Товарищ

Бодряшкин

Онфим

Лупсидрыч, 

народый бодрист

          СВЕЖИЙ МЕМУАР                       НА ЗЛОБУ ДНЯ    

 

 

         Мемуар № 2.  В тылу врага

 

Как-то в середине мая, заоблачным воскресным утрецом, завтракаю себе жареными на крестьянском маслице гренками, залитыми в трёх яйцах с оранжевым желтком, запиваю свежезаваренным кофеем – не скажу, какого сорта, дабы не сочли за скрытую рекламу, с молочком сгущённым из братской Белоруссии – а вот братьев хвалю открыто, - и на монитор поглядываю: жду из интернета погоды. Заодно кликаю мышкой по новостям и сплетням – выбираю, какие посносней: «В госпитале врачи нас успокоили: инфаркт протекает нормально…»; «…межпланетного первенства по футболу. Счёт вчерашнего матча сборная России – советники с планеты Заклемония: 2:2 в нашу пользу»; «Вася, это ты нашёл в России эффективного собственника и средний класс? Адрес дашь?»; «Тут-то архиерей-реформатор и заявил: «Хватит уже нам экономить на огарках! Пора невинной Церкви публично выйти замуж за распутное светское государство, затем развестись и поделить всё госимущество страны поровну – и сделать так раз семь!»»; «Профессор, оппозицию интересует: верно ли, что если заявленную партией «Недогоняющих» идеологию и проект Козьмы Пруткова «О введении единомыслия в России» перевести, скажем, на латынь, то в содержательной части они окажутся неразличимы?»; «Теперь заживём! Премьер-министр России подписал план восстановления станкостроения. Начальник подписал – значит, сделал!»; «Девице Клуневой присуждено звание мастера спорта РФ по горному шопингу»; «Вопросы маленькой москвички: «Что есть деревня? Почему творожник называют сырник? Нас убьют тоже?»»; «Ещё один сгорел на работе! Министр финансов РФ спешно госпитализирован с диагнозом «сотрясение мозга». Как сообщили в пресс-службе, министр изобрёл и во внерабочее время собственноручно изготовил множительный аппарат драгметаллов. Вчера ночью, находясь в своём кабинете, он – предположительно, в целях оздоровления экономики России – размножил на нём золота в слитках столько, что под агрегатом провалился пол и министр пролетел вместе со слитками через семь этажей…»; «На вчерашнем заседании Госдумы вновь пролилась депутатская кровь: разбили многострадальный нос отчаянного либерала Нажира Бляхерова. Фишка в том, что это сделали в туалете свои же парни из партии недогоняющих. Бляхеров, напуганный растущей критикой власти снизу, неожиданно для своего партийного начальства, репликой с места, предложил начать таки в России «недогоняющую модернизацию», убив при этом двух зайцев: в такой модернизации, по его мнению, во-первых, остаётся суть наших обещаний Западу не догонять его, а во-вторых, словом «модернизация» эта суть декорируется – для внутреннего потребления избирателями. Телекамеры, установленные в мужском туалете, зафиксировали, как в перерыве заседания Думы, правильные пацаны макали Бляхерова лицом в унитаз, били по горбу да приговаривали: наша партия, Бляхер, и так затевает модернизацию именно как недогоняющую, но зачем публично мозолить термин?»»; «Почувствуй себя олигархом! Выпущен мужской одеколон с натуральным ароматом олигарха Сироцкого. Новый парфюм воссоздаёт естественный устойчивый запах подлинного счастья, испытываемого назначенным олигархом во время подсчёта своих барышей»; «Передаём заклинания девицы Клуневой: «Женись, женись, женись…»; «Свершилось! Вчера в России зарегистрирована государственная объединённая партия (ГОП) «Несупротивные». В несупротивные слились все неправящие российские партии и политические группировки, кроме националистов, анархистов, обиженных и ненормальных. Несупротивные во всём без исключений согласны с правящей партией недогоняющих и готовы с похвальным усердием подхватывать любые её инициативы и даже забегать вперёд. На чём же зиждется тотальное согласие несупротивных? Как и для недогоняющих, для несупротивных солнце теперь восходит на Западе – имеется в виду светило прогресса, конечно. Либеральная общественность торжествует: наконец-то в России организована двухпартийная система, как во всех цивилизованных странах. Теперь заживём! Как и недогоняющие, ГОП «Несупротивные» щедро финансируется из неназванных источников. Сразу после регистрации во многих городах России были организованы марши несупротивных. Власти пообещали охранять шествия специально обученными подразделениями УВД: в народе их тут же нарекли «улыбчивыми» и «серыми» - за незаслуженное народом дружелюбие и как-то по-особенному мышиную серость формы. Вчера, в субботу, в Москве воодушевлённые обещанными начальством перспективами несупротивные шли по Красной площади с лозунгами: «Долой социальную справедливость – дремучий пережиток социализма!», «Эй, оппозиция: кончай раскачивать дырявую спасательную шлюпку! Хотим тонуть медленно и красиво!», «НЕТ всеобщему социальному обеспечению – не так богато живём!», «Со старичков-пенсионеров хватит: теперь поможем молодым банкирам!», «Дождались: советские социальные и культурно-идеологические механизмы устойчивого развития разрушены! Требуем: новых не создавать и даже не имитировать!», «Наконец-то позаботились о людях: усыпали города банками, аптеками и пивными!», «Бей голодных подстрекателей!»… Есть, правда, веское подозрение, что в ряды несупротивных – для балды и дурацкого политического оживляжа – затесались отдельные группы супротивных, несогласных с олигархическим режимом: это липовые коммунисты, анархисты, куртуазные маньеристы и другие политические аутсайдеры и откровенные придурки. Так что ждём-с провокаций. Сегодня марши пройдут в областных центрах Колотун, Грыжи, Непроймёнск…»; «На вчерашней презентации моделей самоизбирающихся депутатов в Кремле известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила о недостаточности либерализма в России. «Почему в этой стране любое запрещение чего-нибудь приводит к запрещению всего остального? Почему в этой стране я не могу официально выйти замуж по любви за самою себя? Почему в этой стране среди депутатов до сих пор нет слепоглухонемых и лилипутов? Почему в этой стране я, при одном известном условии, доступна всем, а чиновник, при том же самом условии, - только тем, кому благоволит?»»

На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам-нелиберал, ответить, но тут звонит Патрон: вызывает в контору – немедля, без вещей.

А что? Народ должен знать: у него есть начальство, и оно каждый день, включая дни выходные и праздничные, проводит рабочие встречи и производственные совещания, на коих загадывает: как им, простым людям, сделать хорошо! Это создаёт в народе необходимое для личного счастья ощущение, что о нём кто-то заботится. И особливо эффектно вносить таковое ощущение по субботам именно и воскресеньям, когда народ законно бездельничает или промышляет. Так что вы, трудолюбивый читатель мой, не думайте, что мой Патрон самодур. Просто, он не работает, а, как бывший военный в чинах, продолжает служить. А коль служишь – какие тебе выходные?!

-  Товарищ женерал-полковник, - чеканю слог, - разрешите сначала на марш несупротивных заскочить? Первый, всё-таки! Я и плакат подготовил: «Начальство и народ – едины!» Так точно: коньяк бодрит лучше пива! Конец связи!

 

 

          Глава 1. Марш несупротивных

 

По главной улице Непроймёнска бредёт колонна унылых манифестантов. Окружённая со всех сторон улыбчивой полицией с дубинками, она напоминает колонну пленных немцев, коих вели по Москве летом 1944 года. Оживляж в ряды несупротивных вносит разве что прикалывающаяся молодёжь: она несёт на старых швабрах транспаранты, флаги и плакаты, и, по доброй местной традиции, манекены и чучела девицы Клуневой. Впереди толпы, воняя коптящей соляркой, ползёт раскрашенная в цвета российского флага грузовая машина. Она тащит черепашью платформу, на коей танцуют посиневшие от холода грации в несерьёзных купальниках, а безымянный, но казённо-ответственный товарищ время от времени кричит в громкозаговариватель бодрящие речёвки:

-  Сегодня мы, несупротивные, слились с недогонящими в единый государственный организм! Недогоняющие – его голова и пламенное сердце, несупротивные – его руки и ноги, гибкий хребет и всё такое! При коммунистах нас держали за беспартийное стадо, а сегодня – слили в государственную партию! Теперь заживём: нерушимому блоку недогоняющих и несупротивных - ура!

Народ отнюдь не ликует, а я про себя: конечно, ура!  Ещё бы: недогоняющим – нашей элите - придали сермяжный глас народа – толпу несупротивных. Чем ни выстраданная веками смычка? Ура!

Разворачиваю свой плакат и вливаюсь в ряды манифестантов. Катятся бутылки из-под пива. Кто-то пробует запеть сам, но сразу умолкает.  Отмечу как аналитик жизненной фактуры: в колонне много механического шума, грома, музыки, стреляют петарды, гремят барабаны и тэдэ, но люди молчат или треплются меж собой. Они безучастны к происходящему, и нет детей, а значит – общего праздника. Да уж, не как раньше Первомай!

На перекрёстке в нашу колонну втекает ещё одна. Эта чуть бодрей. Ещё бы: тематически посвящена выстраданной поддержке народом своих олигархов! И эту колонну ведёт платформа с мегафоном и подтанцовкой синюшных дев. Мегафон:

-  Пора всем непроймёнцам потуже затянуть пояса, как это сделал флагман экономики, в прошлом наш земляк, олигарх Сироцкий!

На это голословное заявление вынужденные домохозяйки из нашей колонны требуют уточнений:

-  А кому именно Сироцкий «наш земляк»?

-  Чьей экономики он флагман?

Громкозаговариватель:

-  Только без паники! Заложенных в российский бюджет средств должно хватить олигарху, чтобы построить в тёплом окияне новый остров «Сироцкое счастье». Как олигарх намоет свой остров, отстроит инфраструктуру, так его землякам выйдет счастье! Согласные вы?

-  Несупротивные мы! – кричат из толпы.

-  Сироцкому – ура! – вдохновляет громкозаговариватель из нашей колонны.

Воодушевлённые грядущим счастьем манифестанты поднимают транспаранты: «Голем, храни Сироцкого!», «Олигархи – наше всё!», «Будет хорошо олигарху – перепадёт что-нибудь и остальным!», «Богатый всегда прав!», «Сплотись воедино, олигарх и рабочий!», «Отцы-олигархи! Постройте в России каннибализм с человеческим лицом!», «Потуже затягивать пояса лучше сразу на шее!»

А притёкший громкоговариватель бодрит:

-  Уже лучше! Под суд тех, кто обзывает олигархов «жирными котами»! Долой пережитки социального государства! Да здравствует олигархическое государство Россия! Ударим всеобщим презрением по завистникам и покушателям на олигархическую собственность! Русские, вернём всё, что не додали своим олигархам и чужим народам! Ну, поактивней, несупротивные! Пиво уже совсем рядом! На что вы готовы ради новых отцов нации?!

И из сердец несупротивных рвутся крики:

-  Олигархи, родные, берегите себя: не покупайте автомобили отечественного производства!

-  Олигархи! Мы, несупротивные, готовы грызться между собой вместо вас!

-  Отдам Сироцкому последнюю рубашку!

-  Сдам всю кровь!

Тут вижу маленькую старушку из бывших артисток драмтеатра: стоит, скрючившись, у контейнеров с мусором со счастливым выражением лица, с шестью приблудными собаками на поводках, с коими едва справляется. У неё на груди болтается картонка с надписью: «Отдам Сироцкому ключ от квартиры, где гробовые деньги лежат».

Оценил народ своих кормильцев-олигархов!

