкинский Балда, только в среднем возрасте и, чувствуется, многажды битый. Про себя определяю социальный тип Баланды: «задира после шести проигранных судов». Баланда:

-  Я сам собирался к вам приехать: землицы бы мне арендовать - под кормовые…

-  Земли не хватает?

-  Всего не хватает.

-  Многие единоличники оказались слабаками: забрали свои земельные паи из коллективного хозяйства, а обработать не смогли. Земли заросли, превратились в залежи, а родня и наследники в городе. Вот и собирайте эту землю. Или слабо?

-  Собираю, но это лоскуты, а не земля! До моих полей - десять-двенадцать километров, пока доедешь и начнёшь работать, бак пустой. Есть у меня топливозаправщик?

-  Не прибедняйтесь: на нашей с вами – фермерской - стороне теперь все законы! Обещают ещё понаписать – дай срок! Фермер – новый друг государства, любимый сын  заботливого родителя!

Я, конечно, сам так не считаю, но это, проницательный читатель мой, чисто для затравки разговора с нерадушным хозяином, для коего даже собственные козы молочко «зажимают». Я, главное, должен выполнить наказ товарища Понарошку: ознакомиться с трудящимися, полутрудящимися и откровенными дармоедами на селе, и разузнать, как они относятся к агроновациям от начальства. Попал, однако, в точку. Баланда, как пионерский костёр, взвивается в тёмное небо:

-  Государство - крестьянский друг?! Ага! Держи карман шире! Спасибо, конечно, что расколхозили советское селькое хозяйтво и раскулачили колхозы, но ни при царях, ни при Советах, ни при «недогоняющих» либералах не было нам государство другом. После революции артельщики из Блядуново и крестьяне Гнилого два раза весь Скукожильский уезд против Советов поднимали. Расстреливали, топили наших дедов потом на Жабьем. Теперь нас всякие инвесторы, банки, госструктуры, законы топят. «Любимые сыны»… Пасынки мы!  Сегодня дружит фермер с местным начальством - дела идут, поссорился – кранты! Только асфальтные фермеры и живут! Разве личная дружба или ссора с начальником может подменять законы? Своим салом бьём себя по сусалам…

Баланду понесло. А чего бы с братом-фермером, хоть и негром, ни поговорить за жизнь? Досталось от Баланды всем по очереди и вперемежку. Тему излагал примерно так…

Фермер оказался в положении, когда должен решать «общие» проблемы. А «общие»  должны быть обрешены государством - на кой оно ещё нужно фермерам, частные решим сами. Сначала создай условия, потом принимай решение о частной собственности на сельскохозяйственные земли и объявляй фермерство, как панацею. Только новое горе-начальство «подразумевало», что на селе возникнет рынок и «сам всё решит». Нет у нас до сих пор рынка земли - есть "чиновничество на сене". Почему налоги не остаются на благоустройство того населённого пункта, где они собраны? За последние 20 лет в Гнилоедово только вчера начали асфальт класть и что-то наподобие тротуара – и то только в центре села. На площади перед правлением только вчера выкосили бурьян вокруг газораспределительного пункта: стоит оранжевый красавец уже 6 лет, бессмысленный и беспощадный, ржавеет, ни одного отвода в дома от него нет – такие деньги газовики заломили с людей. За социалку на селе никто не отвечает. Раньше она фактически на совхозе висела - теперь на ком? Мне шею подставить? Почему никто не понёс ответственности за разваленные предприятия, разрушенные корпуса животноводческих ферм, зато возводят барьеры для тех, кто хочет строить? Мой отец строил эти коровники – теперь там катакомбы. Фермер не может решать за государство, он может кое-как сформулировать свои требования.

Каковы же, спрашиваю, они?

Обобщённый российский фермер устами кулака-мироед, анархиста и демагога  Баланды рассуждает примерно так…

Во-первых, мне нужна земля для правильного севооборота. В пору расцвета пресловутого бартера, коллективным хозяйствам не хватало урожая, чтобы рассчитаться по кредитам. Крестьянам, сидевшим подолгу без зарплаты, начальники советовали: не нравится? - забирайте свои паи и сами от них кормись. Начался массовый исход в фермеры, как и заказывали либералы из Кремля. Землю для фермеров выделили на самых дальних полях, по периметру земель коллективных хозяйств, на отшибе. Возникли десятки тысяч микроскопических крестьянских псевдохозяйств. Ими владеют и руководят, как правило, вчерашние трактористы. Они, спору нет, трудяги, да только ничего не соображают в бухгалтерии, в финансировании, юриспруденции, семеноводстве, племенном деле. Они, как правило, никудышные организаторы, привыкли выполнять приказы, а не планировать и руководить. Они люди без связей в администрациях. Одного трудолюбия мало. Сегодня фермер – это человек, пашущий чужую землю. Основное средство производства - землю - фермер арендует. Вот представьте: я, фермер, приобрёл сельхозтехнику, вкложил деньги в капитальные строения и в инфраструктуру. Но если у меня заберут землю, все затраты в одно мгновение превратятся в чистый убыток и в невыплаченный долг перед банком или лизинговой фирмой. Фермер самый зависимый, самый униженный  и незащищенный социальный слой на селе. Я бедная Золушка, причитает Баланда, и у меня есть свой полночный час: он регламентируется договором аренды земли. И не дай бог тебе слово не то сказать, не так посмотреть на благодетелей своих, час расплаты наступит немедленно. Моя выделенная доля – всего двенадцать гектаров пахотной земли, а для самого примитивного правильного севооборота в нашей зоне, для трёхполки, нужно хотя бы триста, чтобы было, где агретатам развернуться. Значит, я должен недостающую землю отобрать у соседей. Бесконечно землю арендовать нет смысла. Сегодня тебе дали землю в аренду, на следующий сезон - отказали. Поэтому в арендованную землю не имеет смысла вкладываться: удобрять, известковать, бороться с патогенами и многолетними сорняками, убирать камни, ровнять, подводить дорогу, строить полевой стан на дальних полях… Часть полей скуплено неведомыми инвесторами в спекулятивных целях, а не хлеб и корма растить; эта земля заросла уже кустами и даже лесом, а в аренду её не дают. Даже местная администрация уже не знает и не хочет узнать, чья это земля – коммерческая тайна. Бонитировкой почв никто не занимается с советских времён, значит, цену земли при продаже или аренде невозможно определить объективно. Новоявленный безземельный фермер попадает в положение дореволюционного общинника: тот не был заинтересован в улучшении плодородия земли, потому что каждый год по весне её делили по-новому в зависимости от числа убывших и прибывших работников и ртов. Это была основная претензия дореволюционного общества к общинам – неизбежная низкая урожайность из-за бессмысленности для семьи работ по улучшению плодородия земель. Никто не хотел работать «на дядю» - на общину или барина. Арендовала община у барина землю – и её тоже делили на лоскуты и тоже не хотели улучшать. В отличие от европейских, русские деревни тонули в навозе, покрывались слоем мух и жуков-навозников, но никто его в поле не вывозил, в лучшем случае староста заставлял отвезти и свалить навоз в ближайший овраг на краю деревни - в половодье смоет!

-  А вы лично свои лоскуты обрабатываете как надо? Я сегодня ехал по чересполосице: то поля бурьяна с кустами, то чистая зябка под пары, то стерня и не убранная солома, рядом озимая рожь вполне приличная, следующий клочок - опять чертополох.

-  Мои клочки все в идеальном порядке! Но это дело престижа – и больше ничего! Полеводство на разбросанных по площади клочках – всегда будет себе в убыток, одни затраты и нервы. Бурьян растить выгоднее, а лучше - сразу лес. Все фермеры измучились от бесполезной работы. Даже получишь зерно – его негде хранить. Ближние элеваторы  вовремя приватизировали начальники, и теперь ставят любые условия, а за триста километров зерно на машинах не повезёшь. Зерно, когда оно есть, я храню где попало: сейчас - в бывшем коровнике. Там вредителей и патогенов!.. Полчища мышей, голуби… Семян даже как следует не сохранишь. У фермеров района всех стельных коров порезали за долги Сбербанку. И мне нечего заложить банку в качестве залога: я своих свиней двум банкам ухитрился заложить. Ладно, зерно и свиней пусть приставы забирают, но дом и подворье буду отстаивать насмерть – вот два помповых ружья на Кольце подкупил… А куда нам без дома? На улицу идти, в лес – партизанить? Моя жена уже не разговаривает со мной по-человечески: один крик и слёзы. Я землю люблю, полеводство, но живём сейчас только со свиней, кормов не хватает…

-  Во-вторых?   

Во-вторых, говорит кулак Баланда, мне нужна инфраструктура. Фермер не способен её построить и поддерживать. Всю инфраструктуру – дорогу, водопровод, газ, трансформаторную подстанцию, связь… - всё это придётся как-то позаимствовать у коллективных хозяйств и у местной администрации. По действующему УК, такое «заимствование» содержит в себе признаки хищения, воровства. Поссорюсь с начальством - могут посадить.

В-третьих, мне нужны дешёвые наёмные работники, то есть, батраки, чтобы не требовали от меня социальных расходов, как от работодателя. Это приезжие - сезонные или постоянные - рабочие, а своих односельчан нанимать, как батраков, неудобно, дорого и опасно: чуть что не так - могут и спалить. Но тогда местные жители становятся в деревне лишними – и государство должно переучить их и помочь с трудоустройством. В США на неаграрную деятельность приходится 90% доходов сельских домохозяйств, у нас – 10. Значит, они меня сожгут.  

В-четвёртых, мне нужны социальные гарантии. Но медицинской страховки нет, бюллетеней по болезни нет, санаторных путёвок нет. У меня в погашение кредита Сбербанк снял со счёта даже детские пособия, всё до копейки. Мой удел на старости – социальная пенсия. Я зарплату не получаю, а доход не показываю, дабы не платить налогов и бандитов не привлечь – милиция от меня далеко. Выходит, вся медицина для фермера платная.  

В-пятых, дотации. В ЕС фермерам дают дотации даже на производство некачественных продуктов. Не дадут – сразу шествие с флагами на тракторах…

Да знаю я, и «в-шестых» баландины, и «в-седьмых»… Прибедняться научились все - у первейших наших бедняков - олигархов. Баланда хорош гусь: свой доход государству не весь показывает, налогов не платит и даже членских взносов в ассоциацию фермерских хозяйств, а на целевой льготный фермерский кредит купил себе иномарку. Нужен мне - госслужащему и исправному налогоплатильщику - такой фермер?

-  Вы же на США ссылаетесь, – справедливо напоминаю кулаку. - Берите, как американский фермер, кредит под залог своей земли – и стройте нужную инфраструктуру. Вы уже надёргали себе у дураков с десяток-другой земельных лоскутов и выделили их из земень совхоза одним массивом – есть, что в банк заложить.   

-  Районное начальство распределяет кредиты между колхозами и совхозами, а фермерам шиш: «Вам Москва даст, ждите!» Начальство громогласно одной рукой даёт, другой - уже тихонько - отбирает. А скоро, говорят, наступят времена начальников-громовержцев – тогда все забьёмся по щелям. Какой непроймёнский фермер поднатужится - построит себе дорогу или линию электропередачи, бюджет должен расходы возместить: опять шиш. И таких шишей сыплется на нас!.. Фермер уже платит за загрязнение окружающей среды: совхозный трактор природу, оказывается, не загрязняет, а фермерский загрязняет – плати за изготовление экологического паспорта! Санэпидстанция и ветеринары от меня не вылазят. Даже пожарники наведаются в мой свинарник – будут «предписывать» и «запрещать», пока не отдашь им поросёнка кило на сорок. В крохотной Дании средний размер семейной свинофермы – три с половиной тысячи голов, у меня, на таких просторах, всего одна сотня, а крику со всех сторон!.. Карабкается фермер, как муха на липкой ленте, – и стихнет.

-  А чем кроме свиней уже пробовали заниматься?

Начинал, говорит-сам смеётся, с выращивания грибов-вешенок на ольховых чурбанах. Потом, когда земли ещё было маловато, доморощенные диетологи из Непроймёнска уговорили дурака выращивать полбу: они из неё собирались делать пищевые добавки. Как коммерческая культура, полба не пойдёт – урожайность маленькая, нет техники для работы с ней – маленький колосок, зёрнышки дохленькие – нечем её убирать с полей, нечем молотить и просеивать, только вручную. А семена в НИИ достать можно в количестве, не больше, чем у Робинзона Крузо. Сколько лет уйдёт на одно размножение семян – бог весть. Промаялся с полбой – и отказался. Я уже не новичок в сельском хозяйстве, знаю: труд и в животноводстве и в растениеводстве является далеко не самым легким занятием. Только многие считают: раз ты фермер, значит, человек богатый и наживаешься за чужой счет. Почему за чужой? Я свиней ращу, пестую собственными руками, забиваю, продаю на рынке - и далеко не всегда выходит удачно. Жена пашет, не поднимая головы. Вот сегодня весь район едет в театр, а мы не можем: не с кем свиней оставить, некому доить. Они же не думают, что у фермера рабочий день 24 часа в сутки и таких дней в году 365. Вы знаете, каким было Гнилое в конце восьмидесятых? Баня открывалась 1 раз в 2 месяца, и растопят - все моются в корытах или печах. Магазин единственный открывался немногим чаще бани, и все кто на чём, иногда пешком, чтобы отовариться, пёрлись 30 километров в город. Мимо совхозной свинофермы пройти было страшно: так визжат день и ночь с голодухи, все поилки берёзовые сгрызли. А пьянство! Платили в совхозе дровами, соломой, сеном, комбикормом и водкой: конечно, кому деньги нужны, если магазин закрыт. Эти совки достали! Недавно у сельской администрации вывесили объявление: «Сельский сброд» вместо «Сельский сход» - ошибся в слове, кто писал. Ничего, пришли: совкам всё равно – сход они или сброд. И на собраниях несут одну сбрендысятину – ничего по делу - или молчат. Я вот жалею, что нельзя официально зарегистрировать "кулацкое хозяйство".  Очень уж мне нравится слово "кулак"! Сельские «совки» научились не работать: сидят и в телевизор смотрят на хорошую жизнь. Активные уехали в город. Остались «совки», старики и дачники. Дачники не создают новую сельскую культуру, а старую волей-неволей добивают. Городские интеллигенты не могут ничему научить крестьянина. Почему деревня сама себе не может помочь? Крестьяне - каждый за себя, единства в деревне нет, видимость одна. Но чуть высунулся – обзывают «чирием». О, вскочил! Ему больше всех надо! А кулак – кто спит на своём кулаке, ему даже за подушкой некогда сходить… 

Да, быть кулаком очень интересно: строительство капитализма на селе, рискованная инициатива, мироедство, суд…

-  Между зажиточным крестьянином и кулаком большая разница, - говорю постоже.

-  Так ведь назначили капитализм – теперь каждый за себя! Кулак зато пашет огороды колхозникам, оказывает коммунальные услуги: кому трубы поменять, кому колодец отремонтировать, дров, соломы привезти…  

-  Причём тут кулак? Это не подарки, а делается за плату. И колхоз может оказывать услуги, и администрация поселения, и любой зажиточный крестьянин…

-  Кулак - самостоятельный хозяин. У кулака всегда сено смётано, огород вскопан, подворье прибрано. У кулака всегда жена есть и дети, а «совки» теперь – бобыли все. Настоящий кулак не будет вечно клянчить подачки у начальства, проживёт своим умом. Это «придворные фермеры» клянчат и сосут бюджет…

Тут, вдруг, собаки баландовы как залают! Это, гляжу, подходит дедушка Сижу-Куру и сразу к Баланде:

-  Ты почему со своего отшиба уехал, а купил дом по соседству со мной? Боишься, мироед: сожгут, а рядом с моим – помилуют, потому что я хороший дед, меня уважают, а тебя ненавидят, ты мироед, анархист и демагог!

-  Сам ты демагог! Он тоже фермер, - тычет в меня пальцем, - живёт на отшибе, но его хутор ни разу ещё не жгли.

-  Нюра-кофемолка со своим негром глаз не кажут и никого с земли не сгоняют, как ты. Зачем тебе три большие собаки, когда на дворе одного звонка достаточно? Боишься людей, что отмстят за мироедство.

-  Кого это я изжил?

-  Ты уже полулицы изжил – там, на низах.

-  Они сами в город уехали. Я что ли виноват, что в низине запах стоит.

-  Тебе говорили: нельзя свинарник в селе строить, есть нормы.

-  А как я буду свинарник на отшибе охранять? Туда воду тащить, тепло вести, свет – никаких денег не хватит.

-  Нам со старухой тоже денег не хватит на курорт лететь. Давай, мы за твой счёт слетаем? Ты, мироед, старую Маланью из села изжил.

-  Она сама в город к дочке съехала.

-  Ты у Маланьи забор трактором снёс, колодец засыпал, козу выгнал в луга, она там и пропала, гусей её на речке забил, провода ей три раза обрывал. Обескровил и выжил. Ты Петра Кривого в гроб загнал!

-  Пусть в суд подают!

-  Ты мою Маньку отравил!..

-  Сама сдохла!..

-  Я ей козла уже нашёл в Блядуново, а ты, анархист…

-  Сам такой!   

-  Я Маньку сегодня в город свезу - на экспертизу! Найдут яд – я всех твой свиноматок в след Маньки отправлю!  

-  Да я на тебя, калека, сейчас собак спущу! – кричил Баланда и толкает деда в грудь.

Тот падает навзничь, ружьё вываливается из-под полы как раз под здоровую руку…

Через три минуты оглядываю поле боя: одна застрелянная дедом собака, две застрелянные милиционерами собаки, помятый Баланда сидит под своим глухим забором в наручниках и в глубоком пессимизме, покусанного собаками обескровленного деда уносит на своих плечах верная Пустоглазка с поддержкой висящих ног Жалейкой-Электро, с реквизированного ружья лейтенант списывает номер в протокол…

Похоже, моя, как говорится в сводках, миротворческая миссия окончилась провалом. Не успел фермер-негр из Тамбукакии приобести авторитет у местных конфликтующих сторон. Явно, грядут на деревне серьёзные бои между кулаками и бедняками. Ещё раз пострадал мой Ив-сен-Лоран, пока отпинывал собак от опрокинутого деда… 

 

 

          Глава 8.  Товарищ Сучак   

 

Благодаря упоминанию фамилии министра Понарошку, милиция и представители районного начальство, образно говоря, берут под козырёк. Я:

-  Виноват Баланда: он, вероятно, отравил любимую жену козла Нечая, он первым ударил старика, а на лежащего натравил своих овчарок без намордников. Задержите кулака по этим формальным признакам, но утрудитесь прихватить его и по трём более содержательным статьям: как мироеда, анархиста и демагога.  

Организаторы приёма как вознегодуют: отравил, гад, жену самого козла Нечая?! Вдову единственного в районе героя! Кулацкое отродье! Конечно, статей за мироедство, анархизм и демагогию в УК РФ пока что нет, но… задержим и даже арестуем, а по каким статьям прихватить - найдём. Но что нам делать со свиным духом? Президент учует и за три километра: у столичного начальства тонкий нюх! Сидим с самого утра – и ничего политкорректного в головы не лезет, хоть завление «по собственному» пиши.

-  Хотите, - говорю, - дам радикальный совет? Совет принца и офицера, выросшего близ гиблых малярийных болот Тамбукакии?

-  Так точно! Горячий континент! И у нас здесь, среди болот, горячая точка появилась – ваш опыт может пригодиться.

-  Администрация района уже четыре раза выписывали Баланде предписание убрать свинарник с подворья – на основании многочисленных жалоб от населения Гнилого. Он не подчинился, и продолжает нарушать закон. Плюёт в начальство, как и в своих соседей. Уже чуть было до смертного боя ни дошло! Спрошу: доколе?! Пусть за свои деяния ответит, наконец! Подгоните свиновозы, напалм, пожарные машины и бульдозер: свиней – на мясокомбинат, напалмом сжечь свинарники и весь периметр, что не горит – взорвать, потом затушить, бульдозерами сгрести землю, засыпать и похоронить. Новому главе района, уверен, напалм… ваша решительность в ответственный момент понравится: не придётся заявления «по собственному» писать.

-  А, правда, сколько можно церемониться с этим наглецом! Ну, напалма в районе нет, а вот огнемёт на Кольце, думаем, найдётся, и динамит. Лейтенант, ну-ка смотай быстренько на Кольцо к «своим»…

-  Я на вас в суд подам, - самободрится из последних сил Баланда из-под забора.

-  В седьмой раз проиграешь, - отвечает районное начальство. - Не правое твоё дело, Баланда, неправильно живёшь, и надоел ты всем, устали мы от тебя…

А у меня от сердца отлегло – сдержал своё обещание дедушке Сижу-Куру. Баланду, в наручниках, под одобрительно-мстительные возгласы собравшихся в кружок сельчан, препровождают в «чёрный воронок»; убитых собак, как вещественные доказательства, фотографируют, суют в чёрные мешки и грузят вслед за хозяином.

Тут подлетает сияющий сержант с докладом:

-  Нашли на задах амбар с ворованной капустой: закамуфлирован под сортир и дровяной склад.

Ну понятно, Манька нюхом нашла амбар, Баланда её и застрелил, чтобы та не растрепала, товарок не привела.

Наша семья вот уже пять лет владеет сельхозбизнесом в Ростовской области. Попросту говоря, купили два бывших совхоза. Ничего мы там пока не заработали, но опыт интереснейший. Когда окунаешься в народную стихию, начинаешь многое понимать по-новому. Некоторые эксцессы советской истории, например. Вот «закон о трёх колосках» – ужасно, возмутительно, бесчеловечно! А что прикажете делать, если прут всё, прут постоянно и изобретательно. Творчески прут. Один, например, соорудил специальный амбар для краденого зерна, закамуфлировав его под нужник.

Тут вижу из ворот со двора выходит дедушка Сижу-Куру, за ним - Пустоглазка и Жалейка-Электро: женщины волокут мешок к багажнику моей Наны. Тогда иду к машине, а от кучки районного начальства слышу задним ухом:

-  Блин, где их так учат языку? Меня учили английскому в школе, в институте, в аспирантуре, на летних курсах… - в общей сложности семнадцать лет, а кроме «ай воз бон» и «окей» ничего не вспомню, а этот ниггер - и склонения, и падежи, и ни малейшего акцента…

Качающийся как на ветру дед вручает мне мешок с отравленной вдовой, с мужественным захлёбом просит свезти политическую, как он считает, жертву в Скукожильский морг - на вскрытие и определение причины смерти. Ладно, дед: гружу тело Маньки в багажник, сам с пониманием вздыхаю. А как захлопнул я за Манькой крышку со щелчком, бедный дед вздрагивает, отшатывается и падает наземь, как скосило. Жалейка-Электро кидается в помощь Пустоглазке, а меня, через плечо, по-быстрому представляет подошедшему вслед директору совхоза, и, уже волоча тело деда к распахнутым воротам, прощается со мной до встречи в ДК «Картонажник»…

Директор совхоза «Гнилоедовский» и директор ООО «Совхоз «Гнилоедовский»» представлены одним физическим лицом - это Васята Сучак, ставленник товарища Понарошку. На первый взгляд, спокойный, рассудительный, исполнительный хозяйственник средней руки, не лезущий наверх во избежание набития шишек и окорочения цепляющихся рук. Невыразителен даже на внешний вид, но уж и не совсем «человек в футляре», с затаённым огоньком в глазах. Сучак уже близок к возрасту, когда перестают бояться, но ещё не достиг его: и посему должен имеет в виду, что сперва своих детей нужно хотя бы на полусогнутые поднять, а уж затем самому разгибать спину. Да мне немногое от него и нужно, Понарошку должен был его предупредить. Я:

-  Садитесь в машину: покажете быстренько хозяйство, введёте в курс дел, а с людьми и с атмосферой я, будем считать, уже познакомился.

Отъезжаем.

Васята Сучак, как оказалось, прошедшие выходные гулял - вот откуда взялся у его фигуры несколько отухший вид. Заочно выдал дочку замуж в третий раз, за кого – не знает, жениха ещё не видел, сегодня из Непроймёнска должны молодожёны приехать - и сразу назад. Ну а совхоз «Гнилоедовский» с советских времён сильно уменьшился во всём. Нынешний государственный курс на централизацию отразился на совхозе в виде потери всей площади Жабьего болота, части угодий хуторов Потёмки и Проломиха, и исчезновения с лица земли двух старинных деревень – Гнилуш и Простодырья, в коих раньше были отделения совхоза, а сегодня нет даже дачников и бродяг, всё там упало и вросло. Людей осталось вполовину против советских времён, а работников из них – пятая часть, остальные – «социалка». Совхоз, как и весь район, пустеет, и напоминают печально знаменитые английские "гнилые местечки". Нас, афророссиян, Сучак ну очень привечает. С вами, принц, говорит, давно хотел познакомиться получше, а то всё мельком да издалека. Гнилоедовцам афророссияне позарез нужны: столько, признаюсь, благодаря вам, средств из бюджета совхоз получил - под развитие Потёмок! Нет ли у вас, в Тамбукакии, ещё одного фермера-принца? Может быть, ваш брат? У вас же многочисленные семьи. Мы бы ему ещё один хутор отдали, Кривой Пенёк, он ещё не упал: место прекрасное – озёра, болото с клюквой, с дичью, а грибов!.. Тамбукакцы клюкву и грибы едят? В Кривой Пенёк москвичи даже компаниями приезжают – какие из интеллигентов: соберёт профессор за полчаса тарелку клюквы и, любуясь ею, пять часов у костра под водочку болтает - как на природе хорошо! Вы, как я сейчас убедился, соображаете в наших делах, а мне говорили: лентяй, ничего не знает, не умеет и не хочет даже научиться. Или, может, отца вызовете?

-  Папу съели три года тому назад…

-  Бывает. Моего тоже «съели»…

-  Я сейчас еду то ли за срочным кредитом, то ли за финансированием… Товарищ Понарошку называет это «всё решено». Он должен был ехать со мной, но не смог выбраться, а дело не успел объяснить. Что это за деньги, кем «всё решено»? Если «всё решено», зачем нужен я?

-  Едете в «СкукожБанк», к Розе Абрамовне?

-  Седьмой номер, золота полкило…

-  К ней… Если бюджетные ресурсы пришли через Понарошку, нам с вами и не положено знать. Когда деньги со стороны Понарошку идут к нам в совхоз, я в бумагах, где Роза Абрамовна галочки простым карандашиком нарисует, в тех строчках подписываюсь – и всё. Часть денег поступает на расчётный счёт совхоза, а наличные по доверенности от совхоза получают…

-  На потерянный паспорт…

-  Этого я не знаю: у Понарошку спросите. Мне всё это не по душе, но…

-  Вас местный народ должен на руках носить, как добытчика бюджетных денег. Народ любит начальство, кое подаёт ему халяву.

-  Совершенно верно! Без бюджетных средств от Понарошку Гнилоедово рассыпалось бы окончательно: в районе на нас денег нет. Даже Сижу-Куру меня на собраниях поддерживает, хотя, знаю: не уважает, как бывшего райкомовца, «просравшего страну». Люди не дураки, понимают: сами они прокормятся со своего подворья, с огорода, а вот дорогу из района, газ, связь, энергию – тут без бюджетной халявы не обойтись. А что может сделать один фермер? Вот вашу дорогу на Потёмки прошлой зимой раз десять заметало, но вы же, принц, не сидели взаперти: я не раз видел вашу машину по дороге на город и обратно. Даже будь у вас один бульдозер, и будь вы сами тракторист – не  расчистили бы, нужно два бульдозера: один провалится в снег или заглохнет – другой вытащит. И после визита у нас останется дорога в район: будем теперь молоко возить. Главное: имей родню в начальстве или затолкай своего человечка в депутаты: бюджетный пирог делить. При капитализме на простаков работает один только частный их капитал, для проныр – ещё и бюджет. Бюджет – главная халява современности. Руку дающую любит народ. Три года тому назад, благодаря Понарошку, по какой-то федеральной программе Непроймёнская сторона получила большие деньги на сельское хозяйство. Губерские депутаты решили, для эксперимента, сделать на эти деньги один образцово-показательный овощной район, Скукожильский. Но пока деньги шли в район, их общипали со всех сторон, и денег уже не стало хватать на весь район. Тогда местные власти решили поднять хотя бы одно хозяйство – Гнилоедово. Решили депутаты твёрдо: хватит отступать! Сделаем хоть раз так, чтобы осуществить накопившиеся за несколько веков мечты всех крестьянин: дорогу в район и вспомогательные дороги, проведём газ, построим котельную, пустим горячую воду в каждый дом, водопровод, школу-интернат, поправим дом культуры, стадион, детсад, больницу с отделением роддома, возродим библиотеку и парк, построим отапливаемые мастерские, холодильник, возьмём в лизинг импортную сельхозтехнику, протянем связь, интернет в каждый дом, возведём мини-элеватор, новые фермы, колбасный цех, пекарню, конюшню, завезём элитные семена, быков-производителей из Бельгии, свиней из Дании, голландскую картошку… Наняли турок-строителей, но едва те развернулись, бюджетные деньги куда-то «ушли». Вот уж фермеры поиздевались над администрацией…

-  Обычное поведение кулаков – смеяться над неудачами местного начальства и коллективных хозяйств.