А вот и городская площадь. В цепочку стоят три бортовых Камаза. В кузове срединного Камаза с откинутым в сторону публики бортом устроена трибуна, на ней оратор с микрофоном. У двух других Камазов борта закрыты, эти машины охраняет полиция с надетыми на лица масками улыбок. Чуть поодаль рядами стоят ядовито синие биотуалеты. Меня припёрли неподалеку от трибуны, напротив грузовика с закрытым бортом; плакат пришлось свернуть, дабы раньше времени не смяли.

Столичный оратор народ не задержал, как заревёт в микрофон:

-  Дорогие сожители Непроймёнской стороны! От имени политбюро партии недогоняющих передаю вам горючий привет!

Помощник оратора – он из местной администрации - в свой микрофон подсказывает митингующим:

-  Ура, соотечественники!

Толпа вяло кричит «Ура».

-  В Непроймёнскую вашу сторонку, - продолжает оратор, – назначили новое безответственное руководство!

-  Ура, непроймёнцы! – уже изо всех сил старается бодрить помощник.

-  Огласите весь список, пожалуйста! – предлагает кто-то из толпы, а я мысленно соглашаюсь. - Кадры решают всё!

-  Телекадры! – поправляет оратор, вознося указующий перст. - Теленачальство нужно знать в лицо! Пускаю новые лица по рукам!

Помощник оратора демократично бросает кипы бумажек в толпу митингующих. Я на лету ловлю одну, читаю список с большущим интересом: что за телекадры будут теперь за меня решать всё? И двух лет не минуло, как привезли из Москвы предыдущую команду, и уже меняют – чехарда! Даже не дали им себе памятник воздвигнуть нерукотворный!

А из толпы орут нетерпеливо:

-  Согласные мы!

-  Заканчивай!

-  Где горючий привет?!

-  Запах есть, а пива нет!

-  Сортиры есть, а пива нет!

-  Издеваются над народом!

-  Где пиво?! Мы сюда не пургу гнать пришли!

-  Согласные мы!

-  А, может, найдутся супротивники новому начальству?! – запанибратски вопрошает оратор. - Начальство должно знать, о чём думает его народ поголовно!

-  А за что предыдущего-то сняли?! – кричит из толпы тщащийся проникнуть в  кухню кадровой политики государства.

-  Хотите голую правду? 

-  Валяй!

-  Мы привыкшие!

-  У нас даже газета называется «Непроймёнская голая правда»!

-  Ваш губернатор утратил доверие на кремлёвской кухне: налогов со взяток и с подношений не платил по вертикали, а у недогоняющих теперь с этим строго! Ну и сняли – отправили послом!

С сердцах непроймёнцев сия откровенность вызвала весёленький оживляж:

-  Отрубим ещё одну «невидимую руку рынка»!

-  Кремль не виноват: сколько раз жульё предупреждал - делиться надо!  

-  Ничего: начальство ворует, и народ не отстаёт!

-  У нас с ним капиталистическое соревнование!

-  Мы его продуем!

-  Уже!..

-  Мелочи жизни: в Америке крадут куда больше нашего! – подводит черту оратор, и наседает. - Так есть супротивники?! Покажите мне их! Козлы отпущения в любом деле нужны!

-  У нас не козлы, а козы! – отвечает один за всех голос из толпы. - В Непроймёнске виноваты не кризисы и не Чемберлены, у нас…

-  Наш московский перст только с аэропорта, - влезает помощник оратора, - ещё не в теме! Разрешите от вашего имени прояснить дорогому гостю!

-  Валяй!

-  Проясняю: в Непроймёнске на митингах и демонстрациях показушного энтузиазма сложился добрый ритуал сжигания чучела девицы Клуневой, олицетворяющей…

-  Я торчу! – ржёт в микрофон оратор. – Меня предупреждали: в Непроймёнске не соскучишься, и тёлку с собою не бери! Где ваша коза отпущения?! Подымите мне веки: не вижу!

В толпе вскидывают манекены и чучела девицы Клуневой, поджигают их, как в масленицу: веселится и ликует весь народ.

Я завсегда с народом разделяю! Тогда вскидываю свой плакат над головами, машу им, бодрю земляков, но вряд ли кто меня видит, слышит: больно уж чучела девицы Клуневой горят красиво – с треском, искрами, дымком…

Зато оратор с верхотуры, углядев мой плакат, отстраняется от микрофона, говорит что-то своему помощнику, глазами указывая на меня, а помощник отвечает. Спрашивает, наверное: «Это что за тип с квадратной головой? Наш человек?»

-  Вот он! – точно Вий, указывает оратор на меня. – Ваш земляк, он зрит в корень!

Толпа задорно откликается:

-  Мы все зрим в корень!

-  Зрим, зрим: поставили нам своих людей - московские деньги охранять!

-  Согласные мы!

-  Несупротивные мы!

-  Начальство и народ – едины! – кричу я, вырвалось непроизвольно.

-  Поднимем Россию с колен на глиняные ноги! – кричит оратор, не зная как правильно закончить. – Помните: недогоняющие завели Святую инквизицию. Кара настигнет всех неверующих в либерализм! Ежедневной «пятиминуткой ненависти» к супротивным не отделаетесь! Самые красивые девушки – в Непроймёнске! – выдаёт он заключительную фразу в общении с местным народом: её вовремя помощник подсказал.  

-  Ур-р-ра-а-а! – подхватывает помощник. – А теперь за дело! Эй, открыли борт!

Улыбчивые полицейские разом откидывают у машин борта. Открывается всем картина маслом: кузова набиты бочками с халявным пивом от принуждённых спонсоров! Толпа вздыхает и в едином порыве движется к машине, прижимает меня к стражам власть имущим, а тех припечатывают к борту.  

-  Пустите меня! – орёт кто-то, громоздясь мне на плечи. – Хочу скорее согласиться!

Я тут напрягся, извернулся и, вручив улыбчивому полицаю бессмертный по содержанию плакат для установки среди бочек, сам под машину нырк…

Начальство ждать не любит!

 

 

          Глава 2. Патрон

 

Еду в трамвае умиротворённый, выглядываю придорожные щиты. На них стильная реклама в стихах-хайку. Такая вот реклама аппетитных с виду шампиньонов: «Чем в лугах рыскать шампиньоны гнилые – купи, съешь и спи!» На следующем щите самурай в доспехах предлагает мужской дезодорант: «И ты веришь, что самурай тёрся цветком? Вот дезодорант!» Дальше гейша-сакура в кимоно с драконами расхваливает своих улиток: «Наши улитки умны: на Фудзияму не лезут. Бери!» Потом узкоглазый официант настаивает на тёплом сакэ: «Сакэ не водка: много не выпьешь – ты на цену не смотри!» И тот же успешный образ официанта потрясает воображение роллами: «Роллы свёрнуты с русским размахом. Их ест большой человек!» И, наконец, десятипудовый борец сумо манит записаться в бойцовский клуб: «В клуб самураев иди: научим тебя делать сеппуку!»

А родное что-нибудь осталось? Или, пока ночью спал, японцы заняли страну?

Нет: вижу на щите загорелую блондинку! Полуголая девица манит непроймёнок райским блаженством: «Узри, Наташа, из постели ландшафты Турции. Звони!»

И, наконец, совсем родное: «Всегда трезвые грузчики».

Фух, пока стоим!                                                     

Еду в контору за ЦУ, невольно думаю про своего Патрона. Редкий, однако же, тип: воинствующий славянский патриот! Русский почвенник новой формации! К земле родной пуповиной намертво прирос и бесноватости обеих наших столиц счастливо избежал. Он почётный гражданин Непроймёнской стороны! От Патрона, бывало, ждёшь даже: вот встанет сей миг и уйдёт, с именным Макаровым, в благородные разбойники – богатства у неправильных олигархов отбирать в пользу униженных и оскорблённых. Высоким штилем утверждаю: мой Патрон - кость и кровь русской нации! Смельчак и умелец, радушный хлебосол и коренник в русской тройке, летящей в разудалом трезвоне бубенцов… – толстовский, одним словом, Жилин, на коих только Россия и держится, кроме газа и нефти, само собой. А на внешность – седовласый гусар, тяжеловатый теперь уже немного корпус с квадратными плечами, внушающий почтение нос, грозная бровь, глаза, естественно, стальные, три морщины на лбу продольные и две, над носом, поперёк. Патрон - верховод от самого рожденья: при встрече, я замечал, невольно орудие справедливого наказанья ищешь в его тренированной руке.

В армии, прикидываясь бездумным служакой, он возбуждал в среде отцов-командиров энергию исторической памяти, дабы смести ею всех Мазеп, воров и пораженцев. Патрон упорно искал ответ на гомерический для России вопрос: почему все реформы, кроме петровской, заканчивались неудачей? И, как заправский экономист очередной «новой волны», пришёл к объективному выводу: в России любая реформа если не делается быстро, а значит плохо, то не делается уже никогда! Тогда он вознамерился привнести в текущую перекройку некую самостийную национальную идею, попытался высказать стране, по его выражению, «новое неслыханное слово», дабы в искомом итоге волнения, охватившие умы услышавших сиё новое неслыханное слово, вскорости принесли Отечеству сладкие плоды. Однако не вышло - опоздал: угар перекройки миновал и не выгорала уже самостийность, а иные «взволнованные» принялись даже требовать отставки Патрона за «разжигание» – печальный факт евразийской незрелости нашего гражданского общества.

Присущи моему Патрону и редкостные пристрастия. К примеру, он, будучи по женеральской должности словоохотливым и крепко пьющим, решил восстановить статус и традиции российских застольных речей конца девятнадцатого века. На них, оказывается, ссылались не только в мемуарах, но и в учебниках для тогдашних ВУЗов, как на труды учёных – во, как! Выпускали даже ежегодники - «Речи». Диктофон, замечу, в те времена не изобрели ещё; значит, полагаю, сидело где-то доверенное лицо и конспектировало, пока все ораторствуют, пьют, едят, флиртуют и танцуют, если мероприятие с дамами, а в завершение, по традиции, морды бьют. Патрон тоже хотел, чтобы на него ссылались в учебниках, пока он произносит речи, пьёт, а затем с пышнотелыми дамочками пляшет и в завершение мероприятия всякие неправильные морды бьёт. Но толи пил не то, не столько или под закуску другую, толи темы застольных речей под кальку переносил из девятнадцатого века в двадцать первый – и получалось всё больше про южный фланг да про евреев, как они, агенты глобализма, Россию заедают. Но особливо Патрон грозился «переделистам мира», исходящим слюною на его любимую Сибирь и Заполярье. «Что, буржуи, нефти-газа маловато! Сибирью-матушкой с вами поделиться? Так у России тёплых океанов нет. Подгоняйте нам с юга парочку тёплых океанов - с лагунами и островами, с готовыми курортами, дельфинами, китами… Тогда и мы отрежем вам своей тайги и тундры с вечной мерзлотой, белыми медведями и клюквой на болотах, а комаров и мошек в придачу отдадим за так…»

Ещё одно пристрастие энциклопедичного Патрона - сочинять крылатые выражения. Сиё у него осталось ещё со службы в вооружённых силах. Хотя крылатые выражения Патрона обрели в России уже повсюдную известность, они не вышли ещё отдельной книжкою для заучивания, а посему приведу для верного восприятия моего персонажа. Ну, на вскидку… «Тот юдофоб, кто не даёт евреям пользовать себя». «Тот русофоб, кто оценивает русского по делам, а не по благим намерениям»…

Здесь проясню. Русский оценивает человека по нравственно значимым для общества поступкам, а вовсе не по результату. Такова уж особливость русского «судейского комплекса». Людей прагматичных культур, тех же англосаксов, раздражает наше бесконечное копание в намерениях, утопание в предположениях и сомнениях, в поисках возможных упущений и прочей «возне». Что за бред? Вот результат – по нему и суди! Отвечаю: здесь не безделица! Да, русские ни идти, ни думать не умеют по прямой. Да, по русской правде - и победителя судят, и побеждённого оправдывают. Русский человек судит не с высоты достигнутого результата, а с позиции нравственной чистоты действия, с точки зрения связи искомой ценности с выбранными средствами для её достижения. Русскому важнее всего, какую ценность стремился осуществить человек, а получилось или нет – дело седьмое. «Мы хотели как лучше, а получилось как всегда» - за это у нас людей не осудят: мало ли что могло помешать.