-  Без шансов на собственные успехи. Вам, принц, хорошо: у вас, считай, имение - две тысячи гектаров пашни, сенокосные луга, лес, озёра, Жабье болото на 400 квадратных километров… Вы помещик - воплощение голубой мечты всех фермеров. А вот мелкие фермерские хозяйства – это нескончаемая головная боль у начальства. Фермеров с земельными наделами до 50 гектаров в районе примерно две сотни. До 100 гектаров – ещё две сотни. Своей техники, как правило, нет, а если кое-какие машины есть, то рухлядь. Технику арендуют у коллективных хозяйств, а значит, пашут, сеют и убирают в последнюю очередь. Удобрения и химзащиту урожая не используют совсем. Поля фермеров стали рассадниками вредных насекомых, сорняков и патогенов. Своей мастерской нет ни у одного фермера в районе; трактор фермер ставит у дома, значит, каждый рабочий день прёт через всё село, круша общественную дорогу. В фермерской среде - безраздельный бартер, зачетные схемы, чёрный нал. В деревне ценят не физический труд, а деньги: натурой – не купюрой! Натурой бы отдать, а не деньгами. Бартерные схемы легко прижились на селе: никаких хлопот с  продажей своего товара, а нужный товар приобретён без денег – красота!  Но и уход в тень не спасает: за минувший сезон двадцать мелких фермеров не смогли рассчитаться по долгам – «разорились».

-  Вы тоже считаете раздачу лоскутов земли неправильным решением?

Российские либералы, говорит Васята Сучак, невежды. Не потрудились даже почитать о селе времён отмены крепостного права и НЭПа, о мотивах «сталинской коллективизации». Нехватка земли для индивидуального хозяйствования была острой в России уже при царях. Миллионы безземельных крестьян из центра переселялись в дикое поле. Средний размер крестьянского надела после освобождения 1861 года составлял 3,4 десятины, а для прокормления семьи нужно было 5-6 десятин в чернозёмной полосе, и 8 десятин в Нечерноземье. Мало то, при освобождении крестьяне потеряли 20 процентов земель, которыми пользовались до аренды.

Октябрьская революция всю землю отдала крестьянским Советам, те, исходя из общинных понятий, поделили её по семьям. Однако у бедняков не было ни лошадей, ни волов, ни сельхозинвентаря, ни даже телег, а город после мировой и гражданской войн сам лежал и не мог обеспечить село промышленными товарами. До 90 процентов крестьянских семей в НЭПовской России прозябали в состоянии бестоварного домохозяйства – то есть могли кормиться с земли только сами. При военном коммунизме лежали все, но при НЭПе меньшая часть крестьянских хозяйств поднялась, но за счёт большинства других. Из-за отсутсвия основных и оборотных средств у крестьян возникли ростовщики – кулаки. Кулачество разорвало советскую смычку города и села; оно  фактически заменило собой сельские Советы и пригнуло власть большевиков на селе. На 300 сельских жителей приходился тогда 1 голодный тощий большевик с голым языком и наганом, и 15-20 мордастых кулаков с деньгами и припрятанными винтовками и пулемётами Максим. Естественно, за долги кулачество забирало у крестьян урожай, а постепенно отбирало и земельные наделы. В 1927 году, к концу НЭПа, уже почти три миллиона крестьянских семей снова оказались без земли и батрачили на кулаков, хоть новую революцию затевай. Всё товарное зерно СССР оказалось в руках кулаков, то есть в закромах у 5-6 % сельских семей. Кулаки отказались продавать зерно городу по твёрдым ценам, и возникла прямая угроза голода и краха молодого советского государства. Кулачество стало советской Вандеей. Голод во время коллективизации случился из-за чего? Это кулачьё порезало на мясо весь тягловой скот, быков, чтобы не отдавать в колхозы, - и пахать стало не на чем. Именно в это время и в США люди гибли от голода, но если в СССР люди страдали и гибли от голода из-за того, что хлеба действительно не было, то в США хлеб был. Избыток зерна капиталисты сжигали и топили в море, лишь бы не упала высокая цена на хлеб. В начале 30-х годы в США приметой времени были массовое бродяжничество, нищета, детская беспризорность. Появились заброшенные города, всё население которых ушло в поисках еды и работы. И даже в Нью-Йорке люди массово умирали от голода, что вынудило городские власти начать раздачу бесплатного супа на улицах: фотографии длинных очередей к военно-полевым кухням, раз увидев, не забудешь вовек. А у нас, как только со Сталинградского тракторного пошли в колхозы «железные кони», о голоде забыли. Конечно, прижатые к очередной стенке большевики организовали раскулачивание, но выборочное, щадящее, и осуждено было почти сразу же. На 1930 год сельское население СССР состаляло 120 миллионов человек, а «комбедовцы» раскулачили всего 1,3 миллиона. Советская власть поумнела, и землю «раскулаченных» уже не стали опять раздавать лоскутами, а создали коллективные плановые хозяйства, чтобы гарантированно получать товарную продукцию. Ленин говорил: социализм – это общество сознательных кооператоров. За уварованные и сожженные «колоски» не расстреливали, как врут либералы, но сажали, - вор должен сидеть в тюрьме. В колхозах лишь земля была государственной, всё остальное – в коллективной собственности колхозников. Смычка города и села состоялась – серп и молот заблистали. Сегодня наши либеральные невежды повторили кавалерийский наскок Октябрьской революции: без всякой подготовки всем желающим крестьянам опять, в третий раз в истории России, раздали те же самые клочки. И, естественно, восстал из веков тот же самый вопрос: куда деть новых переселенцев? Неужели опять пустить на самотёк: чтобы «лишние» крестьяне убрались в город, стали босяками и там легли на горьковское «Дно»? Таки и пустили всё на самотёк! Посеяли новую революции. Ростки уже взошли. Но добавился ещё вопрос: как работать на клочках, если вся агротехника рассчитана на большие поля? Отринуть всю тяжёлую габаритную энергоёмкую технику и сноваь пахать сохой, на лошадёнке, на воле? Для единоличника годится, конечно, пахать сохой: энергосберегающая технология, трава и овёс дешевле бензина,  тягловая сила сама себя воспроизводит, пашет экологично, всё годится, но товарной продукции не произведёшь - и откуда деньги на жизнь возьмёшь? Ведь раньше крестьянин куда меньше платил, нежели сейчас. И бензин ему не нужен был, и газ, и телевизор, и телефон. Единоличнику прикажете утром тащить 5, 10, 15 даже 20 километров свой трактор, комбайн и агрегаты на крошечное поле в 20-30 гектаров, а вечером возвращаться в село?! И так весь полевой сезон?! Работая так, фермер обязательно разорится, как ни воруй у коллективного хозяйства. Конечно, единоличники свои клочки сначала отдадут в аренду, а в конце-концов продадут их. Постепенно клочки соберутся в руках новых кулаков, потом у городских инвесторов и банков, а те отдадут землю в аренду иностранцам, и в государстве возникнет угроза новой либеральной Вандеи. Сейчас наши фермеры ищут «сильных соседей». Вопрос: откуда «сильных» взять? Объединяться пробуют с сохранением своих банковских счетов, чтобы сохранить, якобы, полную самостоятельность. Плюсы в таком партнерстве, конечно, есть: сообща покупать горючее по оптовым ценам, более эффективно использовать технику, то-сё. Районному начальству кооперативы фермеров тоже выгодней, нежели единоличники: это выход из тени хотя бы части оборота, а значит, пополнение муниципального бюджета, и хоть какое-то планирование размеров и ассортимента сельхозпродукции. Допустим, объединились в кооператив 10 партнёров с частной землёй. Чем такой кооператив не колхоз? Колхоз, только плохой, ненадёжный: в колхозе - коллективная неотторгаемая собственность, которую не отсудишь и не потеряешь в любой день, как в кооперативе, в колхозе единое руководство, единая политика, один счёт в банке.  В кулацком кооперативе поля разбросаны чёрт-те где, единой материально-технической базы нет, единой истории производства нет, продуманной на годы вперёд семеноводческой и племенной работы нет, зато очень много повторящейся всеми кооператорами работы – бухгалтерской, экономической, юридической, организационной… Сколько они вдесятером вынуждены будут таскаться по администрациям, учреждениям, юристам, милициям, банкам, фондам… Они все десятером за двести пятьдесят вёрст отсюда, в Непроймёнске, могут встретиться в приёмной нотариуса по одному и тому же вопросу. Это безумие! На один бензин не заработаешь. Ещё в кулацком кооперативе идёт острая борьба по перетягиванию общего одеяла на себя. И ещё в кооперативе замучаешься договариваться по любому пустяку с каждым из девяти кооператоров, поэтому вероятен обман и неизбежны скандалы. Из мушкетёрского клича: «Один - за всех, все – за одного» в кооперативе фермеров работает, как правило, только вторая часть. Кулацкий кооператив – очередная мышиная возня. По мне: частная собственность на сельскохозяйственные земли – преступление перед народом. «Рынок земли» ничего хорошего крестьянским массам не даст. Спекулянтам даст – они и толкают. Кулак и есть первый низовой спекулянт землёй – фундамент в спекулянтской пирамиде. Ему земля нужна не только для сельхозпроизводства, но и как объект будущей торговли. Не сможет стать помещиком – продаст тому, кто больше даст. Взять того же Баланду: он, как только забрал долю и заделался фермером, на взятые у государства, без залога, льготные кредиты первым делом себе на селе открыл магазин, потом ещё один, и в Скукожильске две «точки». А клочки его сначала заросли кустами. Сколько я ни пытался участки Баланды откупить в совхоз – не отдаёт, ломит сумасшедшую цену, «держит». Я понимаю: ему нужно «добытые» у стариков участки объединить в один большой земельный  пул, тогда цена подскочит в разы, и он продаст какому-нибудь неизвестному фонду - так это уже случилось с угодиями Блядуново. Я тогда «накатал» в район, и не раз; районная администрация Баланде пригрозила, но это не помогло. Я «накатал» в министерство, к Понарошку: тот прислал в Гнилое одну фурию из администрации, юристку, Стерфь, её в нашем районе все до смерти боятся. Стерфь собрала досье на Баланду почище, чем Остап Бендер - на Золотого телёнка, приехала и у меня в конторе доходчиво, маша документами перед носом, Баланде объяснила, что администация Непроймёнской стороны имеет все основания оставить его без земли, забрать в погашение ущерба всё имущество вплоть до последней курицы с подворья и по совокупности совершённых преступлений посадить его лет на восемь-девять. Уезжая, Стерфь оставила Баланде памятку с перечнем статей УК, под которые Баланда безусловно подпадает. С того дня присмирел кулак: начал обрабатывать свои клочки, иномарку продал, недостроенную усадьбу на краю села загнал городским под дачу - отказался, видно, от мечты стать помещиком в Гнилом, - но зато усилил натиск на беззащитных владельцев долей, чтобы собрать лоскуты в хороший отрез, продать его и укатить в город жить «как люди».    

Совхозный народ, продолжает Васята Сучак, считает фермеров пройдохами, ворами, жадюгами или дураками, а если те преуспевают, завидуют им. Совхозники у фермеров, бывает, тащат, но, конечно, фермеры воруют куда больше. Воруют у нас прямо и косвенно: дённо и нощно, если руководитель не видит, просят совхозников «помочь», и те «помогают» за счёт совхоза: сплавляют фермерам энергию, запчасти, топливо, семена, солому, зерно, корма, оказывают «левые» транспортные услуги, совхоз обслуживает  внутрихозяйственные дороги, а фермер возит по ним зерно на элеватор, молоко в район, и зимой дорогу для фермера бульдозерами чистит совхоз… Всё это - за самогон или водку. Фермеры – новые «попутчики» крестьян. Коллективная собственность на землю куда эффективней и безопасней для общества, нежели частная. А если собственник хочет эффективно использовать сельскохозяйственную землю, то должен организовать работу на ней по устоявшемуся в России типу коллективного хозяйства, только без давления райкома. Пашня – не завод: на земле не только работают, но и живут. А если строить сельское хозяйство по типу агрофирм, то три четверти сельского народа надо куда-то убирать из села за ненадобностью или, как в городе, развивать промышленные производства. Частная агрофирма не даст повесить социалку на себя: старики и больные, значит, помирай, а дети - не родись. Сельская социалка позатратней городской. В городе 1 труба подходит к 100-квартирному дому, а в деревне 100 труб – по одной к каждому 1-квартирному дому. В городе 1 фонарь горит на 100 жителей, в деревне – на 5. В городе 1 бюджетная учительница на 25 детей, а в деревне 1 – на 2,5 ребёнка. При сегодняшнем положении дел, частная собственность на сельскохозяйственную землю выживает лишь в случаях, когда рядом есть коллективная, которую можно постоянно оббирать. Фермеры сами не в состоянии поддерживать инфраструктуру, необходимую для устойчивого производства и правильного сбыта. Если ничего не менять кардинально, выживут лишь два типа фермеров: «генетические» и начальствующие. Генетические фермеры – те, кто по своему природному характеру единоличника уже не пойдёт в совхоз даже под страхом тюрьмы или голодной смерти. Травой будут питаться, любое преступление совершат – своруют, сожгут, убьют, сами удавятся - только не в общественное ярмо. Баланда – генетический. Страшный тип: настоящий зверь, уголовник. Он ещё когда в совхозе трудился, норовил у местных купить, в городе продать, обманывал всех. Он всегда был спекулянтом, браконьером, самовольным порубщиком. В совхозе работал не хуже других, но тащил любую гайку, не мог мимо совхозной травы проехать, чтобы не накосить себе, мимо поля с кормовой свёклой, чтобы  ни надёргать в люльку мотоцикла. Встретит в лесу заблудившегося телёнка или козу, или на озере гусей – зарежет обязательно, а ночью привезёт себе. В советское время Баланду сажали дважды, отмотал 6 лет – не помогло. Теперь дождался своего часа: теперь он не вор, не грабитель и не спекулянт - предприниматель, арендатор. Единственный на селе, у кого подворье огорожено сплошным двухметровым забором. Так было и при Советах. И лютые псы; зимой кормит их павшими на ферме свиньями: ледяная туша валяется тут же под забором во дворе, я видел, топором отрубит кусок – и бросает псам. А до четверти всех фермеров – это начальники, из администраций района или губернии, или оформляют землю на родню. Понарошку фермер: под этой личиной он собирает бросовые земли сельскохозяйственного назначения, неудобья, болота, непродуктивные леса, и переводит их в категорию охотничьих угодий. С большей частью наших земель только так и надо. Второй этап работы Понарошку – обустройство звероферм, рыбохозяйств, охотничьих и егерских домиков, гостиниц. Вот собирается забрать у ваших Потёмок Русалочье озеро и  Жабье болото для своего охотхозяйства. Для Гнилого у Понарошку найдётся не меньше двухсот рабочих мест, как в Блядуново. Пусть строит, но только не трогает поля для овощеводства. Потёмкинская морковка и капуста - лучшая в Непроймёнской стороне.  

-  Выходит, фермеры-администраторы полезны для структурной реформы на селе?

-  Понарошку – редкий чиновник. Страна не рухнула благодаря таким кадрам старой закалки. В его работе сочетается небольшой личный интерес с громадной всеобщей пользой. Лучшие люди из советского начальства смогли приспособить либеральное законодательство для правильных и добрых дел. Но таких добряков меньшинство. Обычно лжефермеры, имеющие административную лапу, договариваются с зависимыми от них руководителями колхозов и совхозом, те пригоняют им отряд техники и десант своих людей, и бесплатно обрабатывают землю, сеют и убирают урожай, не считаясь с потерями. Фермерничают администраторы исподтяжка и «по-быстрому», кое-как: без правильного севооборота, без удобрений и защиты растений, без осушения, известкования, гипсования… - без всего. Так же поступают и многие «городские инвесторы»: только эти платят «чёрным налом» руководителю совхоза или колхоза, а тот, как и в случае с администраторами-фермерами, вешает все расходы на своё хозяйство – и либеральная пресса ликует: посмотрите какие затраты у коллективных хозяйств на единицу продукции - фермеры эффективней! Конечно, «эффективней», когда расходы и прибыль раскладываются раздельно по карманам сравниваемых лиц. При такой работе в селе остаётся лишь растениеводство, в котором можно обойтись сезонной авральной работой, а животноводство - основа сельской жизни – исчезает. И деревня гибнет…

С фермерами пора особо разобраться! Мне-то, назначенному администрацией фермеру, живётся припеваючи: я, по классовой сути, хотя бы на три дня, помещик с родовым имением Потёмки – завидуй, арестант Баланда! - мне не с кем, согласно Конституции,  враждовать.

-  А в целом: какова в стране общественная атмосфера на селе? – спрашиваю  официально, как Тамбукакский принц.

-  Российское село разделилось на три конкурирующие и враждующие части: те, кто остался в совхозе-колхозе, местные фермеры-кулаки, городские инвесторы. Каждый в триумвирате охраняет своё добро и имеет своих «агентов» во вражеском стане. За инвесторами обычно стоят административные структуры и иностранцы. Кулакам и инвесторам местные крестьяне не нужны: им нужны батраки, лучше иностранные. И я, как руководитель коллективного хозяйства, понимаю: «лишние люди» селу не нужны. Но в городе-то их не ждут: там своих «лишних» уже полно. Инвесторы давят, требуют освободить землю от местных крестьян: «Освободите землю, тогда будем вкладываться». И куда прикажете местных «лишних» деть - свезти в Лисий овраг, расстрелять и закопать? Если оставить всё как сейчас, поджоги и стрельба неизбежны. Даже однорукий старик Сижу-Куру схватился за ружьё…

-  Молодёжь по-прежнему бежит?

-  У молодёжи сложился уже стереотип: «На селе остаются одни неудачники!» Молодым специалистам из ВУЗов мы готовы сразу выдать хорошие подъёмные и новый дом за счёт хозяйтва: Понарошку, за счёт бюджета, выстроил им целую улицу – кирпичный дом 150 квадратных метров, два сарая, погреб, приусадебный участок, подведён газ, водоровод, канализация, телефон, уличное освещение, тротуар - всё есть. Живи-работай, не хочу! Шиш – назад в Гнилое не едут.

-  В сельхозвузах у них же специализация. Инженер-механик - куда он больно-то в городе пойдёт?

-  В автосервис.

-  А ветеринар?

-  Котов и кобелей кастрирует, потом лечит, прививает, напоследок усыпляет.

-  Агроном?

-  Ландшафты строит и газоны сеет у имущих. Сельские специалисты могут работу в городе найти, если не лентяи.

-  Вообще что ли не стало молодых специалистов?

-  Своих, гнилоедовских, вообще не стало уже с десяток лет, а чужих, без местных корней, возьмёшь – права качают, в суд тащат. Либералы убили старую советскую дисциплину на селе, а о новой капиталистической «сознательности» не побеспокоились. В посевную, в уборочную на работу приходят к 8 утра, а в 17 часов - по домам: у них, у современных крестьян, вишь, трудовой кодекс! Народ в деревне пока что есть, а работать некому. Деятельные люди уже отравлены заработками на стороне. Возвращаются с калыма: столько-то дашь? Откуда! Уезжают, да не в районный центр, а в областной или в Москву, на Север. А завезти иммигрантов, они сразу обособятся - и пожнёшь межнациональную рознь.

Экономический результат, может, и будет, а интересы местного населения окажутся ущемленными. В Скукожильске устроили аул, целую крепость – воюют со всем городом, уже с десяток трупов. Причём сотни едва говорящих по-русски людей нигде не работают, кроме рынка и Кольца. Нам это нужно? Токаря, фрезировщика, хорошего сварщика, электрика, механика – днём с огнём! Инженер-электрик есть, дачник один, городской, вот он специалист: я ему за день работы поросёнка отдаю; а совхозный – одно название, что электрик: только провода соединить может и лампочку ввернуть. Мастерские – тоже одно название: станки ржавые, оснастки нет, инструмент плохой… За каждой ерундой мотаемся в Непроймёнск, потому что и в Скукожильске мало чего найдёшь,  разве что на Кольце «по чёрному» заказать – тогда привезут из Москвы и хоть из Европы. Но в совхозе где «чёрного нала» много наберёшься? Урожая нет, переработки нет, потери в животноводстве огромные, котельную закрыли, столовую закрыли, баню закрыли, пекарню закрыли, водопровод в половине села сгнил, а зарплату плати, не то прокуратура накажет. Когда фермер Баланда не платит своим батракам, его не наказывают, а мне едва условный срок ни дали. Банк за долги сначала отобрал у совхоза всю живую технику, а затем - почти всю скотину. У муниципалитетов денег нет - так либералы бюджет распределяют - значит, вся сельская инфраструктура лежит на коллективных хозяйствах. Хорошо товарищ Понарошку взялся подкидывать на бедность: при нём кое-что построили, многое подлатали, оборудование для фермы закупили, семена, погрузчик, соляркой отоварились под зиму, ну спасибо моему однокурснику по институту, а визит президента – это подарок Гнилому на 50 лет вперёд. Кстати, принц, Понарошку обещал: когда визит окончится, трактора из вашего ангара в Потёмках отдаст мне, в совхоз.  

-  «Кировцы» без движков стоят.

-  Знаю: движки уже не успевают до визита привезти и установить. Понарошку чиновник: он в таких случаях действует по официальным каналам, а если бы начальство обратились к ребятам с Кольца, как я советовал, то движки уже сегодня, к ночи, были бы в Потёмках, а к завтрашнему вечеру их бы уже установили. Ничего: выпрошу у Понарошку и движки. И ещё он обещал передать в совхоз всю вашу краснодарскую пшеницу – запустим тогда мельницу и пекарню…

-  Забирайте, рад за вас! А в чём конкретно заключаются ваши возражения против частной собственности на сельскохозяйственную землю? В моей Тамбукакии она испокон веков: есть родовые земли, помещичьи имения, усадьбы, батраки, пленные, рабы…

-  А инженеры и агрономы - из Европы: политэкономию Африки знаем… У России собственная стать. Перечислю возражения. Во-первых, у нас понятие «земля» всегда трактовалось расширительно, как родная земля, Родина, а не узко, как товар. Поэтому разрешение купли-продажи родной земли сокрушило вековую нравственную мировоззренческую установку в жизни русского народа. И эта коренная смена мировоззрения даже не обсуждалась в обществе – её навязали «прорабы перестройки», спекулянты. Во-вторых, из-за сурового климата, размер прибавочного сельхозпродукта в России всегда был меньше, чем в других европейских странах. Объективно убыточное наше сельское хозяйство исторически опиралось на сверхэксплуатацию крестьян. До революции средний валовый доход с десятины был меньше размера податей, то есть, крестьянин выплачивал ренту за счет собственного потребления – недоедал, недоодевался, недоучивался, а единственно физически выживал…

-  Вы ещё Рюрика вспомните, иструктор!

-  Земля-то осталась та же, и холодов, и темноты никто не отменил. При социализме сверхэксплуатация крестьян сохранилась, но продуктов питания для сбалансированной корзины так и не хватало. Поэтому безвозмездная передача или продажа лоскутов земли крестьянам приведёт к быстрому разорению мелких хозяйств, а земля, пройдя через кулаков, попадёт в руки спекулянтов - банкиров, криминальных структур, чиновников, иностранцев, и уже спекулянты будут сдавать её в аренду тем, кто больше заплатит, к примеру, «эффективным» китайцам. Пришлые, может быть, и «накормят страну», только от местных жди справедливого бунта. Либералы добиваются народных бунтов?

-  А вы президента России об этом попробуйте спросить.

-  Уже пробовал Копашня, председатель из Блядунова, не чета мне – два ордена Ленина, герой соцтруда! - и где он теперь? Урыли Копашню!

-  Урылся, но не сдался – я верно знаю. Третие возражение есть?

-  Возражений тьма! Спекулянты утверждают: продажа земли даст средства для подъёма экономики России. Нефть, газ, металлы, химия, рыба, лес не дали средств на модернизацию – всё олигархам ушло – а земля, вдруг, даст! Ладно, допустим, начальство решило: продаём сельскохозяйственную землю всю до последнего клочка – заткнём, наконец, эту «чёрную дыру»! В России примерно 120 миллионов гектаров сельскохозяйственных угодий. Красная ей средняя цена - 500 американских долларов за 1 гектар. Перемножив, получаем в казну аж 60 миллиардов долларов, из которых сразу вычитаем бюджетные расходы на проведение дясятки тысяч земельных аукционов и «откаты». Какая модернизация страны? Хватит разве что на проведение парочки олимпийских игрищ. Зато всего десять-двенадцать наших «обиженных» чем-нибудь олигархов, договорившись между собой, могут купить всю землю, не позволить обработать её и, перекрыв завоз импортной еды, под страхом всеобщего голода и мора, продиктовать России свои условия.

-  Олигарха не доводи! Госрезервы продовольствия в стране курам на смех: несколько месяцев протянем - и всё. А для организации голода достаточно исключить из производства всего треть имеющихся площадей.

-  Значит, достаточно будет заговора трёх-четырех олигархов. Потихоньку скупят землю через подставных лиц – и обрушат на страну голод, Запад им поможет, исподтяжка. Осуществимость сценария организации голода возрастает со временем, потому что урожайность и качество сельхозпродуктов непрерывно падают. Ещё спекулянты говорят: только  собственник может распоряжаться землёю эффективно, поскольку только он кровно заинтересован в результатах труда. Это такая же либеральная тень на плетень, как то, что «сознательные фермеры» обойдутся без сверхэксплуатации батраков. Результаты деятельности фермерских хозяйств за два десятилетия реформ свидетельствуют об обратном – у фермеров нет устойчивого производства и поэтому они дают мизерный товарный продукт. И при этом разоряют устойчивое производство коллективных хозяйств. Далее спекулянты говорят: фермер под залог своей собственной земли сможет получить в банке оборотные средства для ведения хозяйства; рыночный оборот земли уменьшит риски для инвестора и снизит чиновничий произвол… Очередная «лапша» на уши простакам. Сначала навешали «лапши» заводчанам - и отобрали заводы, теперь вешают крестьянам, чтобы отобрать землю. Ну ладно, решило начальство завести класс капиталистов на селе, как завела их в городе. Но тогда уж засучи, родное государство, рукава - обустрой под фермеров специальную инфраструктуру на селе, обеспечь энерговооружённость, правовую базу, наложи и ответственность, конечно, в общем, дай им реальный шанс, а не голый «земельный ваучер». В США на сельское хозяйство приходится 14 процентов основных фондов страны, у нас – 2 процента. Как фермер «накормит страну», если он гол, как сокол? С фермерского дохода с земли не погасишь кредиты, значит, заложенная в банке лишь за треть своей кадастровой стоимости земля вскоре окажется на аукционе. На какие исследования опирается решение либералов превратить землю в товар? Единичные случаи материального успеха фермеров не в счёт: по старому опыту знаем, как начальство умеет организовать «стахановские рекорды».   

-  Вы всё тот же инструктор Скукожильского райкома партии… А Кутю-прокурора знали?

-  Я ему рекомендацию в партию давал.

-  Интересный, говорят, был мужик, принципиальный. Что с ним стряслось?