Дальше: «Дураки в России – явление литературное». Высокий пафос чувствуете? Нет?! Ну, тогда вам исторический пример: Гитлер, с подачи Геббельса, начитался сатирических рассказов Зощенко о русских дурачках, посмеялся с издёвкой – на западе-то о своих придурках так беспощадно не пишут – и купился на литературный образ: полез на Иванушку-дурака с мечом… Продолжать?

А как вам выраженьица Патрона: «Либералы великую историю России норовят обернуть текущим моментом». Или: «Послушать либералов, так уже прогресс – из нищих превратиться в бедных». Или: «У либералов даже часы политкорректно показывают разное время». А то не разное? Такой плюрализм с постмодерном развели, что невозможно стало даже читать диссертации – в них не обнаружишь и признаков метóды! Маша и каша в них - едино! Попробуй-ка теперь, начальство, управлять своим народом без методологий, с позиций одной только голой лженауки!

И, наконец, моё любимое: «Кому всё равно, тому ничего не будет». Просто шикарная фраза, шикарная! Битком набита родным содержанием!

Да, явно засиделся неутомимый мой Патрон в ракетных шахтах: давно тянуло его сделаться самостоятельной наставнической фигурой и, чеканя шаг, отмаршировать примерный для нижних чинов и потомков духовно-философический путь. И то: его речи и записи, по сути, оставляя без внимания церковное, восходят к протопопу Аввакуму – своей обострённой честностью и без всякой интеллигентщины, то бишь со знанием практической, непарадной русской жизни. Случайно ль Патрон так сблизился с местным одним протопопом, бывшим офицером-десантником, и любил откровенные с ним застольные беседы? Когда же Патрона «ушли» в отставку, его крылатые выражения приобрели прямо-таки революционное звучание: «От перемены мест начальников сумма власти не меняется», «Чревато, когда у стихийного народа случайное начальство», «Мудрый рубит под корень»…

А чего стоят его парадоксы! Он и армию свою, при удобном случае, воспитывал на парадоксах, то есть, заставлял думать по-русски: остро и быстро. К слову, я заметил: у нас, когда воспитывают, всегда приводят какие-то анекдоты - для краткости и остроты, что ли?

Вот, рассказывали, прилетит, бывало, Патрон в удалённую заполярную часть и на санях в упряжке чукотских лаек, гружёных подарками-пайками, чисто Дед Мороз, подкатит к ледяной горке на плацу, где выстроен личный состав в ветрозащитных масках, вбежит молодецки на самую макушку и, после приветствий и злободневных разносов, ну воспитывать:  

-  Войны нет - армия есть! Бога нет - церковь есть! Губерний нет - губернаторы есть! Кто продолжит?! В награду – мой паёк и уваженье товарищей по оружию!

-  Карман есть - денег нет! – кричит из строя бравый соискатель женеральского пайка и уваженья товарищей.

-  Отставить! Пошло, рядовой! А пошлость – самый хитрый чёрт! В армии думай о высоком! Уволишься на гражданку – тогда вспомнишь мудрость древних римлян: «Граждане, граждане! Прежде всего надо деньги нажить! Доблесть уж после». Ещё парадокс!

-  Бейсбола нет – биты есть! – это уже, осмелев, прорезался какой-то «возмутитель».

С такими Патрон очень строг:

 -  Отставить! Проясняю, рядовой! В России бейсбольные биты продаются населению безотносительно чужеземной игры, а как холодное оружие. Для русского характера берёзовая  бита - в самый раз! Как дубина народной войны! Ею и будем гвоздить нашествия непрошенных гостей! Дальше!

-  Любви нет - дети есть! – кричит из задних рядов ещё один соискатель.

-  Уже лучше! – хвалит Патрон. - А чем отлична любовь к Родине от любви к девице?!

-  Любовь к Родине рождает героев, а от баб…

-  Отставить продолжение! Метко! Вот вам, бойцы, пример из моей личной жизни: что для женщины значит любовь, а что - армия. Свою супругу, по молодости, я уговорил прыгнуть с десантным парашютом. Прыгнула ровно один раз – и уже сорок лет гостям взахлёб рассказывает, что она – десантница! - в воздухе пережила! А о своей первой брачной ночи со мной не вспомнила ни разу! Поняли теперь, как должны писать о женщине поэты?!

-  Лих-ко!!! – орёт строй, постепенно заводясь на морозце.

-  Тогда ещё! Веселей! В двадцать лет сычами становиться рано! Держите хвосты колёсиком! Больше политики: вы не в пивнушке - на плацу!

-  Украиньска мова е - Украины нэмае!

-  Кто сказал?! А, взводный атаман Загубыбатько?! Выйти из строя! Получи, сержант, паёк – за политическую грамотность! Даёшь брат-русский и брат-хохол вторую Полтаву оккупанту! Даёшь?!

-  Лих-ко! Лих-ко!! Лих-ко!!! – трижды орёт взбодрённый строй.

И, под звуки ора, бравому контрактнику с хутора под Диканькой выдавал Патрон  клеймёную гильзу от патрона к «калашу». Предъявив сию гильзу в офицерском буфете, профессиональный хохол получал сто наркомовских грамм, увесистый шматок сала с чесночком и красным перчиком, пучок тепличной цыбули и горячий, прямо с пылу с жару, подарочный каравай дрожжевого, гонящего обильную армейскую слюну, хлеба – всё из стратегически-воспитательного резерва Патрона, созданного на средства его друзей - меценатствующих патриотов. А что это за клеймо на гильзе, броситесь спрашивать вы, заинтригованный читатель мой? Докладываю: одна гильза, как воспоминание о службе, всегда на столе Патрона стоит; на ней, я разглядывал, выбито клеймо: транспарантно изображённое слово «NO» неполиткорректно перечёркнуто крест-накрест двумя нашими баллистическими ракетами. Объясняю клеймо Патрона, как сам понимаю: ядерное разоружение – это для зомбированной либеральными СМИ публики, а в наших шахтах и ангарах, дескать, не дремлют! В армии знали: кто наберёт из рук Патрона три такие гильзы – лично с тем он, при всех своих регалиях, сфотографируется на армейскую память!

-  Теперь чисто русский парадокс! – взывает Патрон.

-  Нефть есть – дешёвого бензина нет!

-  Отставить внутреннюю политику в строю! Армия должна мужественно разделять  бедствия народа!

-  Родина есть – границ нет! – тогда продолжит самый дерзкий возмутитель.

 -  Отставить! Границы примерно есть! Команда охранять примерную границу тоже, наконец, дана! В политике главное: своевременно отдать правильную команду! Армия – самая мощная политическая сила! Армия – единственный аргумент в сохранении страны! -  А что, кроме ракет, Россия умеет запускать?

-  Сельское хозяйство!..

У Патрона воспитуемые растут на глазах!

Затем Патрон на собственном заду скатывался с ледяной трибуны и обходил строй:

-  Мы учим вас не стрелять - побеждать! Наш человек с ракетой не пушечное мясо, а   защитник народа! Дух рассекает лёд! Древние римляне завоевали полмира и какую оставили формулу победы? «В военных делах наибольшую силу имеет случайность»! То есть победу приносит Фортуна - главное их божество на войне. Но баллистическая ракета не сперматозоид – случайно в цель не попадёт! Как только перестали «стенка на стенку» ходить, древнеримская формула боя устарела. Российской армии нужны не герои «стенок», а умные бойцы! Какая война теперь возможна? Из Европы к нам уже не полезут: зачем им сытой жизнью рисковать? Значит, будут палить издалека, свысока, сглубока, исподтишка. Для начала они наслали на Россию социокультурный вирус - постмодернизм! А уж вослед заразному постмодернизму, если прошляпим, ракета может прилететь из-за тридевяти морей, посносить нам бошки, чирикнуть не успеем, - и весь наш русский героизм обратится в прах. Умная армия обязана предупредить ядерный удар по своей отчизне. Сначала думай – отвага потом! Но, бойцы: в армии умные только разведка и штаб - так по уставу! Остальные должны стать умными по радению! Героем и жуликом быть одинаково интересно и выгодно! Только стать героем ещё и почётно! От героя до жулика – один шаг, от жулика до героя – пропасть! Стань и ты, рядовой, героем! Смело гони врага до самого его логова без всякого загранпаспорта! Так что на удачу-фортуну, бойцы, надейтесь всегда, но сами…

И так далее в бодрящем наставническом духе. Вот мне только любопытно, говорил ли он личному составу, что бомбу-то в Россию противник уже не бросит, потому что рассчитывает занять нашу территорию и здесь жить?

Да, быть женералом очень интересно: присяга, окопное братство, ордена, именной  Макаров, неуставные отношенья, трибунал…   

Патрон требовал от личного состава, дабы на вопрос старшего по званию: «Как служится?!» нижний чин с непременной улыбкой и с огоньком в глазах бодро отвечал: «лих-ко!» Ибо, по рассуждению Патрона, как ответишь, так и служится – военная психология! Ну, утомили эти кислые физиономии вокруг! Начнём же улыбаться! Пусть военный человек с ядерной боеголовкою под мышкой станет первой в стране улыбчивой структурой. Армия и флот должны своим воодушевлением зажигать гражданское начальство и народ! Патрон всем офицерам строго приказал фотографироваться на воинские документы с бодрою улыбкой. И сия причуда обернулась не пустяшным результатом: начав служить с улыбкой, армия Патрона достигла лучших в России показателей в боевой подготовке. В самом деле, находясь в строю плечом к плечу с товарищами по оружию, будь то в казарме, или на плацу, или на пешем марше, растяни рот в улыбке и рявкни-ка сто раз «лих-ко!» - легко и станет!

Но Патрона одним рявканьем на полярном морозце не проведёшь. Он ещё и задние ряды строя обойдёт и отыщет непременно щупленького новобранца из «дистрофбата» и грозно к нему подступит: 

-  Как служится, рядовой?! Смотри мне в глаза! 

-  Трудно, товарищ генерал! – выдохнет болезный, не смея врать.

-  Отставить! Родину защищать «лих-ко!». Трудно сыну ухаживать за немощной матерью-старухой. Трудно коку на камбузе маленького корабля обед готовить в штормовую качку, среди летающих тарелок и ножей! А родину защищать легко! Отец-то есть?

-  Никак нет!

-  Опять отцов нет - деды учат внуков! Ну, с дедами в вашей роте не пропадёшь! Грамоту знаешь?

-  Так точно!

-  Как правильно пишется: «Шинель» или «Шанель»?

-  Шы…

-  Отставить! Видел фильм про войну, где советский танк летит вперёд, а на башне белой краской надпись: «За Родину!»?

-  Никак нет! Я видел кино, где танк с надписью: «На Берлин!».

-  Отставить «На Берлин!»! Пруссаки впервые после времён Бисмарка стали нам почти друзья. Это зимой сорок пятого у пограничных дорог мы на щитах писали: «Вот она, проклятая Германия!» А сегодня, рядовой, сделанную Красной армией евроисторию вспоминай с умом! Ты субъект, а не объект! Служи Отечеству – а там как кости лягут! Слушай приказ: на корпусе баллистической ракеты напиши красной краской наш ответ Чемберлену: «Враг, смотри и помни: могу перенацелить на тебя!» Это, рядовой, в устрашение спутникам-шпионам. Как пели римские легионеры во время триумфа: Postquam Crassus carbo factus, Carbo crassus factus est! Что для грамотеев означает: Толстый в уголь превратился, Уголь толстым сделался. Служи с улыбкой! Держи хвост колёсиком! Чем ты хуже чукотской лайки? Спутник, лайка, Гагарин – эту ракетную русскую триаду знает весь мир! Стань, рядовой, четвёртым! Пусть враг тебя боится! Получи паёк! Так, как тебе, рядовой, служится?!                