-  Принципиальный - вот и стряслось, что именно – не знаю, никто не знает. Мы из райкома молча по домам разошлись, бумаги - какие спрятали, какие сожгли, а Кутя-прокурор со своими обкомовскими соратниками из Непроймёнска что-то затевал, но, видно, провалилось дело. Знакомый мой ГАИшник видел, как на следующий день после ареста членов ГКЧП, белая «Волга» с обкомовскими номерами вышла из Скукожильска в направлении Безсолнышка-Сусеки-Гнилое, а назад не вернулась. Правда, есть полевые дороги. Странно… Вы, случаем, не шпион?

-  Смерть шпионам! – вырвалось из меня непроизвольно. - Не беспокойтесь, инструктор: негры-шпионы говорят на русском пока что с заметным акцентом. О Куте-прокуроре мне рассказал вчера товарищ Понарошку. Завтра мы идём с ним на Жабье - искать следы Кути-прокурора. Дедушка Сижу-Куру, когда пас овец за Шерстяным оврагом, видел белую «Волгу» в направлении на Потёмки.

-  Жабье болото?!.. Конечно, Жабье! Как я не догадался сам! У Кути-прокурора в Жабьем невеста утонула. Там раскольничий скит есть! Кутя-прокурор - он юрист, но и физик. В своё время Бобоша Тройкин через обком партии организавал для Кути-прокурора целую обсерваторию.

-  А где она сейчас?

-  Исчезла вместе с ними. Как-то Кутя-прокурор партхозактиву трёх районов читал лекцию про электро-магнитные поля над Жабьим. Я отлично помню: сидели в ДК «Картонажник», Кутя-прокурор мелом рисовал на школьной доске рисунок – небо, земля, плюс-минус, волны - и таблицу расчётов давал. Уверенно так говорил нам: если кто-то разумный прилетит на космическом корабле, то с высокой вероятностью угодит в Большое Васюганское болото или в наше Жабье. Мы его считали капельку ненормальным: списывали на гибель невесты – больно уж её любил…

-  Ну вы в районах знаете, кого любят больно… Это Кутя-прокурор вам рассказывал о ненормальных вещах, а сам-то он - нормальный!

-  Он гений и несостовшийся герой СССР! Я все эти двадцать лет думал о них: о Тройкине и Куте-прокуроре. Это росли реформаторы партии, у них уже появились соратники, чуть-чуть они только не успели, чтобы провести реформы без разрушения страны и социалистической системы.

-  Помните, заклемонцы по телевизору рассказывали: летели на трёх кораблях, напоролись на плотную атмосферу Земли, на своеобразное наше электро-магнитное поле, и тогда всё управление на кораблях вырубилось: один корабль грохнулся в Васюганское болото, два других пропали, их так не нашли…

-  И вы предполагаете?..

-  А почему нет, инструктор? В армии я и не такого навидался! Геройские люди бесследно не исчезают.

-  В Тамбукакии принцы служат в армии?

-  Всем за казённый счёт пострелять охота. Вы записывали ту лекцию? Тот рисунок Кути-прокурора, расчёты его остались?

-  Всё бумажное своё наследство райкома я отдал своей матери на хранение. «Общая тетрадь» красного цвета – припоминаю… Да, тетрадь под номером 114 – это последняя тетрадь с записями моей работы в райкоме. Я маме позвоню в Скукожильск, вот номер, заедете, и она вам отдаст. Можно я с вами на Жабье? Ах, визит… Ладно, я после визита подключусь. От Жабьего чего угодно можно ожидать. Жабье, принц, снится всем, кто хоть раз побывал на  нём – будто тянет к себе.

-  А как зайти на Жабье?

-  Туда ведут несколько дорог, я не все знаю. А Понарошку может знать - примерно. Есть «Дорога на Рим», так её у нас в райкоме называли. Это фашинник, его леспромхоз проложил, когда ещё пытались заготавливать лес. Фашинник проложен от Русалочьего озера в Потёмках почти до самого скита, где жила бригада лесорубов. Есть «Клюквенный путь» - назвали его так по типу «Шёлкового пути», - это несколько троп. Если ягодник, неся за спиной полный короб клюквы, говорит тебе: «Иди по клюквенному пути», значит, посылает в никуда, чтобы утаить самые изобильные места. В этом году мне Пустоглазка говорила: самые богатые поляны из числа доступных ей тянутся вдоль того «клюквенного пути», который начинается за Шерстяным оврагом, идёт вверх вдоль оврага через лес и заходит на Жабье у квартального столба 115/116. «Волчья тропа» - это тоже шесть троп по трём направлениям - из Блядуново, из Потёмок и из Гнилого, причём есть летняя, есть зимняя тропы, есть ещё особая седьмая тропа - «разливная» - волки по ней ходят всего две-три недели в году, в мае, при максимуме разлива рек; на «разливной тропе» охотники и берут зверя, если повезёт. А у Понарошку есть свои «глухариные тропы» - он их метит особыми зарубками на деревьях.

Тут проезжаем площадь в центре села. Там собирают сцену и громоздят армейские динамики, как на концерт. Притормаживаю у группы занятых разговором товарищей. Узнаю кое-кого из администрации Непроймёнской стороны. Слышу задним ухом:

-  …Затем президент поднимается на сцену и, как положено на рок-концертах, кричит жителям: «Привет, Гнилоедово!» Репетицию народного ответа начнём сегодня в 18-00, с прибытием первой же колонны статистов. Далее следует песня… Нет, президент только подпевает один припев и машет платочком… Смотрите у меня: чтобы не подсунули ему красный! Платок только белый! А то за океаном возопят: нам клялся, что сдаёт Россию, потому что больше всего на свете любит Америку, а своему народу машет пионерским галстуком… О, один соглядатай уже здесь!.. - Это организатору концерта указали на меня, как на негра-корреспондента. – Кто пропустил?! Вот, полюбуйтесь: какой тачки не пожалел ради… За нами будет злаз да глаз! Даже из космоса глазеть будут через всю непогодь…

Я тронул Нану. Меня не узнали: всё идёт как по маслу.

-  А каким вы видите сельское хозяйство на непроймёнских землях? – говорю директору Сучаку. - Есть у вас заветная сельхозмечта?

От выращивания пшеницы отказаться совсем, уверенно рвёт с советским плановым хозяйством директор Сучак. Ещё работая в Скукожильском райкоме партии инструктором по сельскому хозяйству он это понял, и покрывал тех директоров, кто из-под нередко бестолковых госпланов пытался, рискуя партбилетом, вывернуться. Был даже случай, когда председатель Блядуновского колхоза план по овощам сдал за хозяйство одного своего институтского друга из чернозёмной области, а тот за Блядуново отчитался по продовольственной пшенице. Завозить к нам с юга качественную пшеницу обойдётся дешевле, чем выращивать самим плохую: полтора центнера на гектар посеяли – пять собрали. Оставить рожь и немного ячменя, овса. В полеводстве сосредоточиться на кормопроизводстве и овощеводстве. У нас достаточно осадков и почва пригодна для пастбищ и заготовки кормов. В тех хозяйствах, где решат специализироваться на мясном скотоводстве с подсосным содержанием телят, часть освободившихся зерновых полей нужно перевести в пастбища с сенокосом. Это мечта директора Сучака: устроить круглогодичное пастбище с электропастухом, с холодным способом выращивания молодняка КРС и обеспечением свободного доступа скота к воде и кормушкам с солью. Корова животное неприхотливое, и если привыкло жить под открытым небом, ничего с ней не случится, главное - кормить хорошо. Построить облегчённые помещения со стенками из плёнки, зимой температуру поддерживать на уровне +5°С, тогда телята закалятся. А можно телят содержать в простых пластиковых будках.   Электрокалориферы включать только во время сильных морозов. Падёжа тёлочек и бычков не будет. Для профилактики поить их травяными и сенными отварами. Профилактика обходится втрое дешевле лечения животных. Выгул на летнем пастбище начинать с конца марта - середины апреля, как только появляются проталины на буграх. Когда травостой только начинается, в кормушки класть сено или солому, чтобы предотвратить у животных расстройство желудка из-за резкого перехода с сухого корма на влажную траву. На таком рационе средний привес у телят в нашей зоне составит 1,2 килограмма в день, потому что телёнок с рождения находится вместе с коровой-мамой и забирает у неё всё молоко.

-   А что с теми телятами, какие откажутся от первотёлки? Будете выпаивать  заменителями цельного молока?

-  Ни в коем разе! Отдадим на подсос другим коровам.

-  Молодцы! Я-то сам, наверное, рос на заменителях…

-  А отёлы на ферме спланируем с марта по май…

Васята Сучак даже покраснел весь от удовольствия рассказчика. За многие годы перекройки встретив, наконец, благодарного с понятиями слушателя - хотя б и в облике африканского принца - он забыл про грязь под ногами и разруху перед глазами, и унёсся в космос далёкой своей агромечты. Нет, не простые люди работали инструкторами райкомов…

-  …а когда построим свой убойный цех и освоим технологию убоя и разделки по стандарту Американской федерации по экспорту мяса, "мраморное мясо" начнём поставлять в рестораны Непроймёнска. Рестораны, правда, берут не всю тушу, а только спинную часть, бескостную грудинку, филе и три мышцы у лопатки. Остальное мясо – в магазины, на рынок, в колбасные цеха…

Тут звонит сотовый у Сучака: сигнал опять не глушат. Почертыхавшись, но без ярости, говорит мне:

-  Ни дня без ЧП. Похоже, опять хулиганит банда кулаков: ночью украли совхозную водокачку на том конце села, где у нас животноводческий комплекс. Стадо пришлось гнать на озеро – там поить. Мне нужно сообщить милиции, пока они здесь, и съездить на место. Давайте, быстренько провожу вас до выезда из села и…

Украли водокачку?!.. Банда кулаков?!.. Скорее вон из Гнилого! На месте преступления остались следы от протекторов моей Наны! И битое стекло, и бампер, ободранная краска!.. Простите, товарищи, некогда мне с вами объясняться, приметы воров позже сообщу. Одно утешает: и без моей помощи водокачку спёрли бы…  

К тому же мне всё ясно: на местных жителей природа давлеет, как рок на древнегреческих героев. Даже Лисий овраг весною сполз и завалил пастуха и шесть коров из Блядунова: так не откопали. Вот вам и Среднерусская равнина – без землетрясений и цунами! Похоже, у либерального начальства, как у института власти, промашка вышла с перекройкой на селе. Оно подставилось капитально под гнев сельского народа, прям как на заводах в городах.

Подъезжаю к повороту на Скукожильск. С асфальта на грунтовый поворот в Гнилоедово сворачивает легковушка, тормозит. Из-за руля выходит ожидаемая дочка Сучака с каким-то замухрыжным парнем-пассажиром. И пока, распрощавшись, сажусь в свою Нану и завожусь, слышу задним ухом отцовский голос:

-  Дочь, а это с тобой кто?

-  Муж!

-  Этот?!..

 

 

          Глава 9. Инженер XVI века и ГАИшник - XXI 

 

Дабы не выпасть из темы злобы дня, сразу включаю автоСМИ: «В госпитале врачи нас успокоили: кальций больному колоть перестали – рога уже не растут»; «Вася, ты хоть помнишь, какое блюдо тебе вчера подавали? Это была Оливия, а не оливье»; «Тут-то архиерей-реформатор и заявил: «Хватит уже нам экономить на огарках! Пора к нашей беспошлинной торговле импортным спиртным и  куревом присовокупить всю остальную прибыльную в мире дурь!»»; «Профессор, узкую общественность интересует: художественные пуки - это спорт или искусство?»; «Теперь заживём! Высокий правоохранительный чин доложил: после принятых им мер, в России лес и рыбу не воруют больше. Начальник доложил – значит, сделал!»; «Только что на узловой станции Лопушанская «несупротивные» перекрыли своими телами железную дорогу на Москву. По утверждению активистов «марша несупротивных», власти уже многие годы как-то вяло и неохотно реагирует на некоторые их требования по сокращению нерациональных бюджетных и фондовых трат. «Несупротивные» лопушанцы требуют остановить, наконец,  неконтролируемое размножение пенсионеров и рождение не нужных государству детей, урезать пенсии до размеров корня квадратного или даже кубического от минимального прожиточного уровня в регионе, и кое-что ещё. Требования - заметим ради справедливости плюрализма - абсолютно либеральные, вполне умеренные и выполнимые начальством. «Несупротивные», как известно, всегда поддерживали либеральные реформы в РФ и с благодарностью принимали их следствия, а именно: вырождение, обнищание, развал промышленности, армии и сельского хозяйства, безработицу, наркоманию, дебилизацию, архаизацию жизни, терроризм и преступность. На многие сотни метров вдоль железнодорожного полотна «несупротивные» развесили на лесополосах транспаранты с призывами: «Дети – обуза цивилизованного общества!», «Заткнём новые рты!», «Детки, ручонки прочь от бюджета!», «Чем мы хуже Европы? Там детишек с крестами посылали зимою через Альпы. Организуем, наконец, и мы детские крестовые походы - с переходами через Кавказ и Гималаи!», «Откроем бандитские школы для наших детей!», «Смерть в раннем детстве – особенно гуманна!», «Чем мы хуже Египта? Снизим возраст уголовной ответственности до 7 лет!», «Мы за образцовый жизненный путь ребёнка: детдом – приют - детская колония - исправительная колония – крематорий!»,  «Каждый лишний пенсионер - угроза пенсионному фонду и бюджетам разных уровней»; «Чем мы хуже Америки? «Недогоняющие», требуем хоть в одном немедля догнать Америку: увеличить пенсионный возраст для мужчин и женщин до 65 лет!»; «Вы будете смеяться, но у девицы Клуневой до сих пор нет государственных наград! Этот скандал решила затушить группа неназвавшихся лиц. Как деловые люди, они обратились в Пушкинский дом с предложением бартерной сделки: академики все ошибки в русском языке, допущенные в полном собрании СМСок девицы Клуневой, будут считать новаторством в орфографии и синтаксисе, и представят девицу к модной ныне медали «За ёфикацию страны», а лица организуют и оплатят оцифровку всех анналов Пушкинского дома»; «Президент страны уверен: на выборах в Госдуму опять победит нерушимый блок «недогоняющих» и «согласных». «Сколько раз так уже было в истории государства», заявил он ; «Ценой героического самопожертвования всех российских народов, и этот финансовый кризис остановлен на подступах к Москве»; «Одно утешает: из лопнувших ныне либеральных пузырей успели-таки мы отведать дешёвых потребительских радостей»; «Науку – в жизнь! МоргИнфо передаёт новости со съезда Российского общества патологоанатомов. Небывалый взлёт предпринимательства в РОП! С завтрашнего дня в моргах взятка менее 200 евро за «обработку» одного жмура будет рассматриваться как устная благодарность»; «Юбилеи новой России. Сегодня, в рабочем посёлке Сукинские гари, запущен в эксплуатацию новый – тысячный по счёту! - пивзавод»; «Объявлен всероссийский поэтический конкурс на самый остроумный и односложный ответ на вопрос: кто лучше защищает – бездомные собаки свои помойки или Кремль оставшуюся территорию страны?»; «Ещё один сгорел на работе! Олигарх Сиротский спешно госпитализирован с диагнозом «сотрясение мозга». На приёме девяти групп деловых гостей на своём острове в тёплых морях, олигарх, пытаясь сесть на все свои девять яхт одновременно, поскользнулся и… А раньше какой был ловкий!»;  «Похоже, Правительство РФ становится самым жданным Дедом Морозом: вот опять обещает населению в грядущую зиму заморозить цены на отопительный газ и мазут»; «Утверждена новая медаль с бодрящим контекстом: «За малограмотность». Медаль присваивается ответственным товарищам за распространение в народах России утешительной малограмотности»; «Таёжный посёлок Бесконцаднище приглашает заклемонцев к себе на ПМЖ: «Баня есть – не пропадём!», бодрят космических пришельцев добрые бесконцаднищевцы»; «По образному выражению одного республиканца, на выборах нового президента в США демократы подавали своего кандидата как «сочного порося на вертеле, с лучезарной хрустящей корочкой надежды»»; «Только что, с высокой трибуны партконференции ГОП «Недогоняющих», прозвучал новый либеральный афоризм: «Так жить нельзя!»»; «А идти Родину защищать – это теперь как: на Рублёвку с топором?»; «Вася снова отметился! Подробности через несколько минут»; «Вышел в свет четырнадцатый том Энциклопедии для русофоба»; «На сегодняшней презентации самополомойных швабр в столичном Манеже известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила о недостаточности гигиенических стандартов России. «Почему в этой стране до сих пор хохочут на анекдоты про клопов и тараканов, и про носки Чапаева, стоящие в углу? Почему в этой стране мастера культуры не напишут постмодерновую пьесу «Клоп», современную сказку в стихах «Муха-цокотцуха» или «Тараканище», или «Мойдодыр», а композиторы не сочинят актуальную вариацию на романс Мусоргского «Блоха»?»

На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам-инсектофил, ответить: мол, а бедные вши и клещи - те вообще остались вне отечественной культурной героики, да тут вижу: справа от дороги, с самых гнилоедовских задов, какое-то оранжевое пятнышко на сплошном сером фоне бурьянов прыгает вверх-вниз. Приглядываюсь, так и есть: мужик какой-то затрапезный из последних сил торопится к дороге и машет мне оранжевой авоськой. Торможу, коль по пути. Мужик влезает на заднее сидение:

-  Спасибо, друг! Мне до Кольца, - неровно дышит мне в затылок. - Вы, я вижу, тоже не успели помыться на дорожку…

Не успел – служебных дел по горло! Разговорились… Попутчик мой оказался советским инженером ХVI века. Я, грамотейный читатель мой, в латинских цифирках не описался! Он по фамилии - Прибыш, по диплому - инженер-электрик на железной дороге, а по образу жизни - человек времён Ивана Грозного и смуты. Его, как всех дачников, «зачистили» в селе на срок высочайшего визита. У инженера Прибыша свой дом в Гнилом, и большой, в сорок пять соток, огород-сад с упором на огород, есть кролики и куры, два капитальных погреба, бетонных, дабы грунтовые воды не залили, ещё парники, теплица, пруд, пасека на 14 ульев. И в мыслях нет бросить хозяйство, хотя ездить из Скукожильска далековато, а своей машины почти что, считай, нет.         

-  Вам это надо – таскаться за тридцать вёрст? – спрашиваю инженера Прибыша, самому даже интересно. – У инженера с серьёзного производства бестолковая работа на архаичном огороде может разве что развить комплекс неполноценности, или не так?

Раньше провинциальным людям приходилось напрягаться, дабы поддержать разговор с полиглотом. А у инженера Прибыша так чётко в голове всё разложено по полкам, что он высказывает свою точку зрения без запинки, как отличный школьник таблицу умножения читает.  

Не так, говорит инженер Прибыш. Никаких огородных комплексов у меня нет и в помине. Потому что знаю, в какой стране живу. Мой институтский друг живёт с семьёй в Канаде. Работает, как я, по автоматике на железной дороге, получает оклад – по курсу - в 12 раз больше моего. Но он на свою зарплату не может купить и содержать загородный дом и иметь такой набор экологически чистых продуктов, как я. Ещё он боится отстаивать свои интересы, возражать начальству, уж тем более бастовать, иначе окажется безработным и, не имея подспорья, будет вынужден жить на одно пособие – это катастрофа, с неизбежными комплексами, почище огородных. Я же ко всему «Всегда готов!»: если рыночные реформы всё-таки состоятся – буду жить полностью в XXI-м веке, в городе, с рыночной зарплатой; если же произойдёт катастрофа - выгонят с работы, случится бунт, революция, война, чума, холера – перейду жить в XVI-й век, в деревню, и ничего нового и чрезвычайного эта катастрофа мне не добавит. Заодно превращу дом с участком в родовое поселение…

-  Перейдёте в XVI век? – удивляюсь я, не зная: шутит или как раз наоборот. – При Грозном на Руси ещё и картошки-то не было, а теперь без неё и русская деревня не деревня.

Дачи и огороды, говорит инженер Прибыш, совсем не обязательно признак нищеты и способ выживания. В сельской местности, как правило, у любого дома, у любого белокаменного особняка или ржавого вагончика, обязательно растёт картошка, овощи и ягоды, а вот цветы – далеко не всегда. Такова пока что русская ментальность – у неё сильные деревенские корни: привыкли горбатиться коротким летом на участке. И не говорите мне с точки зрения американца: тот, конечно, выхватит из кармана калькулятор, и в минуту докажет экономическую необоснованность копания на грядках инструментом XVI-го века, равно как и вбухивания немалых средств семейного бюджета в постройку сараев, погреба, артезианской скважины или колодца. Я же выну свой калькулятор и покажу ему, «как государство богатеет, и почему не нужно золото ему, когда простой продукт имеет». Пока у меня есть обихоженная земля, курсы рубля и доллара меня не очень-то интересуют, финансовые кризисы мою семью не касаются, в отличие от американца. Кроме материальной пользы, в деревне просто хорошо: нет фона искусственных звуков, толкотни, вредной пищи, рекламы, пустой траты времени и сил. Можно ходить босиком. Если бы кулаки в Гнилом не портили воздух и не огораживали земли – здесь был бы рай, пусть и сыроватый. Выкопаю в огороде второй пруд, расширю пасеку. Дары природы никуда от меня денутся и в холеру, и в войну. Даже без электричества, без газа и водопровода я здесь проживу, потому что есть многолетние навыки, привычки, соседи и друзья. Сейчас у моей семьи в малонаселенной местности полноценное приусадебное хозяйство XVI-го века. Понятно, нет у меня коровы и свиней, они требуют ежедневного ухода, зато есть всё остальное: картофель, овощи, мёд, ягоды, грибы, семена, самогон и ещё заработок услугами электрика. В совхозе нормального электрика нет - бегут ко мне. Все мои активы и умения, только не ленись, можно у соседей и в совхозе обменять на мясо, молоко, масло, навоз, транспорт, помощь и «присмотр» за хозяйством, когда нас нет. Я могу купить себе не достающую мясомолочку за счёт продажи части своих продуктов на городском рынке. В Гнилом у меня запас продуктов на целый год, а по некоторым позициям – на два года, по консервации – на три-четыре. Ни в одной городской квартире не поместится даже годовой запас продуктов на семью. Весной купил на Кольце бройлерных цыплят и крольчат – осенью забил птицу и кролей, наделал из них консервов, обменял. Весной запустил в пруд малька карпа – осенью четверть тонны рыбы. Мы с женой даже сыр научились делать сама. Варений-солений готовим по 250 банок за сезон – это ориентир: есть 250 банок, значит «годовой план выполнен» - на троих детей, на стариков хватит – можешь спокойно жить. Часть консервации продаём; круг постоянных покупателей в городе сложился, из богатых семей Непроймёнска даже приезжают за экологически чистым продуктом. Два погреба: как спустишься – считайте меня мещанином, - душа радуется, музей какой-то. В одном погребе банки красивые на полках рядочками стоят. В другом – овощи, корнеплоды в ящиках с влажным песком и качаны поздней капусты. Полюбуйтесь на морковку, смотрите какая! А на вкус! Я сам, когда копаю осенью, об мешок морковку оботру, сяду на мешок, полюбуюсь на корнеплод и грызу. Когда-то Скукожильск Москву овощами снабжал, а сейчас, кажется, добрая четверть местной морковки у меня. Я своей морковочкой горжусь! С огромным трудом достал старые советские сорта семян овощей, размножаю теперь сам. Импортные семена дороги, а дрянь неимоверная – ни товарного урожая, ни вкуса. Убили импортом и морковь, и помидоры, и огурцы. Вкусных помидор не купишь на базаре ни за какие деньги. Конечно, обработка приусадебного участка в зоне рискованного земледелия - это не стрижка газончика перед коттеджем в Европе. Но это необходимый в нашей стране запас прочности у семьи. Запас у меня есть, и поэтому я не боюсь отстаивать профсоюзные интересы на основной работе, а мой приятель в Канаде боится. Россия такая большая страна, что в ней могут одновременно проживать люди из разных веков. В неопределённые времена безопаснее быть человеком из «разных веков». Ну, оставь сегодня англичан или французов без электричества, газа и бензина – массовое смертоубийство гарантировано. А в России Апокалипсиса не будет – проживём тихонечко, дела поправим…  

-  Вы предлагаете жить в XXI-м веке с оглядкой на ХVI-й?  

-  Именно. «Оглядку» диктуют обстоятельства. Опасность всемирных катастроф растёт. Обстоятельства вполне могут закинуть Россию, как и весь мир, на 500 лет назад, в средние века. В октябре 1962 года только чудо спасло мир от катастрофы, стечение парочки счастливых обстоятельств. США уже начали массовую эвакуацию населения во Флориде, подальше от наших ракет на Кубе и от четырёх наших подводных лодок с в Саргассовом море. На одной из лодок, кстати, командир уже дал команду отправить торпеду в торпедный отсек, и залп по американскому кораблю не состоялся только по нелепой случайности. Всеобщая катастрофа вероятна. А Россию и вовсе ожидает скорый системный крах. Он начнётся с окончательной потери управляемости и техногенных катастроф. Естественно, колониальная власть с чемоданами отвалит за рубеж, и тогда способность оставшихся выжить на картошке и грибах окажется куда важнее всего мирового опыта управления людьми, финансовыми потоками и техникой, а главными продуктами обмена станут банки с тушёнкой и патроны. Даже на Жабьем болоте можно обустроиться и жить. Но после всех кровавых мясокруток российское общество не способно к должному самоуправлению. Среди наших людей распространены отношения к делу типа «может, но не хочет», «хочет, но не может», «не хочет и не может», «может, но только навредить», и очень мало таких, кто «хочет и может». Управленческая и общественная деятельность в России перенасыщена людьми неумными, неграмотными и беспринципными, есть и душевнобольные. А люди толковые и совестливые остаются на обочине. Это устраивает нынешние власти, бюрократию: они уже не хотят даже пробовать сделать «как лучше». Вывод: всем готовиться к худшему. Смешно: сельчане всё ноют, плачут на свою жизнь… А думать не пробовали? А работать по-другому не пробовали? Уже докатились: мы, городские, учим крестьян, что и как нужно делать на земле. А ведь в случае всемирной катастрофы интеллектуальная составляющая надолго выйдет из строя, произойдёт натурализация всего хозяйства – и промышленного, и сельского. Опять начнут гвозди в кузницах ковать, пахать сохой, писать на бересте. Выживут те, кто сегодня выжил бы на Жабьем, попав туда с голыми руками. Пожары, разруха, эпидемии, отсутсвие связи и транпорта, мародёры… - добьют большие города. Оставшиеся в живых все придут сюда, в глухомань, где всегда можно соорудить крышу над головой и найдётся хотя бы скудная еда.

-  У вас есть советы, как подготовить российское население к мировой катастрофе?

-  Есть. Во-первых, людям нужно достать и изучить руководства по выживанию, по культуре голодания и организации жизни группы по типу партизанской. Во-вторых, создать группу единомышленников для выживания – это, лучше всего, группа дружественных семей, у меня такая уже есть. В-третьих, в соответсвии с рекомендациями в этих руководствах, собрать НЗ продовольствия, амуниции, инструмента, и подготовить для группы базу выживания - основную и запасную. В-четвёртых, наметить план эвакуации из города на базу, и подготовить средства эвакуации с учётом предполагаемых потерь. В-пятых, у всех членов группы дожно иметься проверенное легальное оружие для самообороны и боеприпасы на 10 лет, а на случай хаоса в стране, группе желательно иметь план реквизиции военного оружия и боеприпасов. В-шестых…

Серьёзные товарищи из ХVI века! В Кремле, интересно, сегодня такие есть - с подготовкой выше уровня школьных уроков ОБЖ? Пока инженер Прибыш рассказывает попунктно, как можно безболезненно вернуться в ХVI век и в нём прожить, ловлю себя на мысли, что во многом соглашаюсь с ним. Открываются парадоксы, достойные моего Патрона. Действительно, если, как говорит инженер, стать умным и не вестись на рекламу производителей техники, то легко можно обойтись без бóльшей её части. Пример – наши раскольники-староверы. Или канадские староверы, менониты: у них до сих пор электричество и любая техника запрещены, пашут лошадьми, зерно мелят в ступе, автотранспортом вообще не пользуются, только гужевым, телевизорами и телефонами тож, и при этой лошадиной тяге меннониты – богатые фермеры. Трактор против лошади не слишком эффективен. Почему? Почти вся современная техника произведена для милитаристских целей. Танк изготавливают тысячу человеко-лет, а сгорит в бою за три минуты или заржавеет ненужный и пойдёт на переплавку. А тысячи танков займут у людей миллионы человеко-лет. Да разве на эту прорву напасёшься жизней? Если бы человек работал ради себя, а не ради горящих танков и тонущих линкоров, то для прокорма себя и детей, хватило бы двухчасового рабочего дня, или, скажем, восьмичасовой работы, но только три месяца в году, а девять месяцев расти детей, гуляй, думай и твори, да хоть бросай камушки и наблюдай за кругами на воде. Человек со своим умом, навыками и физическим трудом – самая эффективная машина. При коммунизме техники станет гораздо меньше, нежели сейчас, потому что исчезнет угроза войн, и станет народу гораздо меньше, потому что число людей – это, наравне с техникой, ключевой аргумент в любой войне. Почти вся промышленность перемалывает невозобновляемые ресурсы ради наступательных и оборонительных войн, и для дурацких развлечений. В 1941-45 годах СССР изготовил 58 543 танка Т-34 - одних только Т-34. Сколько работы не для жизни! Сумасшествие в чистом виде. Поэтому-то молодёжь не хочет больше слушать своих отцов и дедов: зачем слушать ненормальных, кто за один ХХ век развязал две мировые войны и несколько сот локальных? Из техники по-настоящему человечеству нужны только механизмы для добычи полезных ископаемых и строительства, транпорт, связь и техника для мирной науки и обустройства быта. Главной целью развития техники, автоматизации труда должно быть освобождение времени человеку для занятий вещами, имеющими больше смысла, чем сладкая еда, ращение потомства, ведение войн, стяжательство власти и богатств…

-  А закрытые статьи в вашем проекте есть?

-  Есть. Они касаются только физического выживания в критических случаях, к политике, к власти - никакого отношения.

-  Ну, если эти случаи наступят, то нужна будет совсем другая политика и власть.

-  Катастрофы вполне могут случиться: природные, техногенные, не говоря уж об актах терроризма, бомбёжке, интервенции. А у Кремля - ни внешних союзников, ни госрезервов, ни мобилизационного плана. Начни завтра страна гореть или отравляться,  вспыхни эпидемия, ты караул не кричи – нет караула, даже уставшего. Чумного холерного азиата, не знавшего прививок, в карантин сажать нужно, а он с тобой в автобусе рядом едет. Полсибири летом сгорит, шахта взорвётся, плотина упадёт – виноватых нет. Прогнозная информация учёных и спецслужб яйца выеденного не стоит. Обратной связи по властной вертикали нет, инициатива снизу игнорируется или, если настаиваешь, наказывается куда суровее, чем в СССР – всего лишат. Советская государственная система ответственности заживо похоронена, а новая не создана. И то: зачем системным ворам вешать на себя ответственность? При развитии в стране ситуации по сценарию «если завтра война», ожидаю быстрый полный крах: панику сверху донизу, бегство элиты за рубеж, массовый исход горожан в сельскую местность, мародёртсво. Придётся выживать самим, без начальства.

-  А как в Скукожильстке жизнь вообще? – спрашиваю построже. – Новизна уже есть? Или хотя бы планы новизны? Как поживают соседние районы? Президет летит – что будут скукожильчане у него просить?        

Так же спокойно и чётко, как заученный урок, инженер Прибыш отвечает… В Скукожильске глухо, безвестно, и не просто без побед, а без каких-либо шевелений. За последние двадцать лет сменилось шестнадцать глав района – откуда ж взяться новым делам, какие могут быть планы? Единственная в районе больница все эти годы без ремонта. Весь частный бизнес непроизводственный, а торговля сосредоточилась на  окраине города, на автодорожном Кольце. Невольно вопросом задаёшься: а нужны ли верховным властям эти маленькие городки и сельские районы? Товарной промышленной продукции в них - никакой, интеллектуальной – то же, сельскохозяйственной – почти никакой, искомая либеральным начальством конкурентоспособность производств района – нулевая. В своё время, советское начальство разрушило царскую уездную систему и создало вместо неё сеть мелких районов. Тогда преследовались очевидные для выживания молодого и бедного государства цели: приблизить Советскую власть ко всему населению для полного контроля за ним; обеспечить безусловное выполнение народом финансовых и воинских повинностей; гарантировать выкачивание из села людских и материальных ресурсов. Все цели были достигнуты: деревни, посёлки и маленькие города не бунтовали, и исправно поставляли государству новых людей и продукцию. Но поток шёл и в обратном направлении: начальство давало селу образование, технику, социальное обустройство, обеспечивало развитие и трудоустройство - и урожаи и образованность людей росли. Вплоть до буржуазной контрреволюции. Теперь из деревни только изымается всё, что ещё по недоразумению осталось, но категорически ничего не отдаётся. Сельская местность пустеет, засоряется, как и города, пришлым людом. Пришлые не решают ни одной местной проблемы, зато своим присутствием добавляют коренному населению кучу собственных. Высокому начальству контролировать коренное население в провинции становится незачем: из него уже не выбьешь ничего, серьёзные поборы стали невозможными, больше истратишь на организацию поборов, а на контроль диаспор местное начальство не покушается, не желая себя утруждать и получая от диаспор взятки. Скукожильск – не исключение. Большинство мелких городков в Непроймёнской стороне живёт бездумно, бесцельно, опустив руки и не заглядывая вперед даже на день. Значительная часть земель выбыла из производственного оборота, и многие районы ничего не дают ни на общий российский стол, ни в общую российскую "копилку". Налицо громадные непроизводственные территории и громадное непроизводящее товарную продукцию «трудоизбыточное» коренное население. Мало того, что рухнули все местные предприятия, из сферы обслуживания коренных вытеснили приезжие нелегалы: кавцазцы, среднеазиаты, китайцы. Работать давно уже негде, люди разучиваются учиться и трудиться вообще. Именно в маленьких городах максимальное пьянство. В деревнах пьют меньше: там физически работать всё же надо - за скотиной ухаживать, забор чинить, огород полоть, снег откидывать…

-  А какое производство возможно в малых городах? Опять дубовые утюги выпускать? 

-  Хотя бы. Опять, как это было при сталинской коллективизации и индустриализации, никаких ненужных государственных трат, опять заботиться только о насущном, сосредоточиться на производствах простой, недорогой и надёжной техники, на тех же паровых двигателях. Я не исключаю: полезно даже перейти на карточно-распределительную систему - так можно быстро накопить средства на Вторую индустриализацию.

-  Модернизацию.

-  Нет, сегодня речь идёт уже не о модернизации. Целые отрасли промышленности  угроблены, техника превращена в металлолом, технологии утрачены, плодотворных учёных, дельных специалистов и умелого пролетариата нет – чего, кем модернизировать? Именно новая индустриализация. Опять, значит, должны пройти собственный путь от простой техники к сложной - в промышленности чудес не бывает. Обычный ширпотреб даёт Китаю хорошие доходы. Бесконечные фантазии с наших трибун о высокотехнологичных вещах уже неприличны: российскому бизнесу они, как выяснилось, не интересны. Следует вернуться к плановому хозяйству, в чём-то даже - на натуральное хозяйство, с прицелом на нужные нам, а не Западу, производства, чтобы обеспечить полную занятость оставшегося населения. Высокотехнологичными вещами Россию не прокормишь, потому что никто купит – нас на мировой рынок с ними не пустят. Нужно смириться с необходимостью дотаций и протекционизма, и перестать болтать об «эффективности», сравнивая российские и западные производства. Вообще поменьше смотреть на западные стандарты – они несут кабалу и скорую гибель человечеству. Силы и ресурсы человечества при капитализме вылетают в трубу. Конкуренция уничтожает заложенные в человека инстинкты и навыки сотрудничества. Куда разумнее было бы всем сотрудничать и выпускать меньше товаров. Сегодня на конкуренцию – рекламу, подкупы, шпионаж – затрачиваются безумные средства, а проигравшие уничтожают свою продукцию. Все расходы ложатся на покупателя. Возможность конкурировать называют свободой.

-  Сумасшедший дом! Толпой, ищущей такую свободу, можно легко манипулировать, направлять её в любую сторону.

-  А направляют - к катастрофе.

-  По-вашему, для обеспечения в России Второй индустриализации нужно ввести карточно-распределительную систему и лагеря-поселения? Ведь если заварим большое  дело, нам устроют Вторую холодную войну, блокаду.

-  Если потребуется. Кому большое дело не по душе – пусть уезжают, обойдёмся: и без них почти вся страна не работает.    

Вот ещё один мотив: почему нужны поселения в Сибири, думаю я. Люди сами в Сибирь не поедут, но государство не имеет права ждать, когда русский человек окончательно разучится работать, перестанет учиться, сопьётся и сойдёт в могилу или совершит преступление и тогда уже по дурному мотиву покинет родное место.

-  Вы сторонник восстановления тоталитаризма? – спрашиваю инженера.

-  Раньше был, а теперь я за деспотизм: в такую разруху на земле и в умах тоталитаризм может уже не потянуть. Деспотизм в России был насущной необходимостью и стал традицией, начиная с Петра Великого. При максимальном давлении на народ государство получает максимальную же отдачу. Поставить цель и заставить людей работать - это сегодня просто необходимо, чтобы русскому народу не исчезнуть с лица земли.

-  А народ от симбиза с деспотичной национальной властью получит выгоды.  

-  Естественно. Это от олигархической власти, от власти бояр, русские терпят одни убытки. Попробуй-ка сегодня заставь человека жертвовать чем-либо ради интересов государства – не дождёшься. Люди видят: власть бояр. Служилая деспотическая империя канула в лету, а олигархическая государственность не эффективна. Она не строит, а методично уничтожает страну. Такого никогда не было на всём протяжении российской истории. Дураки и предатели убивают и традиционную российскую государственность, и русский народ. Эра великорусской государственности закатывается на глазах. Для русского человека лозунг дня: спасайся, как можешь.  

-  Поэтому вы организовали коллектив выживания?

-  Коммунисты в середине прошлого века разрушили русские коллективы выживания. Русские люди утратили навыки и механизмы национальной самоорганизации. Оттого, попав в западню капитализма, великорусский народ издыхает так быстро. Вот при нашествии монголов у русских были мощные коллективы выживания. А сегодня при натиске азиатов и кавказцев таких объединений у русских не оказалось. Народ не может существовать без дееспособных коллективов автономного выживания.  Их нужно создавать не медля – разные по форме, но с общей идеологией. А общественные организации – националистические русские партии и союзы, казаки, народные дружины, отряды самообороны, неформалы, общества рыбаков и охоников, экологов и натуралистов, исторические клубы, обманутые дольщики, объединения домохозяйств - все должны иметь в виду обеспечение жизни русского народа. В глобальном будущем выживут только самые сплочённые.

-  А вам не думается, что в России привыкли добиваться цели не благодаря организации работы, за счёт своих соотечественников?

-  Увы. Это следствие вековой привычки к абсолютной власти в руках начальства, а народ элите подражает и тоже не щадит своего ближнего.

-  Вы хотите восстановить деспотическую московскую империю?

-  Вот уж нет! Имперский период истории России завершился. Должен вырасти какой-то новый русский народ, как из римлян выросли итальянцы.

-  С другим языком?

-  Не обязательно. Преемственность в языке, думаю, сохранится. Нет языка - нет народа; группа сохраняется, только если есть общий язык. Но язык Пушкина изменится, он уже в среде молодых сильно изменился. Новые русские слова обществу позарез нужны, а мы только подбираем объедки с англо-саксонского стола. Язык оформляет нацию, а русские до сих пор к продавщице не знают, как обратиться.

-  У русского языка огромный запас прочности.

-  Когда общество теряет национальные идеалы, не строит собственных планов идеология забивается чужеродными смыслами, а это неизбежно отражается в языке – он беднеет и засоряется чужими словами, чуждым строем и тоном.

-  Итальянцы очень мало похожи на римлян.

-  И у русских изменяется генофонд, образ жизни, характер.

-  Характер-то с какой стати? Есть архетипы.

-  Как следствие глобализации и, вероятно, прямого иноземного господства.

-  А русские архетипы? Поиск справедливости, по-вашему, исчезнет?

-  Глубинные русские архетипы под чужеродным давлением неизбежно уйдут ещё глубже.

-  Без выхода наружу? Терпение русских не беспредельно: революция и контрреволюция показали.

-  Вы о катакомбных структурах?

-  Разумеется. Русские архетипы – естественная база катакомбных структур. Партизанство – в русской крови, в нашей исторической памяти.

-  Катакомбные структуры могут выйти на поверхность. Теперь они – последняя надежда русского народа.

-  И когда выйдут?

-  Когда система либеральной власти рухнет под тяжестью своих преступлений перед государством и народом.

-  Тогда всплывут пузыри и муть.

-  Много пены и мути, как всегда, но появится шанс и у здоровых сил русского народа, ныне катакомбных.

-  В Скукожильске есть русские катакомбы?

-  Есть. Группа скинхедов Малюты. Им сочувствует почти весь город. Русское национальное сопротивление растёт...

На въезде в город знаменитое в Непроймёнской стороне автомобильное кольцо - Кольцо. Здесь инженер Прибыш вышел, одарив меня завидной морковкой и предварительно объяснив, как проехать к дому матери Васяты Сучака. На Кольцо выходят трассы с Непроймёнска и от двух соседних губерний. Естественно, здесь большая, как целый городок, автостоянка для дальнобойщиков, туристов и вообще. Отмечу, как знаток жизненной фактуры: с жильём приспичит - можно не скучно прожить и на дороге! На таком Кольце. Здесь мотели, кафе, рестораны с живой музыкой, пивные, открытый кинотеатр, танцплощадка, детплощадка, штук 10 саун и бань, массажные кабинеты, боксёрский ринг… магазины, рынок, холодильные камеры, контейнеры и, само собой, рядки ядовито синих биотуалетов - без них антропогенный ландшафт уже теряет. Ещё автосервис, весовая, склады, опорный пункт милиции с КПЗ, узел связи, Есть садик, пруд, две «тёмные аллея» - одна для быстрой шофёрской любви, другая – поминальная. Загоны для овец – днём выберешь себе курдючного барана, к вечеру будет тебе кабардинский шашлык или самаркандский плов. Покрытие на дорогах округ Кольца – всегда с видимой разметкой. Кольцо – неформальное стихийное и массовое место встреч и расставаний. Место, плохо контролируемое начальством и живущее, как бы по собственные сложившимся законам. Есть обычаи делового оборота, а жизнь Кольца – это обычаи придорожной жизни. Они не контролируются федеральными законами. Это даже интересно: миллионы людей связаны с дорогой, с трассой, а кроме правил дорожного движения начальство не удосужилось создать правила для людей, будто машины ездят без них. Здесь непроймёнские авторитеты с удовольствием «забивают стрелки», проводятся криминальные разборки,  деловые встречи и любовные свидания, осуществляются сомнительные сделки, принимаются заказы на «всё», бартер… А для расставаний имеется даже своё кладбище и специфическая – одна для всех конфессий - автодорожной церковь причудливой архитектуры и с быстро заменяемым внутренним убранством: отслужил по-быстрому – и похоронил. Здесь дальнобойщики поминают смерть товарищей на дорогах.  В общем, приезжай, турист, в Скукожильск – не хочу!

И ещё вижу шикарный, весь такой гигиеничный и большой оранжевый и блестящий еврофургон с надписью: «Голладский дом», и к фургону прислонён рекламный щит: «Последний день гастролей! Четыре девушки покажут вам настоящее европейское искусство! Новейшие аксессуары! А для нуждающихся в экстренной помощи - кабинет оральной стоматологии». Наверное, голландские художники-передвижники, думаю:  выставка на колёсах, гуманно приобщают российскую глубинку к европейским ценностям, к Брейгелю, и приучают, заодно, к еврогигиене.

На подъезде к блок-посту ГАИ бортовой компьютер Наны объявляет мне: «Готовьте справедливый пропуск». Какой пропуск? Как пропуск может быть справедливым в принципе?

Притормаживаю у блокпоста, невольно улыбаюсь: к знаку ограничения скорости «40» пририсован градус спирта.   

Здесь царит нездоровое оживление и гвалт: милицейский кордон перегружает с фермерского грузовика в военный грузовик сетки с овощами - капустой и морковкой. Фермер, завидев иномарку, кидается к моей машине: просит стать свидетелем административного разора и растрезвонить по мировым СМИ. Подхожу к ответственному работнику РОВД: в чём, товарищи, дело? Фермер, оказалось, выиграл тендер и имел льготы по налогам в местный бюджет, и всякие дотации, и компенсации на топливо и семена, на удобрения и ядохимикаты… - у милиции, в ноутбуке, все документы подтверждают немалые бюджетные расходы. А дотируемую из местного бюджета сельхозпродукцию фермер не имеет права увозить от местных ртов, пока объёмы урожая, заложенные в договоре, не сдал по фиксированной цене в местные закрома - для столовых и кухонь в муниципальной больнице, в школах, детсадах, пожарной части и тэдэ. Ушлый фермер отказывается везти овощи на городскую базу и сдавать по договору, а пытается увезти их на Москву, где цены повыше. Разобравшись в ситуации, на ломаном русском объясняю кулаку: «Шиш! Договор дороже денег!» Тогда фермер машет разрешением на вывоз, подписанным кем-то из администрации района. Ему резонно возражают: а вчера назначили нового главу администрации, и тот приостановил все распоряжения предыдущего, пока сам не войдёт в курс дел. Одобряю местное начальство: хватит рвачей поощрять! И не прикидывайся мне, кулак, наивнячком! Решил обворовать земляков – так получи в канаве по заслугам!    

Трогаюсь к самому посту. От вертикально шлагбаума в мою сторону приветливо смотрит ГАИшник, руки с жезлом не поднимает. Собираюсь потихонечку проехать, только, вдруг, движок глохнет сам. Вылазаю весь такой озадаченный: в Шерстяном овраге не заглох, а здесь!.. Молодой сравнительно сержант, но уже с пузком, как у Санта Клауса, идёт навстречу. Он приветливо улыбается под седыми от инея усами и жонглирует полосатой своею палкой.  Но когда сходимся, служивый меняется в лице.

-  Здравия желаю! – говорю миролюбиво.

-  Сержант…, - представляется неразборчиво, как всегда,  ГАИшник. – Пропуск!

-  Зачем мне пропуск: я овощи из района не увожу.

-  Пропуск зачем?!.. – Неразборчивый ГАИшник совсем уж подозрительно всматривается в меня. – Тогда, зачемучка, документы! Будем уточнять… Откуда-куда-зачем?!

-  С Потёмок, банк еду брать… - ну, оговорился, вырвалось непроизвольно. – Безналом!..

-  Как безналом? – скучнеет сразу верный защитник имущих граждан, вслед за водительскими документами, рассматривая мой зебро-львиный паспорт - с особливым, как мне кажется, пристрастием. – Будем уточнять…

-  Кредит еду оформлять, - наконец-то уточняю.

-  Вы не Тамбукака, хотя нос похож и губы, - тычет жезлом паспорту в широкий нос. – Тамбукака – местный фермер. Тачку и костюм от Ив-сен-Лорана тоже узнаю, но вы не принц!

-  Так точно! Мне приказано вжиться в его образ. Как определили?

-  Разъясняю: принц ростом выше вас, тоньше и вдвое моложе. И акцент у вас не чисто тамбукакский. Принца видно издалека: он кузнечиком выпрыгивает из машины, а вы лезете, как рак, бочком. Принц как всегда ко мне подходит?  

-  Как? – самому даже интересно.

-  Улыбаясь и пританцовывая, а не марширует, как вы, держась за спадающие  грязные штаны. А приветствует меня он как?

-  «Здравия желаю, товарищ сержант!»

-  «Хай, коп!» А что он мне первым делом подаёт?

-  Водительские документы!

-  «Справедливый пропуск»…

-  А бывает, значит, и несправедливый?..  

-  Будем уточнять?!

-  Никак нет!

-  Подаёт мне блок настоящих американских сигарет, упаковку кофе и отстёгивает на 20 литров бензина…

-  Но так…

-  У них, в Тамбукакских пампасах, правителями так заведено!

-  А у нас кем заведено?

-  Будем уточнять?!

-  Никак нет! Принц Тамбукаке лечит триппер! Я за него. Собственных документов, из конспирации, со мною нет.

-  Тогда разъясняю: ваша машина числится в угоне! Двигатель и ходовая не исправны: значит, вы представляете опасность для имущества и здоровья российских граждан, а также для бродячего по дорогам скота и зверя! Просрочен техосмотр. Нет доверенности от владельца на право вождение автотранспортным средством. В страховой полис владельцем автотранспорта не вписана ваша фамилия. Водительское удостоверение подделано: в настоящем удостоверении в левом углу нацарапано матерное слово на тамбукакском языке – так у них, в пампасах, ГАИшники метят водительские документы. Я тоже собственноручно пометил водительское удостоверение Тамбукаки – и этой метки нет, а на техпаспорте моя метка есть - полюбуйтесь. Теперь признавайтесь: владелец транспортного средства лежит связанный в багажнике, с кляпом во рту?!  

-  Никак нет!

-  Значит, костюмчик уже сняли и оприходовали на себя, а тело успели утопить на Жабьем?!

-  Говорю же: лечит трепака в стационаре!

-  Мне и Шерлоком Холмсом Вторым не надо быть: машина вся заляпана гнилоедовской рыжей глиной из Шерстяного оврага. Глину узнаю по цвету и структуре - десять раз там по «Клюквенному пути» ходил. Вы с самого хутора, значит, ползли на брюхе по грунтовке, а Тамбукака ездит только по асфальту! Вы, зачемучка, угобзили лучшую в районе иномарку! Всё! Чувствуете запах?  

И сержант с шумом потянул воздух. Я тоже вскинул нос и потянул:

-  Морковкой пахнет и капустой…

-  Нет, гражданин хороший! Для вас пахнет уже не простой «капустой», и даже не административным взысканием – сроком! Докатились: уже своим гражданам приходится объяснять, зачем на дорогах нужен «справедливый пропуск»!

-  И зачем?

-  Разъясняю зачемучке: парням в горячие точки собираем, себе на бензин, ротному, да ипотека… – мало ли у нас затрат! Я здесь, по-вашему, для чего в дождь и холод сутками стою?! Хотя бы на раздолбанных трассах справедливость в стране должна торжествовать! Вы арестованы! Руки на капот!..

ГАИшника не доводи! Не Дон-Кихот – всего лишь дорожная ментьюра, а туда же: вынь да положь ему в лапу справедливость! Да, быть ГАИшником очень интересно: романтика дороги, выхлопные газы, погони, «справедливый пропуск», суд… Ладно, пора уходить: вынимаю из бумажника достойный скукожильского Дон-Кихота «пропуск»… Заодно собрался было расспросить служивого, как проехать к банку, но тот, с ироничной ухмылочкой, прерывает:

-  Маршрут движения вашего автотранспортного средства с остановками запрограммирован в компьютере машины. Сама довезёт. Для вас, зачемучка, главная забота: невредимым проехать городской аул. Зря не захватили сигарет и кофе…

 

                            (Пропуск глав №№ 10, 11, 12)

 

          Глава 13. Крейсер «Варягъ» 

 

-  А почему «на Варяг», а не в больницу?

Мазепа объясняет. В больнице лет десять тому назад появился бывший морячок:  старпом с большого океанского рыболовного судна, а не какой-то кабатажник. Ещё не старый, но был такой шторм, что ударился головой о палубу и поломало сильно. Травмы подлечили, а вот с головой беда. В Скукожильск, в континентальную глубинку, его отправили спецом, платит за лечение не из местного бюджета. Никто не знает, в каком портовом городе осталась семья, есть ли вообще, короче он для всех Варяг. А его окончательно списали и увезли подальше от моря, дабы не вышел в море на самодельном плоту или в дубовой бочке – с него станет. Ему сшили специально больничный халат с морскими пуговицами в якорях и разрешают носить бескозырку с лентами. Так предписали врачи из психбольницы, но по-хорошему предупредили: если попадёт к нам – ему конец, залечим. Он сдвинулся и на сексуальной почве: без систематической разрядки скоро окажется в морге, сойдёт в могилу. Златка, моя сестра, оказывает гуманитарную спонсорскую помощь больнице: она и её коллеги по профсоюзу ездят, по графику, к Варягу и обслуживают. Из-за меня, отчасти. Там есть одна врачиха, моя соседка, хирург, она меня собрала по кусочкам, когда чурбаны из городского аула меня подстерегли ночью и порезали. Лучше бы Златка уехала куда: в меня пальцем тычат.    

Больница притаилась на краю города, в дворянской двухэтажной усадьбе, надстроенной при советской власти, окружённой большим как бы парком. Деревья уже почти голые стоят, и группа неогороженных отдельно зданий видна в глубине. Лучшее название: графские развалины. Только на скукожильских глинах шибко-то не разживёшься, а карьеров и сырья в округе нет, лес и тот всё больше лиственный и порослевой, а семенной давно порубили на гробы да бумагу. Песок из соседнего района приходится возить.

Перед распахнутыми настежь воротами на центральную аллею нас встречает улыбчивый пикет причёсанных молодых людей и опрятных девушек в форменных синеньких накидках - чаю, студентов младших курсов. Группа поддержки! До тошноты невиннейшими голосками принялись, было, опрашивать Мазепу: на каком именно участке в дорожной сети Скукожильского района будущему депутату от «их» окололиберальной партии «Недогоняющих» следует запланировать ремонт дороги? Сия предвыборная угадайка с виртуальным недогоняющим депутатом меня всегда ну очень веселит! Напрашивался естественный ответ: «Везде: под ноги посмотри!» Так Мазепа и ответил. А я спросил: какой, собственно, суммой бюджет располагает? Парни, немного для виду погадав, вывалили честно: мы не знаем; на мероприятие нас пригнали из Непроймёнска, с области, нам бы ещё час-полтора отстоять; скоро придёт автобус - и домой…    

-  А я с вами не поеду! - тут же, в пику, решительно заявляет одна дева. – Я остаюсь на спектакль. Взяла с собой переодеться. Где ещё увидишь москвичей?! Хочу взять автограф у режа…

Люблю правильных девочек в очках! Только не худеньких – добротных, крепких, как эта. Волосы коротко стрижены, мой глаз невольно продолжает в разлёт линии полной шейки. Строгая мина на её лице, всегда покажется, заложена от самой природы и безраздельно доминирует над приметно развитыми телесами. За спиной у девочки немецкий, под цвет стальных глаз, женский рюкзачок приличного размера и дизайна, торчит их него даже рукоятка крепкого зонта и, главное, по всёму низу с маминой заботою очень тепло одета. Стоит вся натянута, будто вовнутрь забит чугунный стерженёк, едва высоколобой головкой в крабовом берете по сторонам ведёт да разок очки с сырыми блёстками поправила чисто для кокетства. Только меня не проведёшь: есть в ней ещё одна мина помощней - заложена природой ниже лица…   

-  Разрешите, девушка, я вас подвезу до театра: нам по пути, - говорю юной театралке с великим почтением и вынимаю на показ свой пригласительный билет. – В городе расположены аул джигитов с овечьих гор и мужская тюрьма: небезопасно русской принцессе по улицам одной ходить, простая бдительность может не помочь. Моя Нана уже пострадала от налёта – хватит с нас жертв на сегодня.

-  У меня ещё нет билета… - Окидывает подраненого кавалера оценивающим взглядом - с квадратной головы до ног и обратно. – Благодарю! Буду здесь вас ждать.

-  Значит, грядущие депутаты от «недогоняющих» намереваются оставить население без единственной гордости за свой район?

-  А чем здесь можно гордиться? – строго удивляется правильная девочка в очках. - Одна грязь кругом, мусор, запустенье. Жители – неандертальцы: мат-перемат, ни здрасьте вам, ни хотя бы улыбнуться и кивнуть. Мы здесь с самого утра, и все, простите, в туалет захотели, а в городе кроме парка некуда сходить…

-  Это всё родные неудобства! Зато скукожильчане гордо утверждают: «По нашим дорогам джипы не пройдут!» А всякие невездеходы и неджипы убиваются местною природой на месте преступления границ района, как враги.   