-  Лих-ко!

Вообще Патрон недолюбливал худеньких и маленьких солдат, он даже часовых подбирал по самому большому размеру валенок, а у офицера-коротышки не было шансов на продвижение по службе. Я, как попал в ЖИВОТРЁП, тоже невольно стал ходить подтянуто и по струнке и хотя носил ботинки на толстенной подошве, ещё и тщился в присутственные моменты подняться на носок. Зато Патрон всегда поощрял редкостные качества у младших чинов. Когда во время трёхминутного солнечного затмения один рядовой, неправильно поняв команду «Лечь!», успел с полигона на лыжах прибежать в казарму, лечь и уснуть, Патрон наградил его пайком. От сна ещё ни один солдат не погибал!

Закончив обход старослужащих, Патрон, в сопровождении офицеров, подходил к шеренге пополнения. Задубевшие на холоде новобранцы, все ещё в гражданском, без валенок и масок, качались на ветру.

-  Этот годен… Годен… А этого сейчас в тундру сдует! Я же просил дистрофиков не присылать! В дистрофбат - на  два месяца. К воинской присяге не допускать – пусть сначала выживет. Годен… Этого тоже в дистрофбат, а как откормите, на обучение - к лайкам. Сможет водить упряжку - поставить наводчиком ракет, на!..

Сурово, скажете, сентиментальный читатель мой? А север! Географический центр России располагается ровно на Полярном круге – откуда взяться евросантиментам?  

-  А кто на меня жаловаться хочет, - обращался Патрон грозно уже ко всему полку, вскочив опять на ледяную горку и размахивая именным Макаровым, - предупреждаю: пишите, блюдя армейскую честь, сразу верховному главнокомандующему, по адресу: «Президент-собака-ру». А то нашёлся один сукин кот, рапорт на меня сочинил: не по уставу, мол, службу несу, а по наитию отца-командира и кормчего, а армия, мол, не народ, а пушечное мясо! И личный состав, дескать, заставляю маршировать под нестроевую песню Пахмутовой «Главное, ребята, сердцем не стареть!» Да под такую песню даже тучи ходят строем! И культурных шоу, мол, не признаю – одни народные гулянья! И армию свою, вопреки указаньям свыше, не даю превратить в коммерческую фирму, чтобы прибыль для бюджета  получить. И эту чушь написал молодой офицер! И, мол, создал я в своей  армии натуральный «дистрофбат» для откорма новобранцев. На казённые харчи безотцовщины, сукин кот, позарился! Защитник родины, пацан, ещё расти не кончил! Командарм сначала должен набить едою худой живот солдата-новобранца, чтобы имелось хотя бы у того, что положить за родину! Ладно, настрочил - коты учёные  все пишут! Только направил рапорт не в генштаб, не министру обороны, а в администрацию президента! А это уже политический донос! Такие двурушники и писуны, случись война, предадут всегда! Потеть тебе, сукин кот, кошачьим потом! Теперь знай, N-ская часть: я вызвал писуна на дуэль – играть в шахматы на раздевание при минус тридцать восемь, на плацу. Теплолюбивый котик отказался, доносчивые лапки поберёг; тогда я так и накатал писуну в характеристику: «Для прохождения дальнейшей службы годен только в должности кота в музее Булгакова!» И поверили - мне! Уволен, доносчик, в запас – пострадал за кривду! Прибыль от армии одна – мир!

К слову, у Патрона было своё отношение к кошкам – он их терпеть не мог за тунеядство, неблагонадёжность, любовь к комфорту и за слышимые свадьбы без видимых разводов.  «Откуда кошки за Полярным кругом?!» - грозно вопрошал он подчинённых, собственноручно отловив в гарнизоне сплоховавшую кошару. Патрон всегда начеку! Вероятно, он подозревал кошек в шпионаже – нанотехнологии-то вон куда шагнули! И то! Страшно представить: вживит, к примеру, противник кошечке - молодой да ласковой - свои датчики-передатчики и закинет упакованную тварь нам в глубокий тыл, да хоть в то же  ракетное соединение Патрона. Вотрётся кошечка в доверие, естественно, к официанту в офицерском буфете… Чуете, куда шпионский сюжет выезжает? В буфете толкутся поддатые, с вечной мерзлоты, офицеры, вольно меж собой общаются и, заметьте, о женщинах за Полярным кругом офицеры не болтают, ибо там все женщины – их жёны, свободных дам в северных широтах просто физически нет, значит, говорят только о местных особенностях национальной рыбалки и охоты да об исправлении секретной службы. Вот кошечка-шпионочка, пусть далеко и не пушкинский кот учёный, будет легко и непринуждённо записывать их разговоры, а пуще того, с немытых рук, коими её будут гладить, датчики-хроматографы в загривке кошечки определят химсоставы веществ, с коими офицеры контактировали по службе. А фишка в том, что кошкам и хвалёных в телевизоре батареек не нужно для подпитки, они сами по себе наэлектризованные: потрутся об унты дежурного офицера или в заброшенном под койку валенке поспят – и вся шпионская техника заряжена! А как добудет лот служебных данных – влезет на верхушку кривой ёлки, якобы когти поточить, а сама хвост-антенну трубой задерёт и передаст на вражеский спутник все наши секреты. И так может длиться пятнадцать лет кряду, пока не сдохнет шпионка от старости. Посему и оргвыводы Патрона: отловленных кошек по его приказу бросали в клетки и с оказией, воздухом, переправляли на Большую землю, в лабораторию контрразведки, где следы пленённых кошек покрывались мраком военной тайны… И что вы думаете? За отловленных кошек-шпионок получил-таки Патрон от командования благодарность, с обтекаемой, сами понимаете, формулировкой, дабы никто не догадался… Но не всё так гладко протекало. За одного рыжего кота вступилась решительно вся офицерская кухня. «Неужели обязательно, чтобы во время обеда между ног лазал рыжий кот?» - вопрошал Патрон дежурного по кухне? «Так точно! Обязательно, когда подаётся тушёный кролик».   

Где кошки, там собаки - для равновесной оппозиции, без коей нам теперь не разрешают. Было у Патрона своё отношение и к собакам. А именно, к лайкам. Чукотских ездовых лаек Патрон любил за верность, неприхотливость, полезность и непреходящую готовность к службе - что хвост всегда держат колёсиком! В слове «лайка», подметил умница Патрон, нет даже ничего двусмысленного, в отличие от слов «собака», «пёс», «кобель», «сучка», «ищейка», «бульдог», «болонка»… Это я ещё «моську» опускаю! Патрон свято верил в силу личного примера и, когда поучал нижний чин, всегда, для доходчивости, ссылался на исторических псин и знакомых лаек:

-  Что ж ты, рядовой, дурнее пса?! Погляжу: дурней! Твоих родителей ещё на свете белом не было, как Белка со Стрелкой в космос уже слетали! Иди, поучись у завхозовских лаек: спят в снегу, пьют снег, едят всё, что видят, а нарты каюра везут бодро и скоро. И никаких сюрпризов! И перед своим каюром хвост держат колёсиком! Настоящие воины! Герои! А ты, услышав лай караульной лайки, сможешь передать сигнал тревоги громко, быстро и без грамматических искажений? Что, даже и среднюю школу не закончил?! Как же тебя,  призывника, на медкомиссии окулист проверял на зрение, если ты неграмотный? И о Сотере не знаешь? Сотер - один из пятидесяти сторожевых псов в армии Александра Македонского. Отважный барбос! Выполняя служебный долг, он смог посреди ночи разбудить гарнизон, предупредив нападение врага. Великий Александр подарил псу серебряный ошейник, а позже воздвиг храм во славу четвероногого героя. А ты, рядовой, даже на мой паёк не тянешь!..  

Как-то, рассуждая при мне о парадоксах прогресса и геополитики, Патрон многозначительно ухмыльнувшись, изрёк: «От собачьей упряжки до межконтинентальной ракеты один шаг – в буквальном смысле!» Зная неутомимого Патрона, я мигом сообразил: на всякий непредвиденный в армии случай он рассчитал, сколько ездовых лаек нужно запрячь в одну упряжку, дабы полярной ночью перевезти замаскированную под новогоднюю ёлку баллистическую ракету во временное тайное укрытие и там пережить очередную волну одностороннего разоружения. А подсчитав, договорился с чукчами-партизанами со стойбищ - в обмен на пороховой заряд и огненную воду - о мобилизации строевых лаек и, как пить дать, успешно провёл учения! И, если бы не военная тайна, я готов был побиться об заклад: именно за эти учения Патрон получил от командования самую ценимую им награду – медаль «За смекалку в полярную ночь», коей награждали исключительно за добровольное выполнение неадекватных приказов! Увы, лайки долго не живут!

Всё же, рассказывали, донос того сукиного кота едва не стоил Патрону очередных неприятностей. Из администрации президента сурово так вопрошали: ««Президент-собака-ру» – это намёк или задняя мысль?» «Какие такие ещё мысли у нештабного генерала, о чём вы? – откликнулись из генштаба боевые друзья Патрона. - Тем более задние! Он двадцать лет в ракетной шахте просидел, в мерзлоте навековечной - и отморозил всё, что имел. Кадровый отморозок! И слегка, вероятно, облучился. Так это и мы все, не исключаем, слегка пооблучились. А что «президент – собака», то не намёк: для него есть одна собака – лайка, сравнение с ней - высшая похвала для человека. На таких чудо-офицерах российская армия со времён Суворова только и держится. Или вы что, в сам деле, взялись условия прохождения воинской службы на северах к лучшему менять? Может, поднимете до НАТОвских стандартов?» Отвязались сразу…

Но иной раз вечно рефлексирующее столичное начальство открывало-таки ужасную пальбу по воробьям, не давая Патрону головы из окопа высунуть. Ну, это когда, к примеру, на концерте по случаю условного окончания полярной ночи Патрон развеселился и, дабы служили с улыбкой, приказал спортроте канкан с парадными карабинами и в валенках исполнить. Или когда, попав мимолётом на заполярное телевидение, на вопрос любопытствующей девушки-чукчанки в национальной одежде: «А система ПВО – надёжная защита моего стойбища от ракет противника?», ответил: «Волосики на интимном месте у девушки – это защита от противника? Нет, это прикрытие! Вот и система ПВО – только прикрытие!» И тогда, твёрдый по любому поводу Патрон, как хитроумный Одиссей, прикидывался на время смирной овцой и переходил на эзопов язык. К таким временам относятся наиболее замысловатые его крылатые выражения: «Чем дальше можно, тем меньше нужно», «В будущем наши люди сделаются лучше – им и смягчать русский характер»… А как-то раз Патрон подстраховался тем, что к приезду столичной комиссии приказал развесить в бункерах приказ, запрещающий операторам пусковых установок на боевых учениях напевать популярного в ракетных частях Бутусова: «Гуд бай, Америка, о-о-о…»