И киваю на свою убитую Нану. Я-то знаю: районного дорожного бюджета может хватить от силы штук на триста бордюрного камня - и то, если не гранитный. Тогда  предлагаю группе поддержки вполне осуществимый наказ для их виртуального депутата: отсыпать песочком тракт Гнилоедово-Блядуново. Обиделись: поубирали, на фиг, блокнотики и ручки, решили, верно, что я, хотя негр, но местный негр – и тоже склонен к матерному хамству. Эх, не знают географии и топонимики своей малой родины! И, что характерно, зажилили приготовленный было для меня подарок – бейсболку с символикой партии «Недогоняющих» и с возбуждённым лицом её виртуальной креатуры. Ладно: хорошо ещё, что не потребовали выдавливать из себя по капле пионера. О возрождении детского лагеря на берегу прекрасного озера в Блядуново не было мне смысла даже заикаться. Одна только правильная девочка заинтригованно как-то смотрела на меня через свои очки. Сообразила, конечно, что никакой я ни негр, а наведение мостов решила отложить, дабы поспешностью неподготовленной атаки не изумить своих собратьев по несчастью и не сломать возможную интригу в самом начале… Девочка с задумкой! Значит, будет меня ждать. Ну-ну, посмотрим, записная львица, самому даже интересно, так ли ты окажешься невозмутима, когда окажется: не можешь без помощи товарища Бодряшкина попасть в ДК «Картонажник». Рассуждая отвлечённо, указующему персту мужского рода всегда немножко жаль, что правильная чистенькая девушка не может набедокурить обществу серьёзно, дабы возник веский повод взять её себе на ежовые поруки…  

Как молодому и виноватому, возлагаю на плечи Мазепе мешок с телом любимой жены козла Нечая, и по некогда берёзовой центральной аллее трогаем к зданию больницы. Из глубины парка навстречу слышу бодрую команду: «Пустые бутылки за борт!» Это Варяг? Мазепа: «Он, сердешный!»

Когда-то горбольница была помещечьей усадьбой с по-французски регулярным парком в стиле барокко – с тройной главной аллеей, с павильонами и прудами, фонтанами, ротондой на парнасе и бельведером, а парк населён был лебедями, совами и тенями прошлого. Празднества, гуляния, театральные представления, приют для таборов цыган… – русская дворянская жизнь здесь кипела и сверкала. Советская власть превратила парк из графского в городской: конечно, неприличные статуи героев и богов Греции и Рима, и уж тем паче  беструсых нимф и амуров поменяли на пионеров с горнами-барабанами и на девушек с веслом – в причествующих трусах и майках; конечно, вслед за постройкой ДК «Картонажник», летний театр превратили в городскую танцплощадку; конечно, попроще обустроили розарии и клумбы; но в целом парк сохранился и служил местом отдыха и развлечений скукожильчан. В столетних липовых аллеях, в каменной ротонде на вершине насыпного холма, а главное, на вечерней танцплощадке сколько скукожильских невест нашли себе отслуживших в советской армии достойных женихов! Сколько новых семей вышло из романтических теней городского парка!

Отмечу, как освидетель жизненной фактуры: сегодня вид у графского парка - как либеральный Мамай прошёл! С приходом либералов парк опустел, посерел и скукожился в размерах. Одиноко по парку пролегает дорога к зданию больницы. Боковые  дорожки все заросли бурьяном и убираются куда-то в сырой полумрак. Развалился грот, перестал брызгать фонтан. Чугунные решётки в изгороди вырваны. По сторонам главной аллеи опрокинутые лежат четыре раскуроченные лавки, валяются урны и разбитые вазоны, в бесящем меня просто беспорядке разбросаны бутылки и всякая посуда, грязные пакеты и шприцы. На земле кое-где ещё различимы прямоугольники останков от газонов и пологие овалы клумб, зато асфальт под ногами искрошился и смешался с глиной так, что… горько продолжать. Сами насаждения изувечены бесхозяйственной и любительской рукой: от деревьев благотворных родных пород остались одни пеньки, зато стеной встали заросли моего заклятого  врага – клёна американского. Вот уж где сей ядовитой и гнетущей твари совсем не место! Клён, впрочем, тоже изрядно топорами посечён. На иных стволах сушин красной масляной краской, по явно самодельному трафарету, аккуратно выведено «Варяг». А вот, за кустами притаился ржавый кузов медицинского УАЗика, без рамы и колёс, а буро-красный крест на его боку со следом перерисовки в свастику… Народ кучками бродит или катит на колясках, а иные расположились на лавочках, для того поднятых: сидят на газетках, пьют, играют в карты - не разберёшь: кто из них больной, кто посетитель. Без ухода, по-французски правильно разбитый парк скончался, видно, ещё на зорьке перекройки. И на его руинах сплошь взошла буйная русская чащоба – теперь место полного единения больных людей с природой, общественный туалет и рай для певчих птичек. Представляю: как, верно, соловьи под окнами здесь в мае заливают! Не хочешь, а встанешь с инвалидной койки и уйдёшь! Сейчас же весь оживляж – это оголтело дерущиеся три вороны…

А вот и сами графские развалины. Большой каменный трехэтажный дом с башнями по бокам, от него справа и слева теряются в зарослях каменные флигеля – раньше здесь располагались службы, конный двор, склады, зимние оранжереи и теплицы. В зарослях угадывается и пруд… точнее, усматривается – по плавающим на воде цветным пакетам и бутылкам. Заглохло всё! Будь главное здание больницы одухотворённым, оно давно сгорели бы от унизительного стыда за свой внешний вид. Парадная лестница почти вся осыпалась, и напоминает пригорок, лишь железный ржавый уголок местами оформляет контуры ступенек. Штукатурка со здания и с колонн отслоилась и местами опала, и от образовавшихся проплешин красного кирпича вниз, по останкам светлой штукатурки, сползают бурые языки. Почти на всех колоннах на высоте глаз написано «Варяг». Стены здания испытали на себе «либеральное землетрясение» отнюдь не равнинной силы: они сплошь в вертикальных трещинах, и хотя на них там-сям пёстрые заплаты, стяжки, но две, видимо, новые трещины имеют уже масштаб разломов – эти заткнуты одеялами и старыми матрасами в полоску. Через одну щель между вторым и третьим этажами, где намокшие одеяла наружу отвалились и повисли, виден электрический свет. На первом этаже половина  окон тоже наглухо задраены мышиного цвета шерстяными одеялами… Войны нет, а рушится по-военному. От здания больницы несёт близким прискорбием. Больные долго не живут!

-  Наши олигархи «дворянские гнёзда», именья строят не в России, а в благополучных зарубежах, - ругается Мазепа. - Показывают свою нерусскость духа. При царях элита тратила деньги в Европе, но хотя бы сама жила в России, рядом с народом-кормильцем. А нынешняя сволочь и тратит за кордоном, и прячется там, боится обобранного народа и армии. Чувствует за собой вину, готовится к экспроприации…

На подходе к главному корпусу на нас вдруг кидаются собаки. Мы проходили мимо согнутой почти что ровно пополам острашенной старухи, обвешанной огромными сумками для пустых бутылок. Из развёрнутого газетного кулька она кормила прибольничных становых кобелей и сук, персонально, ради страведливости, засовывая каждую косточку очередной собаке в самую пасть, а сильным псам грозила кулачком в драной перчатке и шикала: мол, попробуй, отними! Псы виляли хвостами, как пропеллерами, запрыгивали на старуху, радостно и подобострастно скулили. Когда мы проходили мимо, псы всей стаей кинулись на нас, защищая свою кормилицу от чужаков - порвали мне штанину от самолго Ив-сен-Лорана! Но я без обид: я тоже за своих кормильцев - анфасное начальство - кому хочешь не только штаны порву!

На широкой площадке каменного крыльца, перед закопченной колоннадой, стоят накрытые от дождя аккуратно уложенные поленицы дров, а вокруг следы от костров пионерского размаха. Берёзы и тополи парка, значит, уходят на дрова… Тепло в России – это всё! Сейчас горит один костёр. К нему жмётся бригада весёлых балагуров-инвалидов в колясках и звено смешливых, на табуретах и на костылях, старушек, у коих из-под больничных халатов, неопределяемого в привычной радуге цвета, виднеются перевязки –  коричнево-жёлтые лохмотья застиранных редких бинтов. Вперемежку с больными стоят или сидят на чурбаках посетители: они резко отличаются от больных своею одеждой и унылым видом. Поодаль стоят живописные козлы для пилки дров, лежит двуручная пила, два топора, в начатом пеньке торчит колун, рядом - клинья… Мазепа направляется к костру и узнаёт знакомых, слышу его задним ухом: «Мальчика родила? Как не знаете, что делать?! Забирать, растить! Русских не хватает! Только попробуйте оставить: я вас!.. Стой-стой!» С последними словами Мазепа кидается ко мне:

-  Забыл! Сегодня дежурит Пипетка: она не пустит без «набора». А медицинский полис есть?

Полис-то есть – у наших «органов», как в Греции, всё есть! Но, оказалось: по скудности районного бюджета, в приёмном покое с каждого требуют ещё и «набор больного». Скукожильчане давно привыкли загодя собирать сей «набор». Вы, столичный читатель мой, тут же броситесь спрашивать, конечно: а что в него входит? Компонуется «набор» по текущим обстоятельствам больницы: градусник, бинты, пластырь, постельное бельё, посуда, все средства гигиены, включая стиральный порошок, туалетную бумагу и хозяйственное мыло, тапки, обязательно канцелярский блокнотик для записей – в нём заведут медкарту, рентгеновская плёнка, системы для капельниц, костыли, шприцы, художественную книгу или журнал – их оставят в библиотеке для непосещаемых больных, и, конечно же, лекарства. Ну, мне, для отбитой селезёнки, рентгеновская плёнка с костылями не нужны, а остальное Мазепа через полчаса берётся привезти: у него-то, скина, «набор» всегда готов!

Пипетка, говорит Мазепа, завела свой аптечный киоск - прямо в вестибюле больницы. Она выдаёт больным не рецепты, а записки в собственный киоск, и все лекартсва продаёт. А бесплатных лекарств, как ни спросишь, нет: «закончились фонды». У кого из больных нет денег на лекарства, идут к Малуше за советом: та рассказывает о народных средствах… Вот и старуха у костра:

-  Пойду собирать боярышник, мяту. Врач мне рекомендует покой и положительные эмоции, а я злюсь, как собака: почему оказалась нищей – работала всю жизнь! За кого расплачиваюсь?  

-  Старик-то есть? – интересуется седовласый тощий верзила, перегнутый через самодельные низенькие костыли.

-  Не-е-е, я невеста! Возьмёшь?

-  Да какая ты мне невеста: на тебе болячек как игрушек на ёлке!

-  Зато пенсия, свой дом, огород, скотина, пособие по потере кормильца…

-  Так ты и мужа уморила?! Не-е-е, я ещё порыбачить на своём веку хочу.

-  Во-во, - вступает другой старик. – И свой дом, и хозяйство, и земельный пай - а бедные в деревне все, кроме новых кулаков. К лекарствам не подступишься - лечимся народной медициной. Зачем всю жизнь работали?

-  По привычке, дурень! – реагирует отвергнутая «невеста». – А вот скоро нас зароют, и молодёжь деревню бросит окончательно, тогда всё зарастёт бурьяном – поля, деревни, могилы… Будет целина. А когда-нить опомнятся и возьмутся осваивать целину: всё по-новой. Круговорот природы называется.

-  У нас любят всё по-новой! – вскипает тощий верзила. - Только к тому времени хорошие земли скупят иностранцы, а нам останутся одни сломанные спины. Эта больница – точь-точь, как наша деревня. Старые врачи, старые сёстры, няньки - тоже все работают как заведённые, по привычке, а молодые в медицине - ни ухом, ни рылом, как следует не лечат, больше ловчат, им только бы заработать с нас. Малуша – один врач остался на весь район. Патологоанатом, говорят, и тот сбежал: вскрыл напоследок учёную свинью – для хохмы, наверное, - и сбежал из Скукожильска подальше…

Вскрыл учёную свинью? Специалист! Сбежал… Куда мне любимую жену козла Нечая на вскрытие теперь устроить?

Да, быть врачом очень интересно: кровь, скальпель, клятва Гиппократа, неправильный диагноз, суд…

Зайдя в вестибюль, сразу кожей ощущаю, отчего больные греются у костра: отопление даже не включали. А потолки в палатах, представляю, высоковаты, окна тоже велики - здание энергосберегающими соображениями не испорчено: русские дворяне труд своего народа не экономили. Значит, дабы на высоте койки было хотя бы 18 градусов, на потолке должно быть 25 – а такой градус весьма затратно натопить в решете. Направо вниз идёт съезд для каталки к ржавой толстостенной двери, на двери белеет недвусмысленная табличка: «Временный морг». Под нею, на высоте детской ручки, цветным мелком нарисован улыбающийся череп с бодрящей надписью, хотя и не совсем литературной. Кругом входной двери парочками стоит в живописном беспорядке сменная обувь – всё сплошь готовые экспонаты для музея быта, доложу я вам, культурный читатель мой! Бахил одеть здесь не предложат. Всё суровое благородство вестибюля убивает в глубине аптечный киоск, называемый ИП «Пипетка». Киоск - совсем не троянский конь! Это железный куб из сваренных листов, с глухой решёткой на двери, в коей прорезано узкое оконце – только дрожащую руку протянуть с деньгами и назад принять пузырёк спасенья. Общую картину скрашивает, впрочем, левая стена. К ней приторочен болтами по четырём углам густо красный противопожарный щит, списанный явно с морского корабля. Щит состоит в восхитительном для сего места функциональном порядке, в пору диву даться: с мощными двумя топорами викинговых очертаний, турнирным багром, лопатами и вёдрами. Под щитом стоит крытый многократно той же масляной краской здоровенный сосновых ящик с надписью «Песок»; он, правда, не только для песка, но обжитой – сильно истёртый задами болезного народа. По сторонам от щита, на крючьях, строгими глазами висят два старой закалки пробковых спасательных круга, на коих по самодельному трафарету красной блестящей краской в старанье выведено: «Крейсер «Варяг»». Здесь же огнетушители в количестве трёх штук на выбитом плиточном полу стоят ровнёхеньким гуськом. А на торчащем из стены железном рычаге висит рында со смыслом корабельного колокола и рядом, на пеньковой верёвке, с другого – поменьше - рычажка свисает шариковый подшипник: им пробивают склянки. Ещё из стены торчит на древке флаг крейсера «Варяг». Я не педант, но к орфографическим ошибкам нетерпим! «Ять» на конце слова «Варяг» отсутствует напроч, как эпоху Варягов позабыли! Однако же, беспокойный читатель мой, даже этот, казалось бы, пустяшный щит и спасательные круги – уже вселяют! И вестибюль пахнет свежей краской. Больница, выходит, не сдаётся, как «Варяг», и не горит в огне, и в воде не тонет!  

На ящике с песком по струнке восседает вахтенный матрос: на нём драповый широченный клёш, лоснящийся и стёртый, затылок ломает бескозырка, от неё чёрные ленточки тянутся ко рту, седые усищи топорщатся под линкором-носом, старинный боцманский свисток виснет с шеи на цепочке… Это, конечно же, Варяг - большой и нарочито капельку суровый – второму такому не бывать! Видно по всему: на крышке вахтенного ящика, подложив бушлат, он частенько и ночи коротает. Войны нет, а спят по-военному! Разглядев меня, ни капельки не удивился! Спрыгивает бодро, встаёт в рост у своего поста знаком восклицанья, целит свой носище по ходу прямо на меня, выпыхивает ленты изо рта и, по-приятельски, с радостным огоньком в глазах, встречает:    

-  А-а-а, это ты, Забияка Тамбу!

-  Так точно, я!

-  Знаменитый черномазый боцман! Якорь тебе в зад! А где на тебе мой десантный тельник – тот, с дыркой от багра?!

-  Утром в море потерял: упал за борт, когда шли на абордаж!

-  Человек за бортом! – Варяг, не суетясь, как бы машинально и не глядя, хватает за пеньковую верёвку и трижды, с равным промежутком, подшипником бьёт в рынду, и с видимым удовольствием прислушивается, как густой и низкий гул расходится по двум коридорам-рукавам плавучей больницы. - По глазам, Забияка, вижу: хочешь жрать!

-  Так точно!

-  Хы! Ещё бы! Из твоего брюха на всю палубу бурчит! Марш на камбуз!

-  Есть!

-  Найдёшь Ляксу, доложишь: от меня! Пусть накормит борщом: только из той кастрюли - с большими якорями! Знаю я вас: африканцы и китайцы всегда хотят жрать! Даже причалите ко мне ночью беременную шоколадку, якобы рожать, а сами всей командой ломитесь на камбуз: сядите и уплетаете холодный флотский борщ, только подавай. Вам даже не интересно кто родился, моряк или морячка: в любую качку, пока весь бак ни слопаете, из-за стола вас не прогнать…  

Я, кажется, успешно вживаюсь в образ негра: и жрать хочу, и ищу медпомощь! Но каков Варяг! Сейчас ещё прикажет мне обедать с аппетитом тихоокеанской касатки! Припоминаю: во времена Союза, иностранные рыбаки в путину всё старались жаться к советским кораблям - знали, случись что, у нас, по бескорыстной дружбе, всегда на борту есть судовой врач, а у них, из экономии на здоровье моряков, нет даже завалященького фельдшеришки. Весь рыболовный мир горевал, когда рухнул Союз, и новые капиталистические судовладельцы опустили русских моряков в скупердяи, обычные для мирового океана.

А Варяг уже расходится вовсю и не по теме:

-  … Из любого салаги-карася сделаю морского волка! Советские моряки задали миру образцы дисциплины и порядка! Невиданные раньше образцы! Сегодня юнга борщ по-флотски не доел - завтра стал шпионом! Либерал на палубу ступил – готовься утонуть! Капитан страны должен отслужить сначала от юнги до старпома на Варяге! Тогда поймёт управление и дисциплину, братство народов… – всё!

И тут я чихнул на левый борт! А чихание при отплытии на левом борту – верный признак кораблекрушения! Варяг сразу умолк, насторожился и стал прислушиваться, открыв даже от напряженья рот. Я замер тоже, но кроме обычных для больницы звуков и отдалённого журчания воды ничего не внял.  

-  Полундра! – вдруг, сдержанно и без всякой паники объявляет сам себе Варяг. – Пробоина в трюме! – И тогда выводит коротко витиеватую мелодию в боцманский свисток. А, услышав свисток, расправляет плечи, тянется кверху и приказывает сам себе. - Установить место и размер аварии! Вызываю огонь на себя! Полный вперёд!

Тут же он вытаскивает из широченной своей драпины связку ключей и фонарь, и топает, в перевалку, к двери морга.

-  Старпом, разрешите с вами?! – отзываюсь на полундру я.

-  Отставить, Забияка: действуй штатно! Случись аврал - свисну! Открыть люк!

И Варяг уже гремит замком. Я же снимаю евротуфли, ставлю их в народный полукруг и на скрюченных цыпках – холодновато на плитке в тоненьких носках! – направляюсь к двери с такой же по форме, как у морга, белою табличкой: «Приёмный покой». С названием, по-моему, погорячились! Ожидаю скорее «беспокой». «Заделать пробоину!» – слышу задним ухом, как уже в морге самокомандует Варяг.

Да, быть морским волком очень интересно: стихия, кортик, флотское братство, мель, «полундра!», суд…

После двукратного вежливого стука, ответа не дождавшись, захожу в приёмный покой. Как и ждал: голые крашеные стены, стол под клеенкой, два облезлых стула сталинских времён, кушетка без подушки, мутное зеркало на стенке, под ним железный рукомойник – всё! За столом согнулась юная такая медсестрёнка: старательно, прикусив язычок и не поднимая глаз, пишет, верно, больному приговор в канцелярский нелинованный блокнотик, замест утверждённой начальством ещё в прошлом веке медицинской карты. На её головке пизанской башенкой прикособочился белоснежно накрахмаленный колпак, на коем неопытной рукою красным шёлком вышито кривоватое сердечко, пробитое насквозь брутальною стрелой, под ним естественная надпись: «I love you». Зато макияж у сестрёнки - типа «боевой раскрас», как у кобры, атакующей в пустыне беззащитную одинёхонькую жертву. Приятно бывает видеть даму в боевом раскрасе! Но в целом, с имиджем у девы не ахти: косой её колпак, ломая пропорции лица и тела, цельное впечатление убивает наповал. Особливо страдают пухленькие губы - они такого ярко-кровавого оттенка, коим правильная девушка в очках, что стоит у ворот больницы, даже в кромешной тьме под паранджой не накрасилась бы сроду. У ножек медсестрёнки стоят выходные туфли на высоком каблуке; как я вошёл, дева, на автомате, уставила в них свои ступни, выдернув из пёстрых тапок.    

Здороваемся: я без воодушевленья, она – опять же машинально, не поднимая головы от блокнота. Протягиваю медицинский полис. Берёт и, ещё не пробежав строки, вдруг звонко кричит в сторону приоткрытой двери:

-  Лякса, Лякса! Разбуди Пипетку! Она в ординаторской лежит! У нас показания на сухую гангрену верхних конечностей! Ну да, - с воодушевлением объясняет мне девушка, переходя на чистую латынь, - это некрозис, сухой некрозис! Мы, в медучилище, некрозис на той недели проходили. Я даже фотографию в атласе помню, и внешние признаки могу перечислить: сухая, сморщенная, тёмно-коричневая кожа, а выпот и струпы - как при влажном некрозисе - отсутствуют. Вам повезло: при сухой гангрене немедленная ампутация не показана - будем калёным железом прижигать.

-  Надеюсь, до бела калёным - инфекцию не занесёте?

-  Да не бойтесь вы: если даже отключат свет, газ и воду, у нас всё равно к стерилизации инструментов и прижиганиям круглосуточная готовность – костры всю ночь горят!

-  А, может быть, сразу ампутировать, дабы некрозис по всей руке не разошёлся?

-  Если врач решит ампутировать, то резать и пилить будет вот здесь, видите: по линии образования демаркационного вала… Ура-ура-ура! Я нашла некрозис!

Калёным железом прижигать?! Пилить?! Врачевателю надо прояснить!

-  Это, девушка, не демаркационный вал, а след от ремешка часов, - говорю как можно деликатней, дабы не остудить профессиональный энтузиазм сестрёнки. - Я негр: глаза поднимите. Ну, видели вы разве в атласе некрозис целой говорящей головы? Мне бы, собственно, просканировать селезёнку на предмет разрыва. Вот медицинский полис…  

-  Пациент, вы к нам лечиться или спорить?! – моргает дива глазками американской куклы на меня. - Гангрена посерьёзней какой-то селезёнки! Где, где в вашем полисе написано, что вы негр? Может, вы в Турции всё лето загорали! А что редкая фамилия, так у нас целый аул с редкими фамилиями. В нашем медучилище, в библиотеке, остался всего один атлас, да и то половину страниц выдрали на рефераты и шпаргалки: некрозис, может, и у целой головы бывает – я знаю?! Всего не знает ни один врач на свете! И мне было бы с чего реферат писать…

-  А вам самой уже доводилось калёным железом прижигать?

-  Нет ещё: я на испытательном сроке – третье дежурство только. Врач поручит - прижгу! Видели бы, как в Блядуново, я одному толстому нахалу сигареткой шерсть прижгла – вот была умора!..

Дабы возразить построже, я уже собрался было внезапно овладеть тамбукакским языком, но тут сестрёнка стянула налезший со смеху на глаза колпак и принялась оправлять причёску. Она сразу обрела облик несовершеннолетней девушки – трогательной и беззащитной, вопреки раскрасу. Её осветлённый волос оказался заплетённым в полусотню тоненьких косичек, очень непослушных, похожих на концы верёвок из пеньки. Родной африканский мотив! От девушки даже тихонечко кольнуло как от моей Блондины - далёким впечатлением несбывшейся мечты… Невольно подобрел, себе во вред:

-  А Пипетка – она дежурный врач?

-  Сегодня - да. Скорее бы уж ей стать главным.

-  Заслужила?

-  Пипетка храбрая! Запросто лечит всех! Другие врачи, чуть осложнение: подожди, не навреди… А как прикажете лечить?! У Пипетки всё наоборот: покуда твой пациент терпит боль – лечи! Вот приватизирует она больницу – и залечим всех!

-  Дежурный врач – и спит?  

-  Нанюхалась эфира… Ладно, позвоню Малуше.

Малуша! Я заинтигован: даже боль в селезёнке отступила. Малуша - славянское женское имя времён покорения славян русами-викингами. Повеяло хоть дальней, но роднёй! Малуша Никитична – сестра Добрыни и мать князя Владимира, крестителя Руси. Владимир поставил Добрыню главным воеводой, первого славянина на сём посту, вместо викинга Свенельда. В русской былинной традиции, рядом с Владимиром и Малушей, помимо Добрыни Никитича, стоят герой «с печи» Илья Муромец и герой «от сохи» Микула Селянинович. Такой вот завидный эпический ряд окружает Малушу. Будь у меня дочка – назвал её Малушей, будь сын - Добрыней.  

После звонка разговорились… Пипетка – она молодой хирург! Только Малуша, заведующая хирургическим отделением и коренная местная врачиха, отстранила Пипетку от всех, на фиг, операций, а сегодня даже не разрешила ей резать простенький аппендикс! Во время сложных дежурств Малуша стала усыплять Пипетку хлороформом и вязать простынями, дабы не мешала и не натворила дел. Как за что?! Знаете, как Пипетка быстро лечит? Р-р-раз - и пациент готов! Тогда я интересуюсь: и так быстро Пипетка лечит без разбора всех? Нет, у нас специализация. Вот, Варяг: ненормальный, его место в «дурке», а Малуша держит у нас. Он вечерами бьёт отбой в рынду, а потом ещё ходит по коридорам, во все двери заглядывает, проверяет нарушителей распорядка, кто не угомонился, и иногда путает команду: вчера, вот, заглядывает в палату номер шесть, там мужчины после отбоя на анекдоты ржали, и вместо обычного: «Лечь в дрейф!», как на них рявкнет: «Отдать концы!» Куда это годится: больные впечатлительны! Такого ненормального лечить даже Пипетка не возьмётся. Он красит всё, что видит, – флотская привычка, – а дорогих духов вплотную от меня мужчина не учует. Жалко: районное начальство к Пипетке не слушивается. И не даёт ей приватизировать больницу, а спонсоры у Пипетки на здание с парком есть. Она сколько жалуется на Малушу – и в район, и в область, а начальство держит сторону Малуши. Пациенты боятся Пипетку страшно - ну и пусть! Зато и уважают: пришла в палату – и сразу назначила радикальное лечение! У Пипетки в палатах дисциплина! Нарушителя-мужчину – в парк, заготавливать дрова, женщин - мыть полы или на кухню. Она ещё поступит в ординатуру – прочистит здесь всем!..

Какая пипетка не мечтает стать клизмой, думаю афористично! С докторами пора особо разобраться! Сколько нашего брата слегло и полегло от одних только так называемых «врачебных ошибок». Сегодня врачебная ошибка трактуется как неправильные действия или бездействие врача при исполнении им своих профобязанностей, не являющиеся следствием его недобросовестности и не содержащие состава преступления или признаков проступка. Мол, не то лекарство, по добросовестной ошибке, прописал, больной умер, а доктор не виновен – он же не нарочно! Я полагаю: Антимонопольный комитет должен запрещать эксклюзивную практику таких Пипеток. Не без их усердия процент врачебных ошибок в России чудовищно велик. Начальство, знаю, уже хватилось и скоро восполнит отсутствие в стране системы контроля качества оказания врачебной помощи. И то: за розливом пива уже следят, а за оказанием врачебной помощи…

-  Вы хотите, как Пипетка, лечить только за деньги? – любопытствую на миропонимание подрастающих врачей.

-  Конечно! Врачи, по-вашему, не люди – не хотят красиво жить? Весь малый, средний, крупный бизнес, все политики, все СМИ – вся передовая часть современной России – все законно обогащаются, а вам по старинке кажется, что медики, учителя и военные – это должен остаться советский заповедник рыцарей без страха и упрёка, и мы должны трудиться на своём посту за одно спасибо. Цивилизованный мир вон уже куда шагнул, а почему у нас в бюджетной сфере всё должно оставаться неизменным? Долг, долг, клятва Гиппократа… Вы посидите на приёме хоть одно дежурство!..

-  Жизнь свидетельствует о другом: кто хорошо работал за невысокую зарплату, тот и после её повышения будет трудиться так же. А вот кто «высиживал» часы, тот и дальше будет заниматься тем же, сколько ему ни плати.

Тут в наш беспокой заходит нежданная в таком месте дама. Как ей подошла бы капитанская форма времён Второй мировой войны! Моя Малуша ну точь-в-точь уставшая до смерти военврачиха из кадра добротного Мосфильма: только под накинутом халатом не хватает квадратноплечей, с погонами, фронтовой шинели и небольшой кобуры на поясном ремне. Войны нет, а смотрятся по-военному. От Малуши исходит всё, что так мужчины любят! Дама не только с суровым выражением лица и открытым взглядом больших серых глаз, но и со строгой и как бы открытой навстречу всем фигурой, какие лично я исключительно ценю. Высокая, ладная, добротная вся, с развёрнутыми неузкими плечами, на ровной ноге средней полноты в пепельных колготках, с двумя округлыми коленками, равномерно толкающими полы светло-зелёного халата, в круглоносых кожаных туфлях тёмно-зелёного цвета на невысоком каблуке с одной пряжкой поперёк ступни. Это я ещё фонендоскоп на гладкой шее опускаю! Шикарная дама, особливо, здесь - на убойной передовой российского здравоохраненья…

-  Что за маскарад? – спрашивает строго, едва взглянув на мою просительно стоящую особу. Но затем глаза опускает на мои скрюченные холодом пальцы под хлопчатобумажными носочками с Нюриной ноги - и тоже в глазах добреет. – Запах от вашего костюма странный… Вы больше похожи не на больного, а артиста труппы…

-  Похож на трупа?!

-  ?!

-  Шучу, шучу! Это я вживаюсь в образ негра. Но гангрены нет!

-  Помилуйте, какой гангрены? Вы приехали из Москвы играть «Отелло»?..  

Быстро разобрались, что обоим не до игр. Малуша говорила на своём от природы низком сопрано: резко, с хрипотцой, не смягчая и не сюсюкая, как большинство дам стелит свою речь на людях.

-  Так, на что жалуетесь? Осмотреть селезёнку? Это в Непроймёнск - у нас и аппарата нет. Из палаты в парк через несущую стену рука пролезет – какие аппараты? Видели бы вы в лаборатории нашу латаную-перелатаную центрифугу, мою, наверное, ровесницу: анализы через два раза на третий делает. Чем лечить - бинты расслаиваются, шприцы через один дырявые, бесплатных лекарств нет, на свои покупаем. Какой санэпидрежим – больной приносит с собой всё постельное бельё. Поставишь тут диагноз на селезёнку…

-  Бюджет здравоохранения как заколдован, - пытаюсь я шутить, - его почему-то везде и всегда немножко не хватает. А меценаты у больницы есть?

-  На днях Голландский дом оказал очередную помощь: одноразовые шприцы завезли, триста коробок - уже наполовину растащили… Муж мой, у него строительный кооператив, привозит материалы, даю ему в подмогу ходячих больных, добровольцев, –  латают в стенах дыры, кто во что горазд. Ещё благодарные больные иногда подкидывают по мелочам или работают бесплатно. Богатые больные у нас не лечатся.

-  Понимаю: не умеете привлечь толстосумов - гордость мешает.

-  Гордость?.. – смотрит на меня с любопытством. - И гордость! Но скорее, жажда справедливого порядка. – Малуша опять пристально смотрит на меня, прежде чем продолжить. - Как раз прошлой ночью приснился сон… У меня есть подруга - школьная директриса, неутомимая трудяга по части добывания внебюджетных средств для нужд муниципальной школы. Всё норовит меня подучить: как следует работать со спонсорами. Только характер мой, видно, не позволяет… Приснилось: в выходной денёк мы с ней прогуливаемся по Жабьему болоту, клюкву собираем, болтаем, и вдруг она – тш-ш-ш! –  указывает на полянку, всю в зелёной травке и цветочках, шепчет: «Видишь, спонсоры летают! Давай осторожненько, не вспугни!» Давление у меня даже подскочило, пульс участился… - крадусь за ней. На полянке, как повнимательнее присмотрелась, действительно, над жёлтыми цветами летают мужички – все молоденькие, чистенькие и такие махонькие. Когда вышли к ним, подруга стала мне показывать, как нужно спонсоров приманивать: легла на траву и ну кататься на спине, будто кошка. Спонсоры сразу оживились. Потом, как она села, улыбнулась и запела, и протянула к спонсорам руки, двое из них спикировали ей на ладошки, а ещё один уселся на плечо. Я решила стыд свой, наконец, преодолеть - всё одно, знакомые не видят, а подруга верная, не выдаст: и тоже немного покаталась на траве. Но спонсоры меня не захотели почему-то. Я даже не столько расстроилась провалу, как обиделась. Страшно раздосадовала на себя: мне, порядочной женщине, хорошей жене и матери трёх детей, в сорок почти лет, пришлось кататься по сырой траве перед этими… В резиновых-то сапогах, в джинсах на подкладке! Докатилась, мать! За что мне всё это?! Ну, думаю, спонсоры, держитесь у меня! Стала я подкрадываться к ним и хватать за ножки. А ножки тоненькие - сразу отрывались. Одного я всё-таки поймала - в кулак. Повертела им так и сяк: тот вырывается - боится, что ли? Да нужен ты мне! Выпустила… Такие вот наши меценаты. Уже и голодных опять стали привозить!.. Меня не учили в институте, как спасать от голодной смерти. Милиция недавно привезла в УАЗике больного, мужчину, лет сорок пять, подобрали в придорожной канаве, на Кольце. Я  дежурила в ту ночь. Страшно было подходить, раздевать. Вши сыпались как… Медсестра-студентка со страху убежала в парк, на костёр. Я вызвала Ляксу. Больной шептал: два месяца почти ничего не ел, дайте умереть… Цвет лица землистый, глубоко запавшие глаза, лицо заострилось, оброс – исстрадался, бедняга. В легких – какое-то жуткое бульканье. Колоть витамины? Лякса: нет, сначала просто накормить, у меня каша манная осталась, сейчас ещё разбавлю молоком… Через минуту принесла кашу. Я за эту минуту передумала полжизни наперёд, позвонила в реанимацию: у меня больной, вероятно, потребуется ваша помощь, диагноза не могу поставить, но истощение налицо, готовьтесь; обещали сейчас же подойти с каталкой. На второй ложке каши больной совсем медленно открывает рот, но заваливается на спину, теряет дыхание. Огромные глаза смотрят в потолок. Пульса нет, дыхания нет, тоны сердца не прослушиваются, артериальное давление ноль. Реанимационные мероприятия  безрезультатны. Умер вот здесь, на этой кушетке. Милиция сразу же сбежала, чтобы не впутываться: дали мне только подписать бумажку, что приняла живого – с них взятки гладки. Закрыла глаза умершему, вызвала Варяга, он уложил на каталку, спустил в морг - всё… Даже и не в морг, морг опечатан: в подвал опускаем…

Вот классификация Малуши. Человек, нуждающийся в медицинской помощи: в бесплатной медицине называется «больным», в платной медицине – «пациентом», у врачей-шарлатанов – «клиентом». «Клиент» - воспринимается врачами-шарлатанами исключительно как источник наживы, и между «врачом» и «клиентом» не возникает никаких законных и этических обязательств по лечению. 

-  А главврач кто и что? - спрашиваю великолепную Малушу.

-  Главных присылают к нам, навроде как в ссылку. Очередной оформится – и сразу отбывает на «повышение квалификации». Полгода, а то и год себя наповышает – и назад, в область, или куда подальше. Уже лет десять последние больница на мне. Опять глубокая осень на дворе, а ни картошки, ни овощей, ни сливочного масла район для больницы не запас. Глава района наобещает – и уйдёт, пришлют другого – тот всё по новой обещает… Просилась вернуться из замов к себе в отделение - начальство ни в какую. Да и сама вижу: уйду – всё рухнет…

-  А по части вашей хирургии что-нибудь удаётся сделать?

-  В моём отделении преобладающий вид операций – аборт. Изнасилований стало больше и садизма – кавказский рынок добавляет. Так безграмотные джигиты из городского аула утверждаются в современном мире - за счёт наших девочек: бьют, насилуют, издеваются, отбирают вещи, кто отчаянно сопротивляется - могут и убить. Из горных Маугли нормальных равнинных россиян уже не выйдет. Маугли – это диагноз: его интеллект ещё в детстве инстинктами убит. Родители пострадавших девочек уже трижды поджигали ночью городской аул, по выбегающим стреляли… Молодёжь в районе слабосильна, слабоумна: недоедают белков и витаминов, а на одной клетчатке разве поумнеешь… И среди взрослых всё больше отклонений: весной привезли женщину – тридцать восемь лет, муж, двое детей, «соблюдала пост», вес двадцать четыре килограмма - так и умерла у нас от истощенья.

Войны нет, а мрут по-военному.

-  А где взять правильно обученные кадры? – Малуша уже стала розоветь.

-  Мединститутов же полно.

-  А как учат?! Вот наша Пипетка: выучилась на тестах – какой она хирург! При тестовом обучении студент-медик не познаёт организма в целом - только исследует симптомы и приводит их в «норму». Ага: высокая температура? – сбивать! низкое давление? – поднимать! Живот болит с правой стороны – у них подозрения на один аппендицит! Сегодня утром был вызов на село: острый приступ аппендицита. Привезли девочку семнадцати лет. Благо Варяг, минуя Пипетку, сразу поднял её ко мне в отделение, я пришла – создатель! – у девчонки уже воды отошли! Так на операционном столе роды и приняла: оказалась беременность девять месяцев, мальчика родила на три двести. А случить Пипетка - стала бы резать аппендикс?! «Что у нас тут: большой живот? Наелась чего-то, дура! Газы после будем выпускать - сначала аппендикс резать!» А у самой - истерики через одно дежурство, за операционном столом от перевозбуждения и страха может в обморок упасть на вскрытую брюшину: куда ткнёт скальпелем – бог весть!..   

-  Ошибочные диагнозы есть и посерьёзней: чёрная рука – гангрена!..

Во второй раз услышав это слово, Малуша вспыхивает. Врача не доводи! Уже с гневом обращается к дежурной медсестрёнке:

-  В чём дело?! Опять чего-то, красавица, не знаете?!

-  Мы признаки негров в училище не проходили, - ни капли не оробев, и даже с некоторым вызовом, отвечает дева. - Зачем нам здесь больные негры?

-  Кожа у больного, как ваше личико, покрыта кремом – тональным,  шоколадного цвета! Понятно вам?! Вот, наказанье!.. Так! Дежурная сестра, осмотрите у больного селезёнку! Внутренние-то органы проходили? Они у всех рас одинаковы.

-  Когда проходили внутренние, красивых девочек всех увозили в клуб…

-  В Блядуново?!

-  Да. Там, после лета, девчонок не хватало. Попала и я, конечно!

-  Конец лета и сентябрь - у меня в отделении одни аборты… Выморочный народ… Сестра, вот практический случай: дежурного врача на месте нет, он на обходе, а к вам, в приёмное отделение, поступил больной – предположительно, с острой селезёнкой. Осмотрите у больного селезёнку!

-  Ладно. Та-а-ак… селезёнка… - озадаченно морщит кукольный свой носик дежурная сестра и даже зажмуривается, верно, припоминая не выдранные покамест листы из того атласа,  рокового для неосторожных приболевших граждан. – А-а-а! Пациент, встаньте на кушетку в колено-локтевую позицию, спустите брюки и трусы, и руками разведите половинки…

Приятно бывает видеть даму в угнетённой позе! Но самому перед молодыми женщинами, простите, со спущенными портками, раком встать - это на узкого любителя, я не из таких. Конечно, калёного железа я счастливо избежал, но и селезёнку через зад искать - чревато! Ведь учащиеся сёстры и братья могли этот орган в самом нештатном месте в злополучном атласе пририсовать… Малуша грозно выручает:

-  Сколько раз вам повторять: не пациент, а больной! Ещё скажите: клиент! Пациенты – в платных клиниках, а у нас муниципальная больница. Ну, довольно! Испытательный срок вы не прошли: поработаете ещё полгода няней, под присмотром Ляксы. И, наконец, девушка, возьмитесь за учёбу! Я не буду держать сестру-проститутку, которая работает совсем не тем местом!  

-  Нет, тем! А каким ещё местом я денег соберу на обученье в вузе? Муниципальная больница мне подарит, что ли? Пипетка рассказывала мне, на что шла, чтобы только доучиться!.. Вы-то все сами выучились за бесплатно! А наше поколение обдирают по сто раз как липку – никакой коры не хватит!

-  Замолчите!  

-  Всё равно не буду горшки за стариками выносить: не для того выбирала медицину!..

Тут из коридора раздались крепкие шаги и самокоманды Варяга: «Прямо по носу дверь! Стоп машины!» - и почти сразу обе створки распахнулись настежь с таким неслабеньким бабацом. Явился старпом - в мокром, по колено, клёше, с сигнальным фонарём в руке - и, не перешагнув порог, приняв стойку «смирно» и залихватски топнув, Малуше рапортует:  

-  Товарищ капитан-врач! Заделать пробоину собственными силами невозможно! Отсутствует штатный инструмент! Входная водопроводная труба лопнула по шву! Открылись три свища! Затапливает два отделения трюма! Необходимо перекрыть задвижкой подачу воды, участок трубы в трюме заменить! Заваривать пробоины бесполезно! Предлагаю срочно вызвать ремонтную команду! Плавучести осталось на три часа! Полундра! Свистать всех наверх!

-  Благодарю за службу, старпом! – став перед Варягом натянуто, расправив плечи и тоже ударив по напольной плитке каблуком, отчеканивает в тон рапорта Малуша, и тогда оборачивается к медсестре. - Звоните на водоканал, скажите: топит подвал и морг, немедленно – аварийную бригаду! Потом найдите Ляксу: пусть соберёт наряд ходячих добровольцев - и на колонку!  Живо у меня! Опять остались без питьевой воды…

-  Вода не утоляет жажду! – выпаливает с неожиданной суровостью Варяг, опять притопнув и вытягиваясь ещё «смирней».  

-  Знаю, друг мой, знаю… - Малуша, после новости, уже взяла себя в руки, опустила плечи и, с красивым движением головы и через силу улыбнувшись, повела Варягу рукою на кушетку. – Присядь, старпом, на банку, подсушись.

Говорит Варягу: «друг мой», как Маруся мне – тем же личным, почти интимным, тоном, из глубины груди, нет, из самого живота своего! Разве что ещё с нотой бесконечной усталости и безнадёги! Чудеса: у шикарной женщины, готовой героини четырёх, по меньшей мере,  неписанных романов, в друзьях - уволенный на причал седой больной моряк! И он ещё обласкан Златкой! Видят обе: полоумный - и всё же приласкали! Чем он их взял: своим героическим прошлым, преданностью чукотской лайки, всегдашней готовностью верно служить и помогать? Какой-то у нас в стране олигофрендшип из женского состраданья! Может, зря я так горжусь своим здравомыслием и незаурядным умом? Это Варяг, значит, помогает Малуше вязать в ординаторской смертельно опасную для больных Пипетку…  

-  Когда сухое днище, Варяг не готов к походу! Я должен проверить в канатном ящике наказанную Пипетку! Согласно корабельному хронометру, она должна через пять минут проснуться! А ты, Забияка Тамбу, шагай на камбуз, а то и тебя в канатный ящик засажу! По местам стоять, с якоря сниматься!

Надо собраться! А то с одного задания весь скрюченный после отсидки в сундуке вернулся! Варяг уже приложился к бескозырке, закрыл дверь и, продолжая отдавать самому себе на каждый почти шаг приказы, утопал в коридор. Он, похоже, как массовик-затейник в советском санатории, вносит в больничную жизнь изрядный оживляж. Вослед старпому металло-цоками усеменилась и медсестрёнка.

Я остаюсь наедине с Малушей. Экий в ней шик военного покроя! Уважаю! Вот от какой мамы в детстве я б ни отказался! А сегодня, встреть я на большой дороге такую даму за рулём – не сверну, по обыкновению, в кювет!  

Малуша взялась  спасти меня от канатного ящика за невыполнение приказа - хотя бы накормить, коль уж обследовать внутренние органы не может по техническим причинам. Муж, оказалось, привозит ей горячее, с большим всегда запасом: остатки благодарно подъедают не посещаемые больные - старики – и таких немало. Предложила четверть часа погулять в парке, пока няня разогреет и накроет стол.                    

Спускаюсь в парк, иду по боковой дорожке, вдоль графских развалин. Задним ухом слышу, как старенький УАЗик, стукатя внутри и дребедя наруже, подвозит новеньких больных к крыльцу - и выгружает. Стены здания стянуты решёткой новых швеллеров – без этой стяжки, верно, давно бы уж упала. Штукатурка искрошена и пестрит разноцветными заплатками, но проникающие вертикальные трещины все забиты, верно, кирпичом и замазаны раствором.

Здесь останки берёзовой аллеи борются из последних сил с зарослями моего заклятого врага – ядовитого клёна американского. Среди кривых стволов клёна и кустов сирени становится темнее, но впереди просвет, открытая площадка, и там маячит какая-то серая скульптура знакомых очертаний. Тогда шагаю поскорее к свету – куда же нам ещё шагать?  Сломанные лавочки, шприцы одноразовые, мусор. Старый скворечник на стволе дереве перевернутый вверх дном. И тут разглядел: это же парковая скульптура «девушки с веслом»! Скорее подхожу. Фигура сохранилась только отчасти: головы нет, вместо неё обломок шеи и арматурный прут, согнутый вопросительным знаком – это, полагаю, некто «с выдумкой», взобравшись на лесенку, бил по железу одновременно двумя молотками; правая рука отбита от самого плеча – тоже гнутый кем-то прут держит весло – оно худо-бедно сохранилось, посоревнуемся ещё! Брутальностью форм статуя похожа на Марусю – одно это уже меня воодушевляет необыкновенно. Даже на останках восхищают: ровная спина, разворот атлетичных плеч, крепость в груди, линия упёртой в крутой бок руки, фундаментальность ног, круглые коленки. Это я ещё гордую осанку опускаю! Непревзойдённый символ сокрушителя преград! Как же не хватает нынешним девицам гордости и самоуважения. Апломба океан – из телевизора прилился, а гордости – увы. Вот и помыкают ими кавказцы, иностранцы, негры и кому не лень, сами не давая пользуемым девам ничего, кроме презрения, болезней и побоев, а ещё и обберут. Из областных центров либеральное начальство убрало «девушек с веслом», а вот по районам найти останки ещё можно. Вот вам, либеральный читатель мой, образчик сирости постмодернизма: разрушить конкурирующий символ может, а сотворить замест него нравственно и физически здоровый  эротический символ – кишка тонка! Как тут поправишь демографию? Одними бюджетными деньгами? Затратно! Есть способы дешевле. Например, организовывать танцы и учить всех со школы кружиться в паре, на пять медляков играть один быстряк. Дабы молодые сходились, впервые касались друг друга в танце, с красивой музыкой, располагающей к любви, танцевали, тесно прижавшись, в не прокуренной, в не заплёванной, в не опущенной, а в организованной начальством и благословлённой родителями обстановке - и тогда уже в пятиминутном танце девушка получит предложение на интимное свидание или сразу замуж! И будут стране дети - прекрасные и бесплатные дети любви. Цари организовывали танцы для дворян, общины – для сельчан, коммунисты-комсомольцы были просто архипрофессионалы в организации танцев для всего народа, при них танцевала вся страна от мала до велика – везде и всегда. Какие были танцы в домах офицеров! Советское военное начальство строго следило: молодые офицеры, пока в отдалённую часть не зашлют, обязательно должны жениться. Для того вот вам танцы – с доставкой невест по месту службы! И дети были! Дай власть либеральному гнилью, коим русский народ заказали на убой, и они окончательно стариков добьют, а детям рождаться не дадут.  

Подхожу к любимому символу поближе. Опять не то! На обломок цилиндра шеи  девушки наброшена и завязана петлёй пеньковая верёвка, конец её коротко оборван, не обрезан. Неужто, местное ретивое начальство на волне победившего, как оно думает, либерализма хотело символ здоровья русской нации свалить? Тянули, видно, тракторёнком, как водонапорную башню в Гнилоедово, да верёвка лопнула, а новой не нашлось. Постамент и ноги статуи, где лепнина сохранилась, испещрены, в основном, матерщиной и приколами, но есть и о любви! А что повыше? Влез на пьедестал. Вижу со спины: между ладонью левой руки и бедром, в кое она упёрта, зияет протёртая щель – как раз для моей ладони. Это неспроста! Лезу пятернёй – тайник! Лентой широкого пластыря   изнутри к бедру прикреплён пакет, в нём пузырьки и коробочки, на ощупь. Лекарства, что ли, из «набора больного» кем-то припасены? Достаю аккуратно… Так и есть! На пузырьках: амфетамин, уксус – его определил по запаху, и пакетик с марганцовкой, шприцы… Хотел приляпать обратно, да лента уже не клеит почему-то. Ладно, отнесу Ляксе – пригодится. Только спрыгнул и ещё не встал с присядки, как из-за другой стороны пьедестала слышу треск кустов, шорох листьев, неровные шаги и замедленные невнятные мужские, с фальшью, молодые голоса.

-  Как темнеет… - в-м-у!.. - своих ног не вижу, - едва бредёт первый тормоз. - Падаю на ровном месте, бьюсь обо всё…  

-  Я тоже опять не спал… - в тему, гундяво соглашается второй. – Открылась трофическая язва…

-  Мерещится: за мной следит мертвяк – чёрный весь такой… Как глаза закрою, выглядывает из-за спины… Если смогу встать… – в-м-у!.. - потычу в углы лыжной палкой – никого… Лягу – опять мертвяк встаёт… Скальпель теперь ношу с собой… и секционный нож в прозекторской спёр…

-  Насмотрелся в морге… Брось ты больницу: чего они здесь платят!

-  А где всё брать? Я здесь на альтернативной службе. Привык к мертвякам уже.

-  И не брезгуешь на трупы?!

-  Лично я испытываю брезгливость при лицезрении живого человека, у которого что-то не порядке с физиологией, либо при виде бомжа и т.д... А вот на труп человека в любом состоянии гнилостного изменения, с любым ароматом - кал, моча, рвотные массы, гангрена, пролежни - у меня эмоций абсолютный ноль. Жалко, что в морге вскрытия перестали делать… На ночных дежурствах – в-м-у!.. - самый доход был. Спирт – всегда. А с тебя чего: берёшь ватку, наматываешь на тонкую деревянную палочку и в задницу ему… 

-  Школьниц потрясём. Дулька вчера вернулась из Блядуново, говорит: «Е…лись, как перед смертью!». Кучу бабла привезла…

-  У школьниц в губернии «крыша», - вступает в разговор женский бодрячок. – Нас всех уроют, что твоих мертвяков - безымянно. Ладно, сейчас на «белом» оторвёмся… Подсади… В п-ду не лезь!..

Тут-то я и встал из-за постамента, дабы не лазила шалава по телу моей девушке с веслом:

-  «Набор» ваш? – и протянул девице пакет с пузырьками.

Немая сцена… Троица обмерла, ровно как бомжи с «Шестого тупика». Ну и фигуры, доложу вам, сострадательный читатель мой! Вся троица лет по восемнадцати без гака, но вид пуще чем у партизан: не прусских – белорусских, в сырых землянках голодавших. Тощие, кривые - я даже сразу вспомнил хутор Кривой пенёк - стоят даже не ровно: качаются на месте, сучат ножками без толку, и под глазами тёмно-пепельные, с фиолетцею, дряблые мешочки… Санитарно запущенная внешность! У девицы к тому же гноятся синяки от уколов на венах шеи и, вижу, ногти обломаны и крошатся на дрожащей синюшной лапке, коей принимает от меня пакет, а из головы, замест присущей возрасту причёски, хламида-монада какая-то торчит.

-  Наш, - первой опоминается девица, вперившись на меня, как на утопленника. – Марганцовка нам осталась? Выкрасил себе даже морду… Вот лох!  

-  Ты… – в-м-у!.. - кто, чувак? 

Ну, теперь ясно, отчего пацан своих ног не видит: зрачки сужены, полузакрыты веки, отвисли тонко-складчатые губы, кожа сухая и желтушного оттенка, волосы тусклые, без живого блеска… – не лицо, а дурная маска. Второй пацан, с гундявым голоском, - этот совсем тощий и дерглявый, со слюнявым не закрывающимся ртом, а слюна свисает и дугами-паутинками тянется куда-то на подмышку.               

Из разговора выясняю след. Тот додик, что с невротическим дефектом речи, работает здесь медбратом. Беги, говорит мне, отсюда, если хочешь жить: здесь не лечат, а, по большей части, добивают – не врачи, так обстановка. Простейшее заболевание грозит обернуться смертью. Знаешь, чем у нас делают уколы? Знаешь качество воды в кране? Знаешь, что «лёгким больным» через раз дают мел вместо лекарств и колют физраствор или вообще дистиллированную воду? Знаешь? Не знаешь – вот и приволокся! Я половину шприцев краду на дежурствах. Сегодня дежурит Пипетка: эта зарежет - глазом не моргнёт. Она сама больная… нет - самая больная. Училась одним местом и за взятки - ничего не знает вообще. Туберкулёза от воспаления лёгких не отличит. Опломба зато не меряно: мнит себя великим эскулапом. Сегодня одной девчонке крупно повезло: вызвали из Гнилоедова скорую на острый приступ аппендицита; завели больную, хорошо, Варяг умыкнул её из приёмного покоя у Пипетки и поднял сразу в отделение Малуши, а у девицы уже воды отошли, мальчика родила через пятнадцать минут, как привезли. Хоть бы Пипетка убралась поскорей отсюда: хочет переучиться на стоматолога, больным зубы рвать – как раз по ней, кровожадной суке! Так и ждёшь при Пипетке: кровь не той группы перельют, или с лжеСПИДом. Мы тоже кровь сдавали – и не раз…

Тут в двух подвальных окнах загорелся свет. А прямо через кусты сирени ломясь, припятился к самым окнам колёсный грязный тракторёнок с помпой,  на задах болтаются два замысловато переплетённых шланга, как щупальца у раненого спрута. За тракторёнком, натуженно ревя, продралась мастерская на базе старого ГАЗона. Прибыла, знать, рембригада из водоканала. Следом за машинами явилась Лякса с ключами. Трое работяг сошлись с инструментом у решётки: поколошматили её своим железом без всякого успеха и стали беззлобно высказываться по восходящей - о главвраче больницы, о главе района, о губернаторе, о президенте страны, потом, естественно, перешли на джигитов с ослиных и овечьих гор и на цыган, давно отобравших первенство у евреев, затем о ворах в лицах и вообще, как об институте, только ржавые замки, как ни смазывали и сбивали, так и не поддались, а срезать крепёж газосваркой Лякса не разрешила. Тогда один конец прорезиненной кишки просунули кое как через решётку в форточку, другой бросили под кусты, на листья, и, для придания трудового энтузиазма, покричав на обстановку невысоким матерком, запустили насос освобожденья. Машина, нарушая парковую тишину, взвыла, задрожала и припадочный насос, затарабанив и грюндося, принялся с утробной нотой выплёвывать на сухие листья волна за волной мёртвую воду, если позволительно мемуаристу так сказать.