А уволили Патрона вот за что. Он, как мог, препятствовал разрезке своих ракет-старушек и уничтожению шахт за американские деньги, за что, наконец, был сослан командовать военным училищем. Ab equis ad asinos, «из коней в ослы», как говаривали древние римляне о резком понижении в должности. Прибыв в училище, весь в праведном гневе, Патрон немедля собрал офицерское собрание и держал перед ним речь. Товарищи, времени у меня в обрез, поэтому буду говорить не думая – от сердца! Откуда взялся бардак там, где должен быть армейский порядок? Российская военная мысль в тупике - классические парадигмы войны себя изжили и сегодня невозможно в большой войне достичь победы чисто вооружённым путём. Советская военная теория скончалась, а новая оборонительная доктрина обеспечит нам заведомое поражение. Почему? Доктрина кремлёвских Нобелевских лауреатов мира подразумевает применение российского ядерного оружия только в ответ на использование против России и её союзников ядерного и других видов оружия массового уничтожения. Но это стратегический абсурд – подставляться, сидеть и ждать, когда тебя прихлопнут, если точно знаешь, что противник уже решил наносить удар. Это что за государственный мазохизм такой?! Одного ядерного заряда хватит, чтобы и Кремль, и Генштаб в Москве мгновенно испарились на радиоактивном ветерке. Кто будет отдавать приказ об ответном ударе? Даже если Верхглавком останется в живых, он после удара способен будет соображать ясно? Или даже  соображать вообще? Ядерный удар приведёт к слому воли и психики людей, начнётся паника. Помните, как в Нью-Йорке из-за аварии погас свет на несколько часов? Какие начались повальные грабежи и мародёрство! Помните, что творится после землетрясений, цунами? А тут бомба! Сто бомб! Тысяча! Катастрофа для всей инфраструктуры и биологии человека. Не вызовешь «Скорую» по телефону, а всех материальных средств защиты у армии и тем более у гражданской обороны – помещений, кожи, крови, лимфы – вы знаете, их куда меньше, чем было на «Титанике» спасательных шлюпок. Ядерный удар не бытовая пощёчина! Это пощёчину обиженный герой не стерпит и сам, вторым номером, шлёпнет противника по щеке. От первой ядерной пощёчины можешь испариться на месте - и возмутиться не успеешь. Бесстрашная Япония сразу капитулировала на пятьдесят лет вперёд, как американцы в сорок пятом ей вкатили парочку несильных оплеух. Противник должен знать: Россия применит ядерное оружие не в ответ, не в качестве возмездия, а когда сочтём необходимым – и только так! Это положение и должно лежать в основе нашей оборонительной доктрины. При нынешней, пораженческой доктрине, невозможно выработать стратегию и тактику победы, а все наши современные экспертные оценки и прогнозы – лайке под хвост. Чудовищно: в военной доктрине государства отсутствует не только дух победы, но даже и само слово «победа»! У нобелевских лауреатов мира нет, оказывается, противника! Их окружают одни друзья! Приказ «К оружию!» никто не отдаст! Бред о терроризме, как о главной угрозе, рассчитан на домохозяек. Пораженчество должно быть под законодательным запретом! Наше обычное вооружение уже в прошлом веке устарело, а у нерадивых командиров - даже и заржавело. Ржавые самовары стрелять не могут! Вооружения системы воздушно-космической обороны разорваны между родами войск: единоначалия нет. За стойкой в пивбаре единоначалие есть, а в армии нет! Как прикажите оборонять огромную страну? Чем? Ржавые самовары летать не могут! Современная российская армия не в силах даже сохранить монополию государства на вооружённое насилие: уже возникла угроза использования армии в неконституционных целях, уже организуются частные армии.

Товарищи офицеры! На заре капитализма считалось: лучший способ борьбы с бедностью — физическое уничтожение бедных. По той же логике, что ли, лучшая модернизация российской армии — это её физическое уничтожение? Засевшие в гражданском начальстве дураки или предатели - сам ещё не разобрался - проводят безумную военную реформу: вместо модернизации сломали надёжную советскую военную машину, убили ВПК, разогнали генералитет, расформировали училища, даже суворовские, учения превратили в глупейшую бравурную телепоказуху, свели на нет управляемость войсками, ликвидировали победную государственную идеологию воинской службы, оболгали благородную и непобедимую мотивацию службы в армии как защиты Родины. Кремлёвские спекулянты, натворив дел, естественно, не верят в лояльность армии, до смерти боятся её. Они не в состоянии поднять собственный авторитет в глазах народа, потому методично и безотчётно перед обществом уничтожают российскую армию, снижают наш авторитет. Эти брехуны придумали, конечно, объяснение развалу армии: мол, армия является частью общества, а коль общество деградировало, то и армия туда же. Гнусная ложь! И ещё тогда зададим естественный вопрос: зачем народу и армии такое руководство, если при нём общество деградирует? Истина в том, что армия - особая структура и один из основных институтов и признаков государства. Армия вырабатывает незаменимый продукт - "безопасность", без которой невозможно триумфальное развитие страны, как было при СССР. Сегодня Россию без боеспособной армии и без военных союзников ни во что не ставят, а в ближайшем серьёзном геополитической кризисе нас могут попросту смять. Война – это пока что общественное бытие, поэтому нужно к ней быть всегда готовым. К тому же Россия неизбежно находится в состоянии непрерывной войны цивилизаций и войны за наши природные ресурсы. Хочешь выжить, рассчитываешь обеспечить будущее своим детям на родной земле, будь готов в любую минуту воевать с оружием в руках - другого пока что не дано. А в болтовне, в странных «договорах о мире», нас, ослабевших и уже не раз по мелочам битых, традиционно обманут, переиграют или грубо подкупят нашу спекулянтскую верхушку. Договариваться и уповать на мир можно только когда за твоей спиной стоит новая с иголочки армада. На кого же сегодня может опереться офицерство? Офицерство, армия в целом могут опереться только на патриотов в гражданском обществе, на воинское братство и на собственные семьи. Если уж советская армия не защитила СССР от уничтожения, то нынешняя - люмпенизированная, оболганная – тем более не защитит Россию. Товарищи офицеры и курсанты! Убейте в себе малодушие! Я и генерал-полковник Аршинов, при участии экспертной группы старших офицеров ГРУ, разработали проект новой оборонительной доктрины России и сообразный ей проект военной реформы без всяких парадоксов. Докладываю собранию: сегодня утром, перед вылетом на место новой службы, я отправил оба проекта в Генштаб. Сейчас я впервые озвучу…   

Не успел Патрон озвучить и преамбулы своей доктрины перед замершим залом Дома офицеров, как включилась громкая связь, и из Минобороны сообщили, что приказ о назначении начальника училища печатала невыспавшаяся секретарша, забила не ту фамилию, а министр, как всегда, не глядя бумажку подмахнул, а только что вышел правильный приказ об отстранении Патрона от должности за «дурной пример» для курсантов и списании его в категорический запас.

Начальником училища Патрон пробыл неполный световой день – совсем в духе родного Заполярья. А «дурной пример» заключался вот в чём. В тот день, прилетев с северов на материк, Патрон взял на военном аэродроме легковушку, дабы самому за рулём прибыть в училище, но сходу завалил берёзку в перелеске, окружавшем аэродром, и, само-собой, в хлам разбил передок казённой машины. Привык он за годы заполярной службы на гусеничных вездеходах и на «Уралах» переть напролом по бездорожью тундры и бампером валить деревца и грядки кедрового стланика - ну привык! На северах, ведь, на легковых не ездят, а на танке объезжать каждую берёзку - стране дороже станет…

 

 

          Глава 3. Диснейленд-андеграунд?

 

Но вернёмся к родным осинам. Прибываю я в ЖИВОТРЁП. Поднимаюсь в самые верхи, утопая в мягком и густом ворсе ковровой дорожки. Отмечу, как почитатель жизненной фактуры: это прекрасная дорожка! Она уважительна для ступающей ноги. Она новая, заказана Патроном спецом под советское ретро: цвета ярко-красного с полосами тёмно-зелёными по бокам, да в чёрной окантовке. Сия краса через все коридоры и лестницы тянется прямиком к столу в кабинете Патрона. Всяк посетитель досужий, на неё ступивший, пренепременно задаётся праздным вопросом, даже двумя: «Почему она к начальству проложена не от парадного входа, а от служебного выхода? Почему вдоль неё, на уровне подмышек среднего роста военного мужчины, крепко натянут на стойках-якорях поручень из морского каната?» Охотно, без интриг, почемучкам отвечу: служебная тайна!  

Захожу в приёмную. Секретаря нет, значит, это не совещание, а вызов на задание. Надо собраться! А то с последнего задания еле живым вернулся! На двери кабинета Патрона висит грозная объява: «Без стука могут входить только Верхглавком ВС РФ, если в парадной форме, и мой лепший друг, протопоп Савель Савелич, если в чернильной рясе». Стучу, захожу в кабинет, вытягиваюсь в струнку и, пристукнув каблуками, докладываю, как учили:

-  Товарищ женерал-полковник в отставке! Секунд-майор запаса Бодряшкин по вашему приказанию прибыл!

-  Вольно, Бодряшкин! – Стриженый ёжиком и без лампасов Патрон, отечески просияв, выходит из-за стола навстречу; здороваясь, трясёт и дёргает мою руку, едва ни отрывая с корнем. – Проходи! Веселей, Бодряшкин! Держи хвост колёсиком!

Я, честно, люблю Патрона и даже, навроде той чукотской лайки, сильно-пресильно к нему привязался! Сколь далёк он – при своих-то чинах! – от напускной олимпийской важности и всяческого чванства! Уж Патрон мой, изображая занятость, не станет в присутствии подчинённого чай-кофей с лимончиком распивать. Уж Патрон мой никогда не станет жалким облезлым стариком. И кабинет Патрона мне нравится очень. Здесь бы Николу-нашего-Гоголя не помешало, как тонкого описателя интерьера, в коем обретает характерный герой, да где ж его, нового Гоголя, взять-то? Тогда от себя помещение изображу…

Вид, в целом, ретро-женеральский. Уже одна архитектоника кабинета указала бы наблюдателю: в ЖИВОТРЁПе царят нравы если не совсем гусарские, то уж, верно, и не монастырские. Высокий потолок с частыми следами меткого – били по площадям! - обстрела пробками от шипучих вин; шипучку здесь не уважают и выставляют её разве что только для развлечения и взбодрения дам. Столы, составленные буквой «Т» на длинной ножке, густо обставлены крепкими, старо-казённого вида, стульями. Продавленный и облысевший чёрной кожи диван времён ещё, наверное, Антанты. По стенам, во множестве, холодное оружие, частью трофейное. Особливо внушают две гусарские сабли: ими, по традиции, рубят здесь головы бутылкам с брютом из Криково – опять же для организации восторга дам. На самых почётных местах висят два портрета штатных героев страны: генералиссимуса Суворова и текущего президента. В углу очень внушительный, из танковой бронекерамики, самодельный несгораемый сейф, со встроенным холодильничком, и на полпериметра кабинета грозное каре из закрытых наглухо шкафов железных, с документами особой важности. Оживляют сие каре две тумбы, железные тоже: на одной стоит телевизор, на другой – ваза с букетом крашеных полевых цветов, привезённых в память с секретных полигонов. На столе два трёхлитровых графина и батареи чайных стаканов. И ещё новичку сразу бросится в глаза писаный маслом в классическом репинском стиле поясной портрет внушительного, колоритного свойственника и закадычного друга Патрона - протопопа Савель Савелича: с густой чёрной бородою, хотя местами побитой уже плесенью седины, с ноздреватым крупным носом и дико выступающими надбровными дугами, из-под коих посетителя жжёт свирепо-испытующий взгляд. Детектор лжи Патрону без надобности: под взглядом Савелича кололись даже непроймёнские политики и завхозы! Портрет висит на самом почётном месте - за головой Патрона, а попадись слабая посетительская личность, так она, иной раз, даже обращается, воздев глаза, именно к магнитному протопопу, а не хозяину кабинета.

Патрон без звёзд, не при параде, значит никуда ехать представляться сегодня не надо. И хотя он, из армейского кокетства, одет в военный френч, в настроении пребывает скорее не боевом, а озадаченном…

-  Разоружились, на!.. Теперь любой пнёт в зад! – начинает Патрон, с резким  скрыпом распахивая сейф.

Он достаёт походную бывалую скатертёшку, больше смахивающую на кусок выгоревшего на солнце брезента, и пару бутылок приднестровского коньяка «Суворов».  Коньяк - страшно представить! - сорокалетней выдержки! Из гроздей той самой, наверное, лозы виноградной, кою ещё застольный Брежнев в Молдавии, зная своё дело, сажал! Для меня «Суворов» не просто выдержанный коньяк - он с духом историзма и биографизма! Как опрокинешь первую сотку – вернёшься в свою лихую молодость, опрокинешь вторую – попадёшь в молодость своих дедов-революционеров, третью – в молодость родной страны, четвёртую – к римлянам и вечно молодым античным грекам, пятую, если только добредёшь, - задашься уже по настоящему вселенским вопросом: где я?.. За сим на стол следует дежурная закуска: трёхлитровая банка домашних огурцов в душистом рассоле, кастрюлька с варёной картошкой в мундире, пучок ядрёного зелёненького лука, разогретые пирожки с ливером из институтского буфета и, конечно, буханка серо-бугристого хлеба из пекарни местного гарнизона. Ну, буханка, по смыслу, скорее, не хлеб, а ритуал. Просто, дрожжевой, гонящий слюну запах и весь непритязательный, едва ли не окопный, вид свежего кирпича необыкновенно бодрили Патрона, напоминая, верно, об училище и счастливой лейтенантской молодости. А «дежурным» я назвал тот наборчик закуски потому лишь, что его по выходным готовил дежурный офицер, отставник, коему – теперь стало уже ясно – сегодня придётся меня домой везти.  

-  Так точно, пнёт в самый зад! - ответствую я, принимая из рук Патрона чайный стакан тонкого стекла с красным ободочком. - Южный фланг опять полыхает, в пору затонувшие суда со дна Волги подымать да пушки лить, а они – разоружаться! - Налито было – у Патрона глаз-алмаз! - ровнёхонько посерёдочке между дном и ободком - любо-дорого, клянусь, уже только посмотреть, как ровно налито! – У меня весь их бред о ядерном разоружении просто в голове не укладывается…

-  А ты из головы политкорректность вымети, на!.. – и уложится! – резко поднял градус разговора Патрон. – Кругом предатели и пораженцы, на!.. Обозная сволочь, на!.. Эх, Максима бы на балкон выкатить - и всех их, на!.. Давай, Бодряшкин, за Родину! Ergo bibamus!

-  За Ergo bibamus! 

Чокнулись, бибамуснули, закусили огурчиком, тем-сем. Первая хорошо пошла… Как глотнёшь коньячка такого – помирать неохота! А вас, окультуренный читатель мой, сразу предупрежу: у моего Патрона «на!..» не ругательство, а служебное междометие!

Патрон:

-   Ты про Матерки слышал?

А то! Кто не слышал о матерковских червях! Я не рыбак, но любого червяка прославленного знаю! С недавних пор в Непроймёнске матерковских червей стали продавать в нарядных и удобных коробочках: выходило дороговато, но рыбаки польстились на удобство и премного остались довольны. Ещё близ Матерков нашли верхнепалеолетическую стоянку и даже откопали, припоминаю, останки мамонтёнка: ледниковую морену промыла речка – и обнажились кости. Да и журналист знакомый, из «Непроймёнской голой правды», Пломбир Тютюшкин, родом из тех самых Матерков. Прекрасно помню целую серию очерков Пломбира о своей малой родине в губернской газете «Непроймёнск-тудыт», с броским таким заголовком: «Сельская деревня Матерки». Почему «сельская деревня»? Возвышенный пиар, наверное, хотя… Матерки были и не село - храм так и не восстановили, - и не деревня, ибо кое-кто из норовистого местного народа продолжал молиться на облезлые, дырявые и поросшие кривыми берёзками купола с закосыми крестами, а по праздникам - на развалины же – старухи приносили иконы из домов и выписывали батюшку из района. Любовно и зримо, как заправский «деревенщик-шестидесятник» - Гомер русской сельской деревни - описал Пломбир Тютюшкин свои Матерки! И отдельные картины тотчас всплыли в моей памяти…

Вот, на въезде в сельскую деревню, у павших коровников, волнуют рельеф Тосканские холмы навоза, сплошь покрытые роскошным иссиня-зелёным травяным ковром, - природный заказник почитаемых в рыбацких кругах Непроймёнской стороны матерковских червей… Редкая ворона долетит до середины скопища холмов… А рядом, особливо если глянуть с высоты вороньего же полета, хитросплетенье силосных ям и  неизвестного предназначенья, похожих на окопы и противотанковые рвы, валов и канав – давно обвалившихся и благополучно заросших богатырскими лопухами, чертополохом и прочим душистым сорняком… Дальше, на косогоре вдоль речки, неровный рядок срубленных из осины банек, тоже сильно заросших, но уже островерхим лесом жгучей крапивы - дабы, знать, неповадно было девкам, напарившись да с криком диким, на виду у честного народа, к студёной воде голышом сбегать… А вот и эпохальная грунтовая дорога с замысловатой колеёй - и не с одной, и не с двумя, да и не с тремя… Сей большак, вползя в сельскую деревню, превращается в единственную как бы улицу и ведёт, само собой, к магазину сельпо, а далее – куда-то в заповедную даль… На самом видном месте - посреди средней колеи – громадный валун-камень лежит, сам в землю врос; кто приволок, откуда, зачем, сколько лет и зим лежит… – нет ответа. Не все, далеко не все, и не всегда матерковцы послушно соглашаются объезжать сей великий камень… Вдоль как бы улицы вкривь, естественно, и вкось торчат сиротливо столбы без проводов и изоляторов. По обе стороны как бы улицы, за стеной богатырских пыльных лопухов, виднеются местами шаткие плетни и дощатые выцветшие заборы с колами да живописными заплатами, но и с такими дырами, что телок, не ободрав бока, пролезет… А вот и сам телок - глупо уставился и жуёт, и машет лениво нечёсаным хвостом в колтунах репья, а то, вдруг, норовит скакнуть и боднуть мирную и белую козу с медным цилиндром глухо позвякивающего колокольчика на шее; она взобралась зачем-то на поленницу дров и, видно, намеревалась по ребру забора пройти на крышу и далее, мелко суча копытцами, двинуть по наклоненному дугой деревянному шесту телеантенны, но призадумалась; и вот она уже, поводя безрогой остренькой головкой, заворожёно смотрит посреди бела дня в загадочное матерковское небо… Кривые – обязательно! – ворота, едва держащиеся на ржавых петлях, и уныло поскрипывающие от ветра… У калитки лавка деревянная со свидетельским видом на просторную сцену якобы улицы, на коей характер матерковца – от мала до велика - весь как на ладони виден и тыщекрат обсуждён. А на некрашеной и тёплой лавке белая кошечка, сморённая солнышком и ленью, блаженно возлежит, свесивши лапу без всякого предназначенья, или, если, романтический читатель мой, хотите,  указуя ею с обычным для кошек равнодушием на утоптанную землю, где так непосредственны и живописны россыпь шелухи от подсолнечных и тыквенных семечек да пятна от засохших плевков…  Двор неметёный, в старых лепёшках и перекати-горошках, весь в хламе и заросший всяким дурным сорняком, а уже и кустами, да и берёзками тож… И вот оно, наконец, до боли родное пятое колесо от телеги: деревянное, со ржавой железной полосой - нашло свой последний классический приют у солнышком нагретой стенки кособокого сарая… Изба, само собой, тоже давно почернела, завалилась на бок и вросла… Дохлые мухи кверху лапками густо покоятся на пыльной вате меж оконных рам… И звуковой ряд в сельской деревне покоен и умиротворяющ: петухи исправно где-то кукарекуют, собаки беззлобно брешут, комары над ухом звенят, лягушки на речке квакают, воробьи чирикают, вороны опять куда-то собрались и потянулись одна за другой… Пахнет свежим навозом и молочком парным, с лугов несёт медовым духом… Извините, может быть, за бедность мысли, но увидишь, услышишь, вдохнёшь нашу сельскую деревню – и созерцательный настрой души надолго обеспечен… Какой дурак полезет на Тибет?!  

 Был, при колхозе, в Матерках и особливый промысел. Даже четыре промысла: молоко, навозные черви, репейное масло и репейный же мёд. Но об этом позже. Доложил Патрону, что сам знал о Матерках.

-  Вот, Бодряшкин, сводка разведданных о положении в Матерках, на!.. - и даёт мне Патрон распечатки из интернета и снимки из космоса. – Кончаются Матерки, на!.. Какой-то Пингвин с тройным гражданством скупил матерковские земли на корню, на!.. Границы поставил, охрану, местных колхозанов за ненадобностью почти, считай, изжил, на!.. Заросли Матерки трын-травой, на!.. За нас достроили «трын-травизм» в отдельно взятом колхозе, а теперь частный укрепрайон в нашем тылу возводят, на!.. Строят, представь, на бюджетные деньги России и США, на!.. Это вместо переселения русских из бывших республик Союза, на!..  Возьмёшь, Бодряшкин, Тютюху своего и разведаешь обстановку на месте, на!.. Связь держи с бабкой Усанихой, с Афоней-допризывником и Сентяпкой – они  подписанты обращения в нашу Женеральную Директорию. Надо спасать Матерки, на!.. Ну, Бодряшкин, давай, за Родину!

Бибамуснули по второй, закусили лучком и картошечкой - пока тёплая. Патрон тут достаёт икорки красной, зернистой – сослуживцы с севера его не забывают! – и кринку масла крестьянского, потом сдёргивает со стенки кинжал поменьше и принимается бутерброды размашисто и густо-густо намазывать. Ого! Это уже не дежурная закуска! Дело предстоит серьёзное! Сорокалетний «Суворов», свежая икра с Камчатки… Как общаюсь накоротке с начальством – расту в собственных глазах! 

Тогда бегло пробегаю распечатки – по одним заголовкам: «Только не волнуйтесь, господа: «Пьянству – бой!» - это не война»; «Третий фестиваль песни прусских партизан в Матерках»; «Как я в Матерках сошлась с русским дьяволом по имени Максим, или 666 раз в минуту!»; «Официальное сообщение или происки конкурентов? Американо-израильско-российский землевладелец и предприниматель, господин Жабель, он же, по другим данным, Цапель, по воровской кличке Пингвин, обвиняется Госдепом в нецелевом использовании бюджетных средств США, финансировавших летнюю школу демократии для русских туземцев в имении Матерки, округ Короедовск, штат Непроймёнск»; «В Израиле «халяв» - бесплатное молоко для бедных, в России «халява» - предпочитаемый образ жизни. Свежий пример из Матерков»; «Филологическая диссертация. Эстетика местечкового русского мата на примере Матерков»; «Обнажённые воспоминания полнокровной мазохистки: как я подставлялась матерковским комарам и расчёсывала все-все-все покусанные ими места…»; «Матерки разве в Европе?»; «Горячие финские девки в плену и в восторге от матерковских казаков!»; «Частное объявление. 20000 евро тому, кто принесёт скальп Соловья-разбойника из окрестностей Матерков: ну всех уже, удалец, достал!»; «Совет прусского партизана и бывалого экстрим-туриста в Матерки: лучше сразу заказывайте сертифицированный по ISO динамит!»; «Только не волнуйтесь, господа: «Народный фронт» – это не война»; «Строительство мамонтятника в Матерках уже началось»; «Старый лингвистический анекдот из земляночного лагеря прусских партизан в Матерках: партизан языка отловил, отварил, съел»; «Раскрываем секрет: любезный во всех отношениях господин Цапель метит в министры политкорректности и экстрим-туризма России»; «Формула «Матерки»: гонки по просёлочным дорогам на колёсных тракторах российского производства»; «Двинулись на тачанках в окрестности станции Нью-Матерки облавой на Соловья-разбойника, а отловили Русского Маугли: кто из зоологов возьмётся теперь его описать?»; «Новые аттракционы в Матерках: «В горящую избу войди», «Сила есть – ума не надо», «Рыбалка с бреднем», «Одни сутки в КПЗ»»; «Официальный ответ Русского географического общества: Матерки расположены в Европе»; «Пособие для арабов и евреев: как ритуально колоть гоголевскую свинью»; «Только для прусских партизан: график пуска под откос советского эшелона с бронетанковой техникой на следующей неделе»; «Обнажённые воспоминания полнокровной мазохистки: как я подставлялась матерковской крапиве и расчёсывала все-все-все покусанные ею места…»; «Новинка матерковской пекарни: мякина с запахом красной икры»; «Только не волнуйтесь, господа: «Битва за урожай» - это не война»…  

М-дя, заголовочки… И где эта Родина, за которую всё время пьём? В разверзшейся картине Матерков ничегошеньки знакомого, крестьянского, родного - с телогрейками и сапогами на картофельных полях. Есть от чего замутнеть моему бодризму!

Патрон тем временем раскладывает на столе отснятую с военного спутника секретную карту местности, расправляет её и придавливает по углам стаканами, берёт образцово отточенный и обоюдоострый красно-синий старинный карандаш фабрики Сакко и Ванцетти и по-женеральски внушительно склоняется над картой:

-  Докладываю, майор, обстановку, на!.. Вот захваченные неизвестным противником Матерки, на!.. От железнодорожной магистрали Обшаровка-Погромное спешно, по-комсомольски, силами китайцев, протянули ветку к тупиковой станции Нью-Матерки, на!.. Станцию отстроили турки посреди бывшего картофельного поля, на!.. Уже второй год по этой ветке идут железнодорожные составы – с техникой, стройматериалами, мебелью и ширпотребом, а летом прошлого года пустили и пассажирские из Москвы, на!.. От станции в сторону матерковского леса протянута ещё одна двухколейная ветка, на!.. Она огибает южную часть леса и идёт к вновь возведённому турками же мосту через речку Серебрянку. Речка истекает из группы родников «Семь братьев» - потенциально стратегических источников воды, самых мощных в Непроймёнской стороне. По этой, тоже тупиковой, ветке расконсервированные довоенные паровозы еженедельно, по графику, таскают эшелоны с бронетанковой, устаревших типов, техникой – нашей и трофейной, на!.. Заметь, Бодряшкин, за мостом через Серебрянку даже насыпи нет, на!.. Тоннелей и маскировки эшелонов от налётов авиации и спутников-наблюдателей тоже нет! Уму не приложу: зачем отсыпана и укреплена крутейшая насыпь перед мостом, зачем светофоры, стрелки, разметка… вся инфраструктура зачем, если рельсы оканчивается посреди моста?! Судя по фотографиям лежащих под откосом танков, там могут тренировать диверсантов-подрывников. Далее: от станции к ставке в Матерках проложена немцами новая асфальтовая дорога, на!.. Однако, местами - смотри, Бодряшкин, на снимки - местами шоссе превращается в убитый грейдер, а вот здесь и здесь, и на самом въезде в Матерки, вообще шоссе становится полевой родной  раздолбанной тракторами дорогой, с ямами, кочками, пятью колеями… – ну ты понял, о чём я. То есть: фрицы отстроили дорогу уже с проектной потребностью в ямочном ремонте, на!.. А коль скоро в Европе не знают такого понятия – «ямочный ремонт», на!.. следовательно, в проекте дороги участвовали отечественные мастера, на!.. Это, значит, или вредительство наших проектантов-партизан, и за это будем награждать, на!.. или умысел противника, и его нам предстоит разгадать, на!.. По этой дороге от станции в Матерки открытое продвижение нашей разведки невозможно: охраняемая собственность, на!.. Мои соратники по бывшей службе из космоса разглядели придорожную надпись на русском: «Частная собственность! Проезд запрещён, кроме пожарных машин и катафалков», на!.. И ещё по всему периметру захваченной противником территории густо понатыканы таблички: «Private». Должно быть, «Privite» - так торопились цапнуть нашу землю, что в правописании на латинице ошиблись. Получаем: непрошенному гостю по главной дороге можно проехать  только как пожарнику или трупу, на!.. в лес не зайти – «прививки», на!.. к речке не подойти – «прививки», на!.. в поля, в луга не пройти – опять «прививки», на!.. Вот, Бодряшкин, очередной итог либеральной перестройки: нам, русакам, пришлые землевладельцы устроили уже свои особенности национальной охоты и рыбалки. Шагу теперь нигде не ступишь, на!..

-  Имений хотят себе понастроить на русской земле, латифундий: нахватать по дешёвке, пока земли хватает.

-  Latifundia perdidere Italiam! – очень к месту изрекает энциклопедист Патрон.

Это, кто латынь забыл, означает: «Италию погубили латифундии», то есть, крупные помещичьи землевладения.

-  Так точно, - говорю, - пердидере! На века превратили Италию в мировой отстой. Обширные имения ведут к расчленению и ослаблению страны изнутри, к самодурству и междоусобице бар. А местный народ в скором времени стал бы имения с азартом жечь – уже проходили!

-  Нельзя пущать, иначе и России выйдет пердидере. Со всех сторон лезут в  «Рашку-фидерашку». Клеймят, презирают - и лезут. Расчленяют, рвут, на!.. Диаспорный забор хотят поставить выше стен московского Кремля! Чего нам, коренным русакам, собрались проходимцы прививать?! Не исключаю: произошла какая-то утечка - и зона Матерков заражена. Только более вероятно – дезинформация, на!.. Противник косит под карантин, а так называемые «прививки» – для недопущения контролирующих органов, если, вдруг, сунутся, на!..

Патрон не DJ, но по ушам может ездить красиво и долго – старая партийная закалка! Насчёт «привата» тире «прививок», я, как можно деликатней, промолчал: начальство поправлять – себе дороже; тем паче, что, может, и в самом деле произошла опечатка – секретарша опять не выспалась…  

-  Тогда выдвигаемся просёлочной дорогой, – дерзко предлагаю. – Кирзовые сапоги с портянками есть!

-  Согласен! Но учти, майор: на просёлках выставлены секреты типа «Соловей-разбойник» и дозоры типа «Три богатыря», на!.. Ещё вкопанная в землю голова сдувает туристов, на!.. Барражируют патрули на джипо-верблюдах и на трофейных BMW – ловят, якобы, браконьеров, «гастролёров», «зелёных» и бомжей, на!.. Главная задача, узнать: что именно охраняют, на!.. В Матерках же полный разор, на!.. Их колхоз «От рассвета до заката» уже третью пятилетку как развалился, на!..  Всё упало или вросло! Земля не пахана, скотину почти всю порезали, технику распродали, совсем ржавую - в металлолом свезли, на!.. Даже все трубы водопроводные из земли повыдергали - и туда же их, на!.. А потом и сами колхозаны разбежались, на!.. Старухи одни да брошенные на их руки внуки остались – отцов-то нет! Ничего нет! Как населённый пункт – гляди, майор, на снимок! – Матерки лесом заросли так, что их с космоса уже едва различишь, на!.. Значит, вся инфраструктура противника упрятана под землю! Вся, майор! Эшелоны с техникой и стройматериалами, эшелоны с личным составом буквально уходят под землю, на!.. Ты в мирное время такое видел?

-  Никак нет! Разрешите налить?!

-  Разрешаю: надо прояснить! Ещё топографы доложили: в окрестностях Матерков появилась новая высота с отметкой восемьдесят два метра выше уровня моря, на!.. Со времён последнего ледника и мамонтов всё здесь было гладко, и на тебе: выросла, как из-под земли, единственная в округе как бы высота! Это явно вынутый грунт, на!.. Гражданское начальство, знаю, вынутым грунтом засыпает овраги или отсыпает полотно дорог, на!.. А эти отсыпали самый высокий в губернии искусственный холм и дёрном замаскировали его под естественный, на!.. Посреди равнинной местности, на!.. Вот эта высота! – Патрон ткнул  в фотоснимок карандашом. - На высоте восемьдесят два замечены люди с морскими биноклями – ежедневно и в большом числе, на!.. Без маскировки наблюдают, на!.. Чего они там высматривают? В радиусе двадцати пяти километров от холма, - Патрон циркулем очертил круг на карте, - ни одного оборонного объекта, ни населённого пункта, ни даже фермы или курятника или калды, ни развалины церквушки - вообще ничего, на!.. – Патрон, в справедливом негодовании, бросил циркуль в карту. - Полный абзац! Ничего нет, а они всё равно следят, на!.. Веришь, Бодряшкин, впервые в жизни ни хрена не пойму! Хоть ордена с живота снимай, на!.. Мне как прошлой ночью про Матерки доложили, не мог уснуть, на!..  Ну, помянём товарищей!

Встали, без чока третьим тостом помянули отдавших жизнь за Родину в горячих точках. Нет, силён «Суворов»! Аж слезой меня прошибло. И сразу проясняться стало:          

-  Разрешите, товарищ женерал-полковник, изложить два взаимоисключающих соображения!

-  Начинай с ошибочного, на!..

-  Есть! В Матерках затеяли подсобное хозяйство. К примеру, верховный главнокомандующий приказал железнодорожникам взять шефство над сельской деревней: заелись, мол, рельсовые монополисты, ну и потрясти с них деньжат - нефтяников-то и газовиков иногда трусят. Взялись, может быть, возрождать застольные традиции на селе. Только новые шефы специфику земледелия успели малость подзабыть, ну и сработали по своей железнодорожной технологии…

-  Отставить! Даже слышать обидно мне! Нет, Бодряшкин: Савелич умней тебя! Докладываю: генералы и директора знают давно уже - булки не на деревьях растут, на!.. У меня даже за Полярном кругом свинарники и кроличьи фермы были, и полгектара теплиц, я знаю: на деревьях растут огурцы с помидорами, а не салтыковские булки, на!.. Хлеб берётся из гарнизонной пекарни, на!.. И зачем Пингвину собственность на землю? Он же не возделывает землю, как прежде горе-колхозаны, на!.. Там и полей-то самих уже нет – дичь кругом! Лишние налоги платить, на?!. А паровозы и ржавые танки шефам зачем, на?!. А колонна трофейных мотоциклов марки БМВ, в колясках ручные пулемёты, - зачем она курсирует от станции до Матерков, на?!. Возразишь?                 

-  Никак нет! Тогда затеяли диснейленд - с российской спецификой! На Россию и всё русское опять взошла евромода!

-  Хм!.. Диснейленд!.. Скорей уж андеграунд, на!.. Диснейленд типа андеграунд… А что, очень бы вышло по-нашему! Размах, воля, молодецкая удаль и всё такое, на!.. Самим бы осуществить, на!.. Только, пока русский скажет «А», немец сделает «Зет», на!.. А как лих-ко под ширмой диснейленда осуществлять пропаганду и шпионаж!..

-  Смерть шпионам! – кричу, вырвалось непроизвольно.

-  Смерть! Местное начальство за новым собственником, конечно, не следит: кто он – друг или как раз напротив, на!.. Зачем им только андеграунд? Матерки – не Москва, земли – не меряно, а эти роют, на!.. Промышленный шпионаж, пожалуй, вменить уже сегодня можно: открыто ищут старый карьер глины, хотят восстановить местную технологию обжига кирпича, на!.. А подкоп и без того расшатанных устоев?!.

-  Так точно: вменяем Цаплю и подкоп!

-  Предупрежу по вертикали: крестьян с земли сгонять – чревато, на!.. Скинуться на коробчонок спичек - и айда палить! Патриоты у нас всегда найдутся! Уже, считай, нашлись: допризывник Афоня - командир, баба Усаниха – начштаба, Сентяпка – младшенькая: верно, разведчицей пойдёт… Готовое ядро партизанского отряда, на!.. Случись заваруха, десант Савелич кинет… Это вселяет, на!.. Разливай – по последней!

-  Есть! – Разливаю. Вдруг из-за спины Патрона здоровенная лапа чья-то к стакану тянется. Ба! Савелич с портрета наезжает: сам свирепый, ибо трезвее огуречного рассола. – Протопопу, товарищ женерал-полковник, тоже наливать?

-  Так точно! От меня ещё никто трезвым не уходил, на!.. Давайте, офицеры, за Родину!

Если вы, непьющий читатель мой, сочли сей инструктаж за пьянку - это зря! Враги внушают населению пораженческую мысль, что российская армия опасна только на учебных стрельбах. Я заявляю: российские армия и флот – единственные в стране дееспособные структуры! Буде не так, раздетые и битые, давно стояли бы все на коленях в очередях за брюквенной похлёбкой. Просто есть русская специфика для воинских чинов: не пьёшь – зря стараешься, карьеры не видать! Значит, водка армии на пользу!  

И мы тоже выпили из трёх стаканов, закусили, спели… Патрон взялся меня провожать:  

-  Внизу тебя дежурный встретит, отвезёт домой, как заведено. А завтра, в 5-00, подгонят тебе внедорожник – и выдвигайся на Нью-Матерки, на!..  Держи хвост колёсиком! Мочи их в силосе – всех, на!.. Только, Бодряшкин, как друга прошу: будешь сейчас по лестнице спускаться, не ори, как в прошлый раз: «Если с задания не вернусь, считайте меня Дон-Кихотом!» Какой ты Дон-Кихот, на!.. Бескорыстный разбойник ты!..

Ладно, расцеловались. Я тут командую себе: кругом марш! А на лестнице захватил машинально, для верности, канат под мышку, и спускаюсь по столбовой ковровой дорожке. Орать не буду – осознал! Я не какой-то дуалист пернатый, но иногда противоречу сам себе. От Дон-Кихота меня отличает!

Взять, к примеру, ту же справедливость. Справедливость есть правда романтической жизни. По этой части у Дона главенствовали благие намерения, вера, надежда и любовь. Дон свято верил в справедливость, служил ей не щадя живота своего, с великим пафосом и ослиным упорством. Если мерить по благим намереньям, Дон-Кихот выходит самым русским из русских. Беззаветно служить идее справедливости, получая в награду одни лишь пинки да батоги, - это по-русски. Только он выходит ещё и романтик, выпадающий из жития народа – оторванец с обочины пути. Я тоже бываю романтичен - в личной жизни, но только с оглядкою на беспризорный свой опыт: мало ли чего! И, согласитесь, праведный  читатель мой, что может быть зыбче понятия «справедливость»? У Дона это записной мираж  зарождающегося в ту пору еврогуманизма - всё! Справедливость понятие географическое и временное. Евросправедливость индивидуалиста Дона – это вам не справедливость русской общины, позволившей нам выжить тысячу лет. В общине был коллективный орган управления – общее собрание. Никакая царская власть или помещик, или залётный герой собранию были не указ. Решение принимали только «единогласно», хотя бы месяц пришлось несогласных убеждать. Собственность на землю – общая. Кто уходил из общины – ни клочка земли и ничего ему из общего имущества не полагалось. И выходило, что именно русский человек – истинный демократ, исконный, для коего общий интерес всегда выше личного. С обидчиком-помещиком община поступала «по совести»: выделяла нескольких мужчин, и те, по приговору общего собрания, жгли усадьбу, всю семью обидчика убивали и немедля шли сдаваться властям. А потом община отправляла деньги на каторгу семьям сосланных героев, ибо смертные казни из-за вечной нехватки народа в России не практиковались. Вот она - правда былой русской жизни.

Ныне Дон-Кихота сочли бы слишком импульсивным и вопиюще неадекватным в правовом поле, густо засеянном либеральными законами. Дон просто утоп бы в первом же водовороте бурлящего моря политкорректности. Может, прикажете считать, ему и мавры были совсем не хороши?! Мы, ведь, теперь не имеем права обо всех маврах судить по одному неадекватному Отелло. И вообще, Дон – тронутый умом бродяга, хоть санитаров с носилками на него вызывай! Нет, заблуждаться, конечно, и сегодня можно и даже порой интересно. Но если заблуждения у Дона оборачивались для него ренессансными приключениями, то, скажем, мои заблуждения обернулись бы для меня уже постмодернистским концом! Дон защищал первых встречных от несправедливости силой собственной длани и великим духом. Я же сподобливаю народные массы искать защиту у своего законного начальства, а не у пафосных бродяг. Бродяги по определению не способны оценить пользы для общества дисциплины и порядка. Великий дух, когда заблуждается, смешит, я же народ бодрю – чувствуете разницу! Служа начальству – служу народу! Только, как бюджетник, служу администрации непосредственно, а её народу – косвенно. Ну, какой же я, право, Дон-Кихот?! Хотя Дон, по натуре, совсем как я: очень похож на осла - неприхотлив, упрям, упорен, горд, благороден, верен, принципиален, страстен, кусач, устав нарушает редко, вредных привычек не имеет и при том - полезен всем. Это из уважения и ради красного словца Патрон зовёт меня «бескорыстным разбойником», а на деле Бодряшкин из Непроймёнска и Дон Кихот из Ламанчи – одна ослиная судьба.

Тошно всё же: законы, законы, законы – уже со всех шести сторон нас законы обложили. А, ведь, чем больше законов и полиции, тем меньше осуществлённых желаний. Да и острота их пропадает. Разве это желания, если за них можно расплатиться деньгами, а не должно - жизнью, как при Дон-Кихоте?

В вестибюле поймал меня крепкий дежурный, вывел под белы ручки, усадил бережно в женеральскую машину Патрона и аккуратненько так повёз. Вот жизнь! Никто за  мной никогда не ухаживал – так прожил… Детдомовец: чего с кого взять!  Безотцовщина: мало радости, много бедности. Казённый человек по месту жительства доставит – и то полагаю себя обихоженным и почти счастливым…

 

 

          Глава 4.  Сычи

 

Короедовск - район южный, самый отдалённый: выехали под утро. Пломбир Тютюшкин не новый мой знакомец. Кличку Пломбир получил за то, что семнадцатилетним приехав из сельской деревни Матерки в Непроймёнск учиться, он на каждые сэкономленные двадцать две копейки брал не кружку разбавленного жигулёвского пива в ларьке, как все пацаны из институтской общаги, а брикетик пломбира в шоколаде, и поступал так даже в самый лютый мороз, когда все правильные студенты только пьют. Со временем имя по паспорту стёрлось в памяти людей, и он стал официально зваться Пломбиром. Раньше как легко было отличиться! Во всём остальном Тютюха типичный непроймёнец… А! так вы же, любознательный читатель мой, - особливо, если вы, к примеру, закурильский какой-нибудь японец, - вы не очень-то и представляете себе, в чём заключается типичность жителя Непроймёнской стороны. Без всяких интриг объясняю…

На Русской равнине есть немало мест, где большая река не протекает, железных дорог не густо, растительный покров и дико животный мир так себе, а плодородной пашни вовсе нет, и ни тебе нефти с газом, ни другой халявы от природы, даже ветры – и те все чужие, прилетают откуда-то издалека. Свои только дожди, туманы, слякоть да снега, и, разумеется, холодная неудобная земля. Тихая, забытая высоким начальством сторонка. А между тем, исторически, здешний народ – костяк России. Он привык жить сам по себе, как будто и страны общей ещё не обрёл, и власти никакой верховной нет, а местное начальство можно преспокойненько не слушать, не замечать, не чтить. Разве что война опять случится, ну тогда обретается родина на короткий срок – и непроймёнцы первыми лезут в общие окопы, а из них - под пули. А как отгремит, оставшиеся в живых калеки опять множатся как могут и обретаются сами по себе, без государства. В повседневной жизни, если обходится без мобилизаций, здешний народ уже ничем не проймёшь: ни законом, ни приказом, ни угрозой, ни призывом, ни обманом, ни преступлением, ни равнодушием, ни сплетней. Это я ещё общественное мнение опускаю! Правда, чем глубже в либерализме увязаем, тем желающих пронимать становится всё меньше: Москва сама по себе живёт, Питер тоже становится к Европе передом, к непроймёнцам задом, Дальний Восток откалывается к японцам, Сибирь отлегает к китайцам… Это я ещё Причерноморье с Кавказом опускаю! Одни только империалисты - насчёт пограбить - да иммигранты к непроймёнцам в непрошеные гости лезут. А ведь так и до расчленения страны дойдёт. С непроймёнцами пора особо разобраться!

Тютюха, подстать мне, искромётный говорун – буде только в теме страстной натурой своей заинтересован. Но я, как официальное лицо, обязан каждое утро начинать с ознакомленья с обстановкой в стране и вообще. А потому, едва устроившись в машине, вызываю на перекличку автоСМИ, именно те, что не гоняют одни и те же ноты, то есть сами не спят, а служат бодрствующему народу: «В госпитале врачи нас успокоили: телевизор из палаты № 6 в окно мы выбросили сами…»; «Вася, ты грохать козлов и на охоте умеешь?»; «Тут-то архиерей-реформатор и заявил: «Хватит уже нам экономить на огарках! Пора ввести в обращение индульгенции с юридическим статусом ценных бумаг и правом торговать ими на биржах и в исповедальнях!»»; «Профессор, несупротивную общественность интересует: «недогоняющий» - это предательство или диагноз?»; «Передаём заклинания Исполнительного директора правозащитной организации: «Стучи, стучи, стучи…»; «Минувшей ночью, смывая макияж у себя в ванной, девица Клунева принялась неистово утверждать, что родилась в просторах Интернета. Российский же паспорт ей выписан по обычному головотяпству так называемого мирового сообщества. Клунева считает себя Пуповиной тонкого мира и светлым Ангелом виртуальных пространств, и требует первой послать её в ту space по кротовой норе»; «Вчера в городе Колотун прошёл несанкционированный «марш несупротивных». Отцы славного Колотуна, в котором на днях «из-за кризиса» заколотили последнюю заводскую проходную, были всерьёз встревожены порывом населения безо всякой на то санкции поддержать частного работодателя и власть. Сидели бы по домам, как советуют президенты-юристы. Нет, им надо публично согласиться! На всякий случай из соседних районных городов-близнецов – Мочажинска и Повала – власти подтянули две роты улыбчивой полиции в запотевших автобусах. Манифестанты несли транспаранты с вполне приемлемым для колотунского начальства содержанием: «Мэр, вспомни Чичикова! Требуем заболевших и умерших безработных считать трудоустроенными!», «Зачем иммигранты? Даёшь бесплатный детский труд!», «Желаем работать на государство до 65 лет, а на олигархов – пожизненно!», «Кто не работает, тот не ест! Безработные колотунцы требуют прекратить разорительную для бюджета выдачу пособий!», «Даёшь ускорение конца!», ну и прочий аполитичный экзальтаж. На главном же плакате несупротивных мэра Колотуна, господина Покусая, узнаваемо изобразили пилящим совсем невеликую корзину с надписью «Местный бюджет». В кульминационный момент марша к толпе идущих демонстрантов подкатила роскошная иномарка и из неё явился «Кризис». Он был в устаревшем образе толстопузого щекастого капиталиста в чёрном фраке, с бабочкой и с гаванской сигарой в лошадиных зубах. Машину этого Чемберлена тут же окружили ну очень хорошенькие, все в макияже