Пока суть да дело, оборачиваюсь: мои наркоманы, сразу понял, укололись и, не прячась, сидят на лавочке, в ожиданье кайфа, курят. Надо прояснить! Подхожу. Те, вдруг, наперебой:

-  У тебя какой группы кровь? А пойдём сейчас – сдадим? Ты от марганцовки чёрный, зато не худой… Дай потрогать…  

 И вся троица привстала и шатнулась на меня: один пацан схватил за плечи, вроде, как держит, второй тоже, вроде, держит, но и лезет уже во внутренний карман… Договорились всё-таки, под шумок рабочей помпы, напасть: чего-то им для полного кайфа не хватило! Девица тоже впалой грудью передо мной восстала: качается, бряцая костями, но руки в боки – сущий атаман!

-  И не думайте! – говорю построже. – Моя боевая кличка Бодрый Скин! Дружу с Мазепой! Он здесь будет ровно через пять минут, отъехал за «набором больного»!

Пацаны отухли мигом: отпрянули на три полушага и, обескураженные, друг к другу жмутся. Зато небитая скинами девица, сильно затянувшись, как захрипит мне в самое лицо:  

-  Скин, тоже мне! А для народа кровь не хочешь сдать…  Вы, трусы! – оборачивается к пацанам. - Разденем его! Вишь: как для подиума одет! Дай скальпель!

Ну, хоть санитаров с носилками на них вызывай! Меня не доводи! С молодёжью пора особо разобраться! Я не судья, но вынести и исполнить приговор сумею! Прости мне, девушка с веслом, за тем последовавшую некамерную сцену! Резко, как учили, хватаю  жалкую смельчачку за жиденькую хламида-монаду и гну её жёлтую, дынькой, голову к  сырой земле… «Милиция! Окружай! Санитары! Носилки! Будем забирать!» - накрикиваю тот же почти набор слов-образов, что в «Шестом тупике». И тот же, конечно, на тройку нападает паралич: не способны даже шевельнуться.

-  А ну, чудило, быстро скальпель дал! – кричу медбрату. - Сейчас ей отрежу, на!.. Дай сюда!     

Медбрат отрешённо протягивает скальпель… Разрядилось! Тогда с побоями лёгкой тяжести выстраиваю тройку в ряд, по стойке смирного покачивания с опорой друг на друга, затем обыскиваю - чисто для порядка. Что с наркомана взять! У медбрата из штанов выудил секционный нож – украл, наверное, у прозектора для самообороны от своих навожденных мертвяков. Ещё набрал для Ляксы больничного имущества немного. Затем собрался было проповедь воздать по заслугам, только – чу! - вижу, крадётся вдоль стены больницы, навстречу  водоканалу, какой-то мужик: согнулся, крутит головой, высвечивает фонарём зарешёченные ямы у подвальных окон и заглядывает через них вовнутрь.  

-  А те окна почему без света?! Что там?! – вопрошаю построже медбрата, сникшего в дугу осенней травкой.

-  Это под детским отделением – тоже морг.

-  И часто его топит?

-  А… - как крысы побежали, значит топит… Варяг так говорит... Проржавело – в-м-у!.. - всё насквозь… С крыши железные листы сдувает… По ночам эта крыша – во, громыхают, как в припадке: не могу зарубиться в ординаторской на полчаса… Фундамент в трёх местах подмыло, треснул, просел, от него пошло на стены. Пожарные лестницы кто-то недавно ночью срезал - на металлолом… Люди есть хотят…

-  А новую больницу строят?

-  Начали - я ещё не родился… На последней консервации стройка уже года три. Ну, приедут, врежут новую трубу, а какого?.. Новые трубы – в-м-у!.. - некондиция одна: быстрее старых прорывает…  На качественные трубы у городского бюджета денег нет…

-  Деньги теперь есть! – говорю построже, вспомнив про «Отелло»: столичные гастролёры за мелочишкой по районам не поедут! – Нет правильной информации снизу! С долгостроем начальство скоро покончит!

-  От долгостроя бывает польза…

-  Кому это?

-  Детдомовцам…

-  Детдомовцам?! А ну развил!

-  У нас теперь нет межрайонного детдома. А недавно был. Здание стало падать, необходим капремонт. Малуша предложила районному начальству: на время ремонта, всех детей раздать в семьи, и платить содержание из бюджета. И смогли раздать. Малуша себе одного взяла, усыновила. А ремонтировали так долго, что почти все дети в семьях прижились. Из трёхсот сирот неприёмными осталось меньше сорока – их распределили по  другим детдомам. Мэра медалью наградили…

По заслугам! Блестящая операция межрайонного масштаба: победа гражданского общества без каких-либо потерь для бюджета! Как важно гражданам подкидывать своему начальству дельные мысли! С сожалением подумал о себе: не повезло сиротам с капремонтом нашего детдома. Его, помню, стройбат отремонтировал ужасно быстро, за лето, пока нас отправили в пионерлагерь… нет, здесь правильнее написать через запятую: отремонтировал ужасно, быстро. Не нашлось в Сломиголовске своей Малуши…

-  А что мужик ищет в морге, или кого? – спрашиваю троицу построже.

- Это Дрыныч: - в-м-у!.. - дочку, наверное, пришёл искать. Их вчера привезли из Блядуново, я видел лагерный вездеход… Из дому ушла, а в школе – в-м-у!.. - значит, не была - исчезла… Я только с суток: морг пустой…

Увы мне, как независимому мемуаристу: труп оживляет любой сюжет! И заметьте, парадоксальный читатель мой: бросают на гробы живые розы!   

-  У вас: на полдня исчезла, значит умерла?

-  Ну… может, и гуляет где… А то рванула в область – за косметикой… тряпки тоже… вечером приедет… Девчонки с лагеря возвращаются – в-м-у!.. - довольные: с бобами… Да, сами показывали, - едва мямлит медбрат и уже закатывает глаза в белки, - бабки у них есть…

-  Почему сразу в морг? Ты засыпаешь? – ухватил его за шиворот, при том наступив на ногу, дабы опадающее тело парня растянуть, коль стоит в строю. - Тебя разорвать, чудило?!

Действие укола ещё не увело медбрата из бытия окончательно. Он, верно, уже  начинал подозревать, но пока ещё не увидел во мне ясно преследующего его дьявола в облике чёрного мертвеца, и я смог выудить из него цепочку причин и следствий.

В Скукожильске поиск пропавшего всегда начинают с морга, ибо он в городе один! А все скукожильчане знают: холодильные установки на Варяге давно отключены по причине острой нехватки напряжения в городской электросети. Посему держать в морге труп никак нельзя, особливо летом - завоняет. Посему, как только больной умер или привезли готовый труп, дадут телу в морге только до температуры подвала остыть и без вскрытия выдают родственникам, а безымянные тела заворачивают в чёрную плёнку, увозят и зарывают без гробов – закапывает кто-то, где-то, как-то… Посему место закопки уже в следующее дежурство не найдёшь. Посему только убедившись, что тело пропавшего в городском морге отсутствует, заинтересованные граждане и службы облегчённо вздыхают и уже спокойно приступают к поискам в местах повеселей. Ещё и подбрасывают частенько трупы - сюда, в парк или под окна морга, дабы закопали скоро и бесплатно. В городе нет частных полигонов для мусора, как в Москве: там катки закатывают безымянные трупы по ночам, а у нас раньше тела кидали прямо в приоконные колодцы, тогда и установили решётки, дабы лишний раз не поднимать. На днях подкинули одну красавицу: даже глаза голубые не закрыли - Малуша закрывала, она конь с яйцами, а не баба, нордический характер, и та заплакала: «Красивая!», от живой отличалась тем, что не дышала и беломраморным цветом кожи, в лесополосе нашли, изнасиловали и убили, ветку ей воткнули между ног, наши парни так не поступают. Работники морга давно поувольнялись все, а новые не идут, из старожилов остались одни крысы. А когда-то в городской электросети напряжённый ток бежал, народу в Скукожильске было много и жил он как-то правильней и побогаче, в штате больницы были заполнены единицы патологоанатома, санитаров, лаборантов… и в морге делали вскрытия, ставили патологоанатомические диагнозы, сравнивали их с клиническими, расхождения между диагнозами были очень редки, защищали на этом диссертации… - охранение здоровья, в общем, по всем статьям торжествовало! А теперь имущие больные умирают предпочтительно в губернии, а в районе осталась так… - одна сволочь. Малушин муж, он строитель, сделал проект ледника, какие в моргах были в царской России, сейчас в подвале копают с Варягом и инвалидной командой, зимой лёд завезут. Скоро будет у нас энергосберегающий морг…     

Я, как услышал сей нечленораздельный рассказ юной сволочи, сразу припомнил «Шестой тупик». Но в «Тупике» лежит губернская столица, ток с напряжением в энергонесберегающих холодильниках и вентиляции, наверное, всё же постоянно есть, а посему невостребованные тела копят: полежишь ещё на свежем ветерке - не зарытым и не обгрызанным крысами! Да, жизнелюбивый читатель мой: в крупном городе помирать куда безопасней и приятней.

Перечитал свою главку о больнице… Мой недоброжелатель закричит: «Очернитель! Подумаешь: бывшее начальство, случайно недодало денег на здоровье народа, загнало полстраны в больницы. Зато теперь медтехники за рубежом накупило ого-го – она сама всех перелечит, на!..» Согласен: любая самая убитая больница в депрессивной глубинке всё лучше, чем вне больницы сельской девочке сделают аборт через анальное отверстие или… - впрочем, загляните в Интернете сами, строгий читатель мой, в протоколы заседаний из судов по летальным делам внебольничного здравоохраненья…      

Пора за дело... Выхожу из ворот. Моя Нана, помытая на колонке, стоит у изгороди. Около неё, в одиночестве, прогуливается правильная девочка в очках - дожидается меня! Я не кошак, но убедиться в сухом порохе не прочь! Акционисты из группы поддержки умотали восвояси. А со скинами прощаюсь до спектакля. Тогда, построже и под запись, наговариваю девочке правильный наказ для её виртуальных «недогоняющих» депутатов: мол, след в морг Скукожильской райбольницы закупить новый энергосберегающий холодильник для быстрого охлажденья тел, дабы не закапывали трупы безымянно; и стабилизатор напряжения в сети; и кондиционную водопроводную трубу – в количестве двадцати восьми с половиной тонн; также пожарные лестницы – три штуки; для крыши - оцинковку в количестве… Правильная девочка строчит, как на автомате: только её мысли, вижу, совсем в другом месте - глаза сияют ожиданьем, настроение прекрасно! Тогда, прикончив с делом, новый заход начинаю уже вольно, кивнув на парк за изгородью:

-  Сходили? Обошлось без «полундры»?

Она улыбнулась и с великой готовностью приблизилась ко мне: так, мол, я и знала – приключение началось!

-  Сходили благополучно. И закусили. Я вам пирожков оставила и горячего кофейку. Налить? Или… - она встрепетнула узкими ноздрями, - вас уже угостили?

Уселись в машину. Как негр, я мигом, не жуя, смёл все пирожки с ливером - вместе, кажется, с просаленной бумагой, и запил сладким кофейком. Резко отлегло… Правильная девочка тем временем рассказывает о себе: в следующем году заканчивает школу, поступать будет в Академию культуры, заядлая театралка, у самой артистических талантов, увы, не густо, зато надеется, что откроются режиссёрские…

-  А как вас домашние зовут? – спрашиваю, самому даже интересно.

-  Ну… я же не спрашиваю: как вас домашние зовут.

-  Я холостяк.

-  Пеночкой зовут. Или Пенкой, когда рассержу. А вас?

-  Меня - Шараок.

-  А в переводе на русский?

-  Онфим.

-  Фима? – пробежала тень меж бровями.

-  Я что, похож на еврея?

-  Нет. Скорее на характерного артиста! Обожаю артистов; только не очень пьяных за кулисами – те сразу пристают. Не удивилась бы, играй вы сегодня папу Дездемоны.

-  Ну, нет: папа Дездемоны простой купец в маленьком городке, а я принц большого государства, могу показать паспорт.

-  Да, в пьесе нет принца: из начальства – один дож…

Включаю музыку - и колдыбаем в город. Заливаю: я играл на сцене, когда учился в институте. В «Маугли» мне досталась трагикомичная роль шакала Табаки. Ключевая, между прочим, роль! После триумфальной премьеры, в комитете комсомола меня хвалили: роль удалась! Без тебя, Онфим, Шерхан бы не состоялся, как злодей – и вся пьеса пошла бы к Маугли под хвост. Теперь поручаем тебе сборный образ Зайца в новой постановке «Деда Мазая». Представляете, Пеночка, как заманчиво сыиграть роль зайца мне, брутальному мужчине? А в классике вам главные роли давали, испрашивает моя Ундина. Не раз! Ставили пьесу о Дон-Кихоте. Ну, где в Лениграде взять зимой живого осла для Санчо Пансы? Меня поставили сыграть живого осла: я вживался в образ, но случилось ЧП: артист, игравший Дона, на самой последней репетиции перед премьерой упал с живой лошади и сломал ногу. Решили живых лошадей и ослов не брать, и тогда я сыграл Дон-Кихота – легко! Почему легко? Потому что Дон – двуногий осёл: как вам, Пеночка, такая трактовка? Публике нравятся герои, на коих сколько ни навали забот – всё потянут. А «Гамлета» играли? А то! Я, как всегда, сыграл самую трудную в метафизическом смысле роль черепа бедного Йорика – тем более, что я и бедный Йорик - по черапам - вылитые братья!     

Пеночка, хотя пристёгнута накрепко ремнём, с моих чудо-рассказов преображается на глазах и улетает в эмпиреи. Когда непорочную правильную девицу, особливо тихую, послушную и даже по жизни скучную, не видит ни школьное начальство,  ни родня, ни прочее знакомое око, она легко может пасть в мир своих грёз. Она изменяет свои формы, переодевается, прячется под маской – и, вне привычного контроля, начинает чувствовать себя неузнаваемой, ненаказуемой, как бы совсем другой личностью, и готовой распоясаться. Метаморфозы с внешностью и поведением девушки происходят, как у Овидия; разве что биологический вид свой не меняет, но это дай срок – генетика вон куда шагнула. Именно артисты и тихие на вид фанатки первыми начнут свой генотип менять в пользу миражей. А пока, вижу, моя правильная девочка уже начала отклоняться от правил скромности. Рядом незнакомец, чёрный мужчина, артист, необычное окружение, местность опасная, музыка, флирт и смех – всё это нервирует и стимулирует в легко внушаемой деве подчинение обстановке, а значит и подчинение тому, кто этой обстановкою владеет. Знаю наперёд: сначала она дурачится, затем пойдут нервные смешки на всякий вздор, и, наконец, теряется координация движений и деву охватывает беспричинный и даже немного истеричный смех, верно указывающий на готовность дойти до крайности и пасть. Но мне, как защитнику девиц, заводить Пеночку до крайности не след - я торможу…

Высадив свою Пеночку на пустой ещё площади у ДК «Картонажник», жму со всей мочи в «СкукожБанк». Пора торопиться – в банке конец рабочего дня, а мне ещё брать пребольшой кредит. Как его только брать – никто не объяснил… Грузить мешки в багажник?

 

 

          Глава 14. СкукожБанк

 

Пока еду, вспоминаю, что рассказал о Саре Абрамовне директор из Гнилого. Сара Абр, выходит, скукожильская Муза. У неё самые большие в городе буфера – не раз убеждались, что они «natural» и обмеряли. Страшная, но бесстрашная Муза в семье устроилась так, что маломощный муж ей не мешал, не встревал, а молил быть поаккуратней. Что-то с детьми у них не получалось, и Роза портила мальчиков из охраны банка, милиционеров, военных, даже железнодорожников, лишь бы был в форме. В случае наличия выбора, предпочитала парней, вернувшихся из горячих точек – у них с головками бывает не всё в порядке, зато в остальном валят восточную женщину – мечту поэта - «от и до». Раньше ею особливо  увлекался капитан из пожарной части, холостяк. Весь город хохотал, когда узнал, как ещё до эпохи сотовых телефонов, они сообщались. Пожарник с каланчи, видимой со всех точек города, подавал знаки коллективной Музе.      

Подлетаю. Так и есть: дверь в трёхэтажный банк уже закрыли. Звоню – не отрывают. Тогда обхожу здание банка и вижу: с заднего хода ещё выпускают клиентов. Встал в засаду у двери, и когда рука охранника опять её чуть приоткрыла, я выскочил и просунул левую ногу за порог, дабы не смогли закрыть, рванул на себя и закричал вовнутрь:  

-  Мне только деньги забрать! «Всё решено!»

В дверном проёме я налетел на молодого парня в униформе, тот отшатнулся, попятился, схватился за поясную кобуру. Ещё не хватало! Надо собраться! А то с одного задания простреленным в трёх несущественных местах вернулся! Я кинулся на охранника и тоже схватился за кобуру, втолкнул его, с подножкой, за вторую дверь, в предбанник:

-  Я свой! – кричу без всякого тамбукакского акцента.

Да не тут-то было! Охранник грохнулся на спину, и тут раздалась сирена! Парень ошалел, как связанный джутовой верёвкой Одиссей, когда проплывал мимо острова сирен: он вырвал пистолет из кобуры, передёрнул и, из положения лёжа, ну палить в сторону меня! Я рванул назад, захлопнул внутреннюю дверь и присел! Внутренняя дверь оказалась толстой деревянной и, благо, без стекла, пули её, конечно, пробивают, щепки сыплются на мою квадратную голову, визг от рикошета… Ну просто мамынька родная, кем б ты ни была! Ещё раз на себе прочувствовал, что у Патрона значит: «пальнуть чуть повыше головы». Стало ясно, зачем Понарошку предупреждал: «Обязательно позвони Сарочке перед приходом». Куда только выпускаемый из банка клиент подевался – до сих пор не пойму. Должен ведь быть со мною, меж дверьми, а уже нет, как в землю провалился навсегда… Заёмщики долго не живут!

Охранник, между тем, всю обойму расстрелял и принялся перезаряжать. Тогда я просунул в щель двери свой зебристый, львистый паспорт - и замахал им, как белым флагом. Сирена смолкла. «Спрячь пушку: это просто негр. Он чёрный, потому что он негр из Африки. Ты понял, наконец?» - слышу задним ухом, как грудной женский голос кого-то распекает. «Сара Абрамовна, простите! Я думал: бандит в капроном чулке на голове». «Мой мальчик насмотрелся фильмов! Это принц Шараок Тамбукаке, самый ценный наш клиент». «Тогда мне, что: проверить его загранпаспорт?» «Принц Тамбукаке - единственный негр в районе. Клиента надо знать в лицо! Паспортные данные принца уже давно заложены в нашу базу…»

Сей диалог постепенно забивает, как сваю в землю, звук от сходящих по ступенькам каблуков - и вот передо мной возникает дама: большая, полная, румяная, «седьмой номер», вся в золоте и камушках. Таких дам среди простых операционисток не бывает, такие - среди близко приближённых к начальству. Сара Абрамовна, точь-в-точь как служительница ЗАГСа на росписи молодожёнов, вся расплывается в приторной улыбке и, со слащавой укоризной, подступает:

-  Ай-яй-яй, мой принц! Отчего же не позвонили?

-  Хай, Муза… то есть…

-  Успокойтесь, дайте я помогу вам подняться…

-  Сотовый кавказские дети спёрли из машины, затем в плен попал…

-  В плен попали?.. – смотрит, как на шалунишку, грозится пальчиком о двух кольцах и одном перстне с рубином. - Понимаю: Голландский дом куда интересней нашей прозы жизни.

-  В подземную тюрьму попал…

-  И вы в подземную? А по голове били?

-  Больше в живот, но и по голове. Пришлось заскочить в больницу…

-  Вы были в райбольнице?!. Принц, как можно так не щадить себя!.. Мы все с любой царапиной ездим в Непроймёнск. То-то едва-едва, мой принц, вас узнаю… Даже голос - наверное, от стресса - изменился: акцент вообще пропал… Вы уж простите нас великодушно: новый охранник, настоящий лев, вернулся только из горячей точки, и тоже, как вы, в плену, под землёй, сидел, и тоже били; вы понимаете, старые привычки: чуть что – сразу палить… Забыли его предупредить о вас. Господин Понарошку звонил уже раз пять… В театр пора одеваться, а вас всё нет и нет… Пойдёмте, скорее, наверх, вам только расписаться – все документы на кредитный транш готовы…     

Заходим в предбанник. Там, под оком всполошённого начальника охраны, молодой боец собирает стреляные гильзы, с ненавистью, косо смотрит на меня - на запоминание «самого ценного клиента», дабы при новом случае не промахнуться…  

Поднимаюсь с Музой на второй этаж.

-  Кофе, как всегда? – предлагает гостеприимная хозяйка кредитного отдела, берясь за трубку внутреннего телефона.

-  Благодарю, на сей раз и так перевозбуждён. Разрешите глянуть на выписку из моей кредитной истории.

Удивляется, но подаёт бумаги на подпись и выписку. Смотрю: ба, да там зияет прорва выданных принцу Тамбукаке денег! Я столько за тысячу своих трудовых жизней не заработал бы!

-  В тюрьме так били, - говорю, - что всё позабыл. Напомните, пожалуйста, в чём… на что пошли кредиты?

-  Бедный мой принц! Это целевое финансирование и из бюджетов разного уровня. Вот борьба в саранчой, вот известкование почвы, вот устройство системы дренажных канав для осушения Жабьего болота, вот строительство дороги от Гнилоедово до Потёмок…

-  Так её уже построили сегодня! Завтра разметят – и всё…

-  Тем легче отчитаться, - невозмутимо говорит Сара Абрамовна и честными-пречестными глазами смотрит на меня из-за плеча и всем весом налегает. – Подписывайте: теряем время.

По моим доверенностям, выходит, кто-то из этих кредитов, как перечислены на расчетный счет, сразу 90% роем отгоняют в подставные фирмы Фугаса Понарошку для обналички в чью-то пользу. Б после объяснения Понарошку: посадят! Пон: администрация финансирует выборы себя. А теперь району ещё нужны наличные для встречи высокого гостя.

-  Господин Понарошку говорил, что вы на днях возвращаетесь на историческую родину. Как это прекрасно. Тогда к вам есть предложние особого рода. Должность: главный специалист по невозвратным кредитам. Бодряшкину предлагает взять 10 миллионов без залога под 25% комиссионных – всё равно на днях уедешь в Тамбукакию. С банками пора особо разобраться!

Ни за что! Для пашущего начальства я всегда готов стараться, дабы выручить его страдания из-за несовершенства законодательства, но для частных лиц, ворья, этих шестипудовых Муз в золоте – увольте!

 

 

          Глава 15. Мировая премьера

 

Каким, понятливый читатель мой, должно быть знание дворца культуры в заштатном городишке, в Непроймёнской глубинке, если районная больница – «графские развалины» по имени «Варяг»? Закричите: «Советские развалины» по имени ! А вот и не обязательно! Если глава администрации района спортсмен, это всегда счастливо отражается на спортивных сооружениях, а если имеет весёлый компанейский нрав, это видно по сооружениям массовой культуры. Если глава «никакой»… - сами виноваты!

Дом культуры «Картонажник» единственный на пять соседних районов как бы настоящий театр - самонадеянный, конечно. Посреди большой площади восстаёт из неровного асфальта величественное здание греко-советской архитектуры, с колоннадами, почти как у Большого. Здание ДК заново оштукатурено, с новой железной крышей и свежепобелёно в благородный бежевый цвет. Краской ещё пахнет. Площадь сейчас запружена неровными рядами автобусов и двумя сотнями машин. На премьеру явились желающие «приобщиться» к высокому образцу столичной культуры: первым делом, это местные должностные лица и предпринимательская элита, затем из всех соседних районов приглашённое начальство и блатные – не в уголовном смысле! - далее театралы и фанатки из Непроймёнска – эти достанут приглашение хоть из-под земли, и, наконец, два купейных вагона фанаток из самой Москвы. Неорганизованный зритель всегда в пролёте. Увы, простые скукожильчане на высокую культуру не попадают никак.

Перед входом клубится целая толпа: в последний момент, как всегда, многим захотелось приобщиться, да только шиш – вход только по пригласительным билетам. Это «мероприятие», а не просто спектакль антрепризного театра: билеты в свободную продажу вообще не поступали, как на самый известный в эпоху СССР матч «Динамо» с «Баварией» в Киеве, в 1975 году. Слышу возмущённые голоса из толпы:

-  Сволочи! Хотя бы с полсотни билетов раздали передовикам и ветеранам! Как раньше!..

-  А героям из горячих точек?!.. За что парни воевали?!.. А теперь умирают ненужные инвалиды!..

-  Показать, что ты от них скорей получишь?!.

-  Я двадцать лет в настоящем театре не был, думал: схожу, наконец, - интересно!..

Машину отдам за пригласительный билет!.. Машину – за билет!..

-  Тогда пусть завтра ещё раз сыграют!.. 

-  Где справедливость?!..

-  Зачем тогда афиши расклеили?!..

-  Показуха!..

Мэров Скукожильска местные звали «гастролёрами», так часто менялись.

Продираюсь к афишкам. Их понаклеили с запасом, как на выборах: промахнулись, видно, с тиражом и не ожидали такого всплеска интереса. А не зря наклеили: местные пацаны чёрными фломастерами разукрасили все фотографии актёров и актрис, на Отелло только не доказалось краски - белой. Присматриваюсь к лицам – здрасьте вам: на закрашенного папашу Дездемоны с немного округлённой головой я, действительно, похож: правильная девочка в очках верно углядела. А вот и моя девочка: в растрёпанных вся чувствах мечется по ступенькам и среди колонн, с букетиком цветов с осенней клумбы в руке, увидела, подлетает, несчастная, ко мне, из глаз вот-вот хлынут слёзы. Она без билета и надежды иссякают – хоть садись на ступеньку и рыдай! Решенье принимаю машинально: вынимаю свой билет, кладу ей в ручку – и назначаю первое и последнее свидание: «Встретимся в фойе». Затем сдёргиваю со стены афишку и, вживаясь в роль папаши, иду к служебному выходу или входу – не знаю, как у них - к наряду милиции… Тот мужественно отбивает навал чужих безбилетников, пропускает строго исключительно своих. Проталкиваюсь к старшему по званию офицеру, тычу в афишу пальцем и говорю на  русско-тамбукакском:

-  Я папа Дездемоны… Пришёл доченьку искать в дворце…

-  Нос похож! В морге на Варяге был?!

-  Так точно!

-  Проходи, ищи!    

Тогда засунув похожий нос в букет, прохожу в народ: час моего испытания пробил!

Как полагалось в той ещё архитектуре дворцов культуры, фойе просторно, дабы было где расположить буфеты, столики, сцену для оркестра и зал для танцев. Духовой оркестр, в духе «ретро», бодрит театралов Дунаевским - из «Волги-Волги» и «Весёлых ребят». Водка категорически в буфетах запрещена: из крепких напитков можно взять только дорогущее из дальних зарубежий пойло, просроченное и оттого непонятное на вкус, но нарядные скукожильчане и почти все гости города свой вкус портить не спешат: хорошенько прояснились загодя. Здесь же дамы пьют вино попроще, а мужчины - чешское пиво с непроймёнской этикеткой. В фойе громко приветствуются,  хохочут и галдят.    

Тут одна дама на всю залу как воскликнет:

-  Это ж Нюра-кофемолка! Сейчас начнётся!..

Народ, кто в курсе, сразу сбавил тон и буквально расступился, образуя по центру путеводный коридор.

-  Где мой верный мавр?! – вдруг, громко воззывает к самим люстрам Нюра.

Я, вынув похожий нос из букета алых роз, выхожу на другом конце прохода. Все головы повернулись от Нюры ко мне, приценились, воротились к Нюре - там и остались.  Было на что посмотреть… Я не модник, но на кутюр глаз ещё как вострю! Нюра облачилась в вызывающий и, на первый взгляд, нелепейший, резко выпадающий из районного контекста, наряд кустарного изготовления. Её платье - утверждаю! - сразит наповал любую неподготовленную личность. Платье вязано из: козьей крашеной шерсти, коноплёвых и пеньковых тоненьких верёвок, льна-долгунца и узких пёстрых лоскутков, с плетёнными в эту основу атласными лентами и кухонной фольгой, разноцветными стёклышками с оплавкой по неровным краям, радужно крашеными пёрышками домашней, совсем не экзотичной, птицы и мелким бисером. Это я ещё …  опускаю! Посреди всеобщего оцепенения, бренча подвесками, величественно, покачивая бёдрами и неся шевелящуюся полуобнажённую грудь, Нюра трогается, шествует не качаясь, на высоком каблуке, протянув ко мне слегка оголившиеся руки. Увы, увы, мне: я, значит, вчера, в полубреду и темницище, её грудь и остальное всё хозяйство даже и не разглядел! Хорошо, что Золушки у нас опять пошли в народ! Вокруг раздаются присвисты, слышу задним ухом женское фырканье и шёпот, воодушевлённые возгласы мужчин… Вот уже подходит, улыбаясь во весь большой рот мне и залу, в глазах блестят углями линзы. А улыбка… - мамынька родная, кем б ты ни была! - Нюра вымазала зубы печной золой и приделала себе четыре маленьких клычка, будто вампиршей стала. Приятно бывает видеть даму в образе вампирши! И Золушка-вамп из самих Потёмок была бы уже слишком для местной публики, но не для меня! Ракушек и лягушачьих лапок в наряде нет – и на том спасибо! Тогда ещё за плечо её внимательно смотрю: у Маруси, идущей на дело, здесь торчала бы рукоятка биты, а у Нюры метлы нет: знать, оставила у входа – своим мышам для согрева. Явно Нюра заявилась в ДК «Картонажник», дабы затеять на публике скандал…

Так и есть. Нюра:

-  Дамы и господа! А где эта прошмандовка, Златка?

-  Зачем она тебе, Нюр?

-  Я пришла отблагодарить подругу: наградила моего неверного Отелло знатным трипперком.

Многие заржали и головы снова повернулись на меня: мол, этот, что ли, награждённый трипперком Отелло?! А чего же она, тогда, букет голландских роз с радостью от него только что приняла и даже поцеловала в щёчку? Ближние стояльцы всё же попятились было от меня, но сзади поднажали - и вот уже вокруг нас с Нюрой образовался тесный круг. Тут из-за голов, на поднятых руках, на нас уставились фотоаппараты: пых! пых! Ну, как же: где «мероприятие», там и журналисты – «освещают». Я, про себя, доволен: теперь можно считать, выполнил приказ - вжился в образ!  

-  Общественность не имеет права оставаться в стороне! – с наигранной весёлостью продолжает Нюра. – А-у-у-у, подруга! Выходи! Тебе кавказцев из аула в клиентах не хватает? За негров принялась?

-  Она за кулисами, в гримёрке, – раздаётся из толпы «дружественный» женский голос чьей-то жены, пострадавшей, верно, от Голландского дома. – Наверное, зубы чистит!

-  Это зря: я ей сейчас сама начищу! Её стараньями моего несчастного Отелло принудительно содержат в кожвендиспансере, за решёткой! А кто, спрашивается, будет за него выполнять план по заготовке овощей и картофеля в закрома района?..

Дело плохо! Моя Золушка-вамп ненароком, чисто из бабского апломба, выдаёт государственную тайну – и вся миллиардная подготовка к визиту высочайших лиц может пойти прахом в один миг! И точно!

-  Нюр, а это тогда кто с тобой? – посыпались вопросы и ответы. - Разве не принц? Я видел принца в Голландском доме, со Златкой: нос похож! Мужики, в Тамбукакии же был на днях переворот! Чёрт их там, черномазых, разберёт! Мало нам своих! Нюр, дать этому?!. Только прикажи!..

-  Всё из-за вас, мужчины дорогие! – вдруг, раздаётся из толпы женский крик с яростным негодованьем. – Замуж выйти не за кого! Одни «друзья»! Нам, что: утопиться на болоте?! Вокруг, смотрите: на трёх незамужних – один мужчина, и тот с супругой! Где остальные?!

-  Правильно! – закричали молодые женщины и девы, как прорвало. – Где эти мужчины?!.

Что тут началось! Незамужнюю не доводи! Ей выложь да положь -  хоть негра!

-  Товарищи! – кричу, превозмогая гул. - Я ваш гость, актёр московских театров. Дублёр Отелло: на случай простуды или перепоя – ну вы знаете слабости артистов…

-  Не надо, Нюрка, врать! – перебивает меня, вдруг, откуда-то с задов голос возбуждённой Златки. – Нас, как в Кремле, проверяют через день! Медицинские карты есть!..

Пока Златка стремительно продирается сквозь расступающуюся толпу, на паркетный пол, как понижающий момент, грохается опустевшая бутылка: покатилась было в частоколе ног, да застряла, и каждый стал её тихонечко пинать от себя.

-  Ведьма ты! – крикнул уже совсем приблизившийся голос Златки.

-  А ты шлюха!..

Тут, вижу: моя Нюра, если б ела - поперхнулась. Из толпы к нам протискивается крепкая такая негритянка, при всём своём дико-африканском гневе и в сшитом на скорую руку из некрашеной и редкой бязи одеянии, верно, олицетворяющем, по замыслу постановщика, венецианский стиль позднего средневековья. Обе дамы застыли, поражённые внешностью соперницы, и не начинали поединок.

Первой обернулась Нюра: отдаёт мне букет на «подержать», берестяной короб тож, шагает к Златке, принимает боевую стойку и громко, с издёвкой, говорит:

-  Ты шлюха! Тёрлась о моего Отелло так, что сама – глядите! - почернела!

-  Ведьма ты! Я играю Дездемону – столичная актриса простудила зад! Сама ты подрабатываешь мамкой в Блядуново!

-  Я - мамкой?! Никогда! Это ты - все знают! – профсоюзная шлюха, вторая бандерша в Голладском доме!..

-  Сама ты кофемолка! Косишь под порядочную! Негритянская подстилка!..

И понеслась: сцепились врукопашку! Народ возликовал! А то: невообразимый выходит поединок – профсоюзный лидер проституток Дездемона с Золушкой-ведьмой! Трудно вообразимая коллизия, зато отличная разминка перед обещанной неоклассической премьерой! Уж поинтересней духового оркестра пожарников вместе с пивом. Оркестр, кстати, видя такое дело, ловит темп схватки и начинает редкостную, по бодрости, вещицу Шостаковича – «Песню о встречном»: «Нас утро встречает прохладой…» А мои дамы, вцепившись в волосы друг друга, уже визжат без всяких правил, что шесть цыганозных скрыпок в раз! «Нас ветром встречает река…» В минуту всю архитектуру на головах в клочья разнесли! «Кудрявая, что ж ты не рада…» А почему, спросите вы, доброжелательный читатель мой, я, мавр, не вмешаюсь? Придушил бы, вживаясь в образ, одну из двух - на свой нелёгкий выбор… «Весёлому пенью гудка?» А не имею права: разведчик, вне рамок полученного дела, не может себя губительному риску подвергать. «Не спи, вставай, кудрявая!» А то с одно задания едва с собственным скальпом под мышкой ни вернулся! «В цехах звеня…» Главное, обо мне все сразу забыли: миллиарды для госбюджета спасены! «Страна встаёт со славою…» Приятно бывает видеть даму в гневе! Но испытать его на собственной шкуре – это на любителя-мазохиста, я не из таковых. «На встречу дня…»

Но довольно рукоприкладства: у нас своё «мероприятие» впереди. Ближним стояльцам отдаю «на подержать» букет и короб, прикидываю, как сладить с дамами, как тут через ликующее оцепление, в круг, прорывается столичный режиссёр, человек у сцены, бывалый миротворец дамского закулисья:   

-  Я думал: на местах скучнее, чем у нас!..

Да с непроймёнскими дамами, с гордостью думаю, никаких столичных театров особливо не нужно! Тем временем, ловкими, не оставляющими следов, приёмами режиссёр сразу обеим подуставшим бойцам выворачивает руки за спины и, разрывая клинч, Нюру толкает в мои распростёртые объятья, а Златку обхватывает сзади за живот и держит сам.  

Да, быть режиссёром очень интересно: богема, творческие поиски, интриги, совращенье малолеток, суд…

Стало разряжаться. У народа, от впечатленья увиденной сцены, аж в горле пересохло – и новые бутылки не преминули покатиться. У кого под рукой не оказалось, тронулись к заветным точкам - жажду утолить и по справедливости рассудить участниц поединка.

-  Вау! – в восхищении, почти закричал человек у сцены, огладывая нашу с Нюрой парочку с головы до ног. - Где вы здесь откопали бутафора и гримёра?!

-  Как же: бутафора! – говорю построже. – На мне Ив-Сен-Лоран от кутюр! А на моей даме последняя модель из фьючерсной коллекции «Русско-тамбукакский стиль».  

-  Платье беру по любой цене: снимайте! – тут же принялся окучивать Нюру реж, упадкий, сразу по потасканной физиономии видно, на сладкие дела. - А натура, мисс!.. Умоляю: после спектакля пройдите ко мне за кулисы – устрою вам просмотр…

-  А как же банкет? – говорю, исходя на режа самой-самой хронической язвой. С культурой пора особо разобраться! – Районное начальство спонсоров развело на хорошенькую сумму для банкета…

-  Потребую продолжения, как всегда! На столичных сценах – жвачка: остро не хватает брутальных типажей! А вы разве из нашей труппы? Из какого театра? Или, лучше, напомните: от кого?

-  Да издеваются они! – резко вырвалась тут Златка из лап режа. – Она ведьма! Со школы ещё сама вяжет платья - из чего попало! А побрякушки нацепила - приворожить!

-  Я - приворожить?! – уже с каким-то неподдельным надрывом вскидывается Нюра, оправляя наряды. – Кого?! Кур своих приворожить?! Хряков на подворье?! Раз в полгода - заезжих кобелей? Эх, Златка! Видела бы ты, как я живу…  

-  Ну, этого уже приворожила! - кивает Златка на отухшего немножко режа.

-  Ага, такого приворожишь! Увезёт в гостиницу: любовь-морковь - и ночью выгонит, как дворовую собачонку. А вдруг оставит, так на утро не вспомнит имя… А ты потом лечись и проклинай себя, использованную дуру…

-  Это да… - вдруг, выдыхает Златка и опускает плечи. – Эх, Нюрка: это видела бы ты, как я живу…

-  Невезучие мы с тобой, подруга…

-  Точно… Неужели так и пропадём?..

-  Мы же хорошие девчонки были - в школе… Весёлые, боевые… А как играли, помнишь?! Пели на театре!

-  Нас все «Колокольчиками» звали! Ансамбль, помнишь?

-  Танцевали как! А помнишь макулатурный цех?!..

-  Кто его не помнит!

-  Прости меня!

-  И ты - меня!

И подруги, вдруг, кинулись друг к другу, обнялись, прижались крепко грудью, слёзы-кипяток причудливыми ручейками потекли, смывая грим на светленькие платья…

-  Дуры мы с тобой, подруга, дуры… - рыдает Златка на плече подруги.

-  Дуры… А умные советуют нам только в свою пользу…

-  Прости  меня… Не плачь: наш век ещё не весь ушёл…

-  Здесь нам житья уже не дадут…

-  Давай махнём в Сибирь? На стройку целлюлозно-бумажного комбината: работать мы умеем, неприхотливы, здоровы пока ещё, детей нет…

-  Бумажного?!. Давай!

-  Я тебе, Нюрка, позвоню. Клянусь: ноги Тамбукаки твоего не будет в Голландском доме, или я его посажу…

-  Как: посажу? За что?..

-  Потом расскажу. А это кто с тобой? Прекрасный грим! Артист?  

-  Потом расскажу. У меня для отъезда всё готово - только скот продать. Дожить бы до весны - я с тобою, Расчудашечка, хоть на край света!  

-  Ты даже помнишь, как меня звали в детстве?! И я с тобою, Зацепишка, на любой край пойду!

-  Договорились, Расчудашечка моя!

-  Тогда, Зацепишка, всё! Назад хода нет: хватит с нас!

-  Как мне с тобою хорошо!..

-  Я тоже к весне завершу дела – и хвост дыбом! А здорово ты изобрела - с платьем!

-  Сама коноплю чесала!

-  Я как увидела: ну, обрядилась меня травить - сейчас убью! У тебя, Зацепишка,  просто безупречный вкус! Как я тебя люблю! Будто этих семи лет и не бывало!

-  А ты самая красивая в районе, даже когда морда в обувной ваксе!

-  Брось: ты лучше сохранилась. А, не секрет, как ты со своим… начальством: живёшь ещё по его указке? 

-  Теперь - он по моей: вчера угостила его кое-чем… - сегодня у него пронос!   

И ну подруги, сквозь слёзы, заливаться смехом – ну, прям изнемогают! Народ опять стал нас окружать: смех – одна-единственная счастливая зараза, на большее для нас природа не расщедрилась. Только презрев внимание толпы, девы обнялись уже по-любовному и стали целоваться неистово, до окровленья губ: снова «колокольчики» лучшие подруги!

Отмечу, как смакователь жизненной фактуры: велика Сибирь, а мои девы собрались на стройку ЦБК: тянет, значит, в подсознанье, к запаху бумаги. Таков ассоциативный ряд из годов подростка, когда именно формируется личность, а практическая жизнь познаётся в «библиотеках».

Наконец, Златка, взглянув на часы, локтём подталкивает заскучавшего режа:

-  Пойдём, богема, гримироваться твоей ваксой…      

Скандал и примирение удались на славу. Настасья Филипповна билась бы в истерике от зависти на такую сцену! Чего-чего, а здравого смысла русским женщинам хватает. Да здравствуйте, мои Расчудашечка и Зацепишка, меценатствующая проститутка и трудящаяся содержанка – будущие строители бумажного величия Сибири!

Огладываю поле боя. Вижу скинов, одетых в гражданское и в париках – они с неимоверным трудом вживаются в образы алчущих культуры граждан. Вот и Жалейка шествует с японским веером и грузит местных дам своим неописуемым европрикидом. Роза Абрамовна с седьмым номером в пику Златке, блестит, почище люстры: обвешана бриллиантами с головы до пояса – и даже на туфлях что-то весёленько блестит. А вот и моя временно неправильная девочка, уже без очков – надела, значит, в туалете линзы. Она во всём походно-театральном, местами сильно обнажена, и оттого сразу, по-роковому, овзрослела: хоть сегодняшней ночью в омут, наутро - замуж. Описанную сцену с моим участием она усвоила вполне: глаза сияют, грудь вперёд навстречу - готова плодотворно жить! Маню её кивком к себе – подлетает, рассыпая кудри по плечам и шелестя капроновым чулком на полной ножке…

В сей же миг взвывает пожарная сирена - в смысле первого звонка. О безопасности забота! Я не факир, но бываю для публики огнеопасен! Двери, стуча, распахиваются - и мы заходим в священный зал. Высокий такой прямоугольный зал с плоским потолком и сплошным, подпетым колоннами, балконам буквой «п», а оттого, кажется, забит людьми до самой крыши. Занавес: ещё советский, с облезло-золотыми серпом и молотом, тёмно-зелёного бархата. Не сильно стоптанная сцена из доски лиственницы, искусно украшена по сторонам корзинами с цветами из Голландского дома – их сразу узнаю. На сцене – только не падайте в обморок, столичные театралы! – узорной ракушечкой, поднимается настоящая суфлёрская будка, кои сохранились в Москве лишь в трёх театрах. Из будки торчит предупредительно начищенный конец пожарного бранспойта. От зрителей несёт волнами свеже выпитого, по залу гуляет лёгкий матерок, в рядах тесновато, кресла в лучшем случае жалобно скрипят, в столпах света от прожекторов клубится пыль. Это я ещё занавес, весь в дырах, опускаю! Впрочем, всё это родные неудобства…

Правильная девочка, естественно, без места, а стулья из фойе в зал вносить пожарники решительно запрещают: хватит с них на этот год взысканий за сверхплановых погорельцев! Тогда девочку себе сажаю на колени! Это так для культуры всегда пишется и говорится: «села ему на колени». Вы-то, понятливый читатель мой, представляете сию композицию: женщина всегда садится мужчине именно на ляжки, и поглубже, с прицелом в пах – для достижения триединой инстинктивной цели: для остойчивости тела, для исчерпывающего овладения источником дармового тепла и дабы обрести уверенность в своём будущем. Тем паче, юной правильной девице сама природа властно повелевает умаститься попой в самый-самый пах завидного мужчины, тесно прижаться к его животу и свою выгнуть спинку. Моя правильная девочка юна, но отнюдь не миниатюрна. Дабы коленями не затолкать передний ряд, она вжалась в меня спиною и увесистой, как оказалось, попой: считайте - придавила. Приятно бывает чуять даму в угнетённой позе! Но самому оказаться придавленным телесами пухлячка!.. И куда, проказливый читатель мой, прикажете мне свои руки деть: не держать же их поднятыми вверх! Положил ей, естественно, на те места, где и у неё спрятано самое тепло, да и мужские ладони сии местечки гармонично заполняют… Как усядется на колени дева такая – помирать не охота! Только Нюра сразу приобнимает меня за плечи и, с игривой укоризной и тёплой влагой, шепчет в самоё ухо:

-  Умоляю, Онфим, не напрягайтесь: на хутор вернёмся только в полночь… Поберегите себя… Вчерашние труды в лесу вам на пользу не пошли… С принцем и с министром я вчера окончательно порвала – хватит с них, останемся друзьями… К нашему возвращению прапорщик истопит баню - я наказала. Буду парить вас в душистой травке, смою с вас эту черноту… И тогда, желанный мой, вживайтесь в образ хозяина и мужа как и сколько захотите…   

Нет, Нюра всё же дура! В публичном месте приревновать меня к правильной девочке в очках и за целых четыре или пять часов до шёлковых простыней столь беспощадным образом бодрить! Ну вот: правильная девочка восчувствовала грядущую мою бодрость и принялась умащиваться задом по второму разу…

Бедный я! Попробуй, автор, с такой фактуры написать серьёзный мемуар! А подробности совсем опустишь – засушишь, обезличишь, пропадёт интрига. Противный критик объявит непременно: автор, в погоне за тиражом и в маниакальным стремлении перевестись на японский, опошлил заявленную тему о русском начальстве и его народе! Мой ответ этакому Чемберлену: а мемуар безгонорарный!  

Наконец, раздаётся третья пожарная сирена, где-то за кулисами грохает рубильник и в зале гаснет свет. Тогда на освещённую сцену выходит глава всему местному: новый мэр города тире глава администрации района – товарищ Самоваров. Он при экстравагантном галстуке и, что для едва вступившего в должность характерно, почти абсолютно трезвый. Я бы даже сказал: трезвостью от этаких новичков как бы разит с расстоянья. В лице зрителей, присутствующих в этом прекрасном зале, товарищ Самоваров поздравил район с успешным завершением сельскохозяйственного сезона и, под шквал аплодисментов с криками и грохот катящихся бутылок по полу, объявляет: в связи с возможным прибытием высокого начальства, в район пришли дополнительные бюджетные трансферты, поэтому: ура, товарищи! «Ур-р-ра!!!» Язык положу на рельсы, если завтра же не снимем с консервации злополучный капремонт райбольницы! «Не райбольницы, а «Варяга»! – кричат из зала. - У нашей больницы имя собственное есть!» И вообще, хорошо бы превратить Скукожильск в портовый город – с тёплым морем, пляжами, таможней - и все дела! «Ур-р-ра!!!» Обещаю восстановить бассейн и городскую баню, сгоревшие прошедшим летом, а заодно и пожарную каланчу - она час тому назад упала… «А-а-ах!!!» Пострадавших нет! Все пожарники заблаговременно с дежурства сняты и находятся в оцепление пожароопасного спектакля. «Сами затушили бы: выпито не всё!» А чтобы прибывающие высокие лица не подумали о городе, как о какой-то пустяшной глухомани без понятий о мировой культуре, мы пригласили лучших столичных артистов с авангардной постановкой нашумевшей ранее пьесы англичанина Шейкспира «Атэлла»! «Ур-р-ра!!!» Только верные администрации люди доложили: в зале готовится акция с целью сорвать премьеру. По-хорошему прошу акционистов не делать этого: дом культуры окружён взводом милиции и батальоном сотрудников дружественных администрации частных охранных предприятий. И ещё доблестными пожарниками с бранспойтами, а их бранспойты, если следовать инструкции, уже давным-давно пора бы промыть ржавой водой… Да и, товарищи скинхеды, сочувствующие и всегда готовые примкнуть: перед столичными артистами просто неудобно! Они все сплошь высокие таланты! Представляемую сегодня трагедию они одним составом могут сыграть как оперу, как оперетту, как балет или как драму – на выбор принимающий стороны! Вот и давайте выберем! С этой минуты обещаю: в нашей районной столице и даже во всём почти районе решать будете вы – народ, я – только исполнять вашу волю! «Ладно врать! Ур-р-ра!!!» Народ, как будем волеизъявляться?!.

Ну, жребий, с всеобщим воодушевлением и падением новых бутылок на пол, тут же отвергли, как недостойный скукожильчан приём волеизъявления. Тогда глава всему напомнил: в прошлом году, на губернском конкурсе по силе аплодисментов в закрытых  залах, Скукожильск заняли почётное второе первое место! Да и ладошки надо бы потренировать пред спектаклем: артисты прибыли от самих Кремлёвских стен, пёрлись в этакую даль, в холод, в дождь, а бедная южанка, Дездемона, даже по линии простуженной гинекологии была доставлена на Варяг – срочно пришлось актрисе искать местную замену…  

По силе аплодисментов зрительного зала, выбор пал, конечно же, на оперетту! «Да! - водевиль есть вещь, а прочее всё - гниль». Тогда, сменяя главу всего местного, на сцену выплывает полноватый и вальяжный конферанс: этакая столичная штучка в потёртой выездной модели лоснящегося фрака. На его круглящемся лице заочно начертано выражение неизбежной жертвы сонма знойных местных дам в ходе грядущего банкета, уж не говоря про «после»… Премьера трагедии Шекспира - патриотично говорит! - состоялась ещё до исторического материализма, а именно, 1 ноября 1604 года - это когда ваш гостеприимный град Скукожильск цвёл, свистел и мнил себе, что верит в бога. С тех пор трагедию ставили бессчётное число раз, но осталась заковыка! Чёрномазые актёры уже давно играют белых Гамлета и Ромео. А вот роль Отелло, мавра-женерала из Венеции, всегда отдают почему-то негру – а это, вы меня понимаете, друзья, это запрещённая в мире дискриминация актёров и публики по расе! В США, во времена гражданской войны Севера и Юга, бытовало мнение: буде Шекспир жив и заявись он из метрополии к нам, в штаты, полезно было бы - для воспитанья гражданского общества - публично линчевать его, как оголтелого расиста. Негр укокошил невинную белую девицу: для Америки того времени - это чудовищный по расизму сюжет! Сегодня мир стал более чем политкорректен: ревность даже у либералов не имеет уже цвета кожи! Тогда почему четыре с лишком сотни лет на всех подмостках мира какой-то афро-итальянец - дешёвый наёмник, иммигрант – почему диковатый ниггер душит, колет, режет, а в иных постановках даже, как мясник, с плеча рубит пополам или в лапшу крошит белую девицу из коренного населенья?! Русскому зрителю, навидавшемуся за триста лет Кавказа, этот чернявенький Отелло с кухонным кинжалом у большого гульфика вообще представляется каким-то бледноватым и холодным. В нашей же постановке, Отелло – «белая ворона» среди чёрных. Это первое -  авторское! - прочтение! Наш вызов чёрному расизму на подмостках! Мировая премьера! И где: не в Венеции, не в Лондоне – у вас! Скукожильск для нас, господ артистов, загадочная театральная Мекка. Значит, ваше начальство заслужило! Оно - полюбуйтесь на балконы! - восемь прожекторов из местной тюрьмы организовало! Живём буквально под лучами его солнца! И отопление включило - ещё утром: всего одну актрису не уберегли – на сквозняке в холодном туалете слишком засиделась. Поаплодируем вашему начальству!  

Тут я вскидываю руки над головой и первым ударяюсь в ладоши! Оратор, хотя и конферанс, зрит в самый корень: не поэт – администратор наше всё! С поэтом, кто его поймёт, счастливым всплакнёшь однажды и на одну минутку; с талантливым администратором всяк проживёт в тепле и счастливо всю жизнь!

Сам я, витийствует далее жертвенный конферанс, исполняю в трагедии роль Яго…

Яго?! Ну конечно! Мечта любого актёра - играть мерзавцев. Положительного героя, поди, сыграй. А тут Яго! Есть где актёру оторваться: пусть зритель увидит, мол, в творимых гадом гнусностях личное несчастье – и простит! Такую вот не русскую надуманную вольность допускает Шекспир в трактовке преступления и наказания. Напиши «Отелло» Фёдор-наш-Достоевский, Яго удавился бы в петле собственной рукой: соорудил на венецианской гондоле мачту, да повыше, закинул на неё крепкую пеньковую верёвку, импортную, из Руси, и – назидательно! - влез в петлю.

-  А вы из какого, собственно, театра? – вопрошает, вдруг, провокационный голосок с галёрки – и опять бутылка покатилась в притихшем от грядущего восторга зале.

Вот неудобняк! Вопрос – не бутылка. Дабы на сей один вопрос ответить, нужно задать десять наводящих. У нынешнего столичного актёра трудовая книжка лежит в одном театре, а играет в дюжине других, плюс студии, камерные сцены… - откуда он в район за куском явился, фиг поймёшь…

Выручает конферанса фонограмма. Поочерёдно врубаются ещё прожектора и занавес, причудливо играя густой пылью с пучках света, расходится, упряча дыры в складках. Ого! Как смело сценограф на местячковом материале поработал! На заднике сцены привычной российскому, морального облика туристу, никакой Венеции и в помине нет: только сложенные друг на друга тюки спрессованной макулатуры! Объясняю шёпотом отухшей от увиденного Нюре: это дворец Дожа, а там дом купца – папаши Дездемоны… Нет, не видит – в глазах ностальгия, слёзы: под настроенье, вспомнила, верно, макулатурный цех, куда школьницей ходила за прочтением книги первой своей любви… Да и несёт со сцены вовсе не сырой летней венецианской вонью из узеньких каналов, а сухой бумажной пылью – взрывоопасной и родной. Тонкая авторская находка! Пожарники бдят за кулисами и даже из суфлёрской будки, где сидит самый опытный боец замест шептальщика: вот для чего их так вовремя сняли с упавшей каланчи – судьба, не пострадали за искусство! Значит, узнал сценограф, что добрая треть девушек и женщин Скукожильска через макулатурный цех прошла! Ещё на сцене рта никто не открыл, а скукожильчане убедились: гастролёр явился из столицы, значит уникален! За то и щедро платят на местах. Если талант и скор на руку – а это у нас большая редкость! – значит, у кассы получай! Такому бы сценографу, подумалось, мешок на голову – и в багажник моей Наны: два дня со мною поработает на имидж государства – и свободен. 

Всё бы ничего, но когда Отелло принялся душить Дездемону, в ком сочувствующий весь зал признал свою красавицу Златку, первыми завелися скины. Ведомые Мазепой, они запрыгнули на сцену и оттащили бледнолицего покусителя Отелло от чёрной сеструхи своего вождя, обезоружили и стали бить. Пожарники, пытаясь отбить атаку, включили бранспойты на всю мощь. Тогда на подмогу патриотам на сцену рванула и толпа. Нюра тоже полезла выручать подругу, чтоб не задавили. Больше всех, по справедливости, досталось Яго – настоящей чёрной сволочи, с чёрной-пречёрной душой: он, кроме Дездемоны, подставил ещё лейтенанта Кассия и втюрившуюся в него Бьянку. Конферанса-Яго приволокли на сцену из самой гримёрки и заставили всенародно каяться, что взялся за такую роль…

Жизненная правда скукожильчан победила литературный вымысел Шекспира. Но и доказала: Отелло не наивный, а дурак. У них такое с женералами случается тоже.

Правильную девочку я еле удержал на коленях: автографов и интервью у актёров ей уже не взять, снимай, а вот Девица ноги Б отсидела. Он под ней шевелился и возбуждался от этого.

Вышли, все мокрые, к машине: заднее стекло разбито, Нана ограблена вторично – и, естественно:  подаренного от души самогона нет! 

 

                (Терпение! Окончание Мемуара ещё не заведено на сайт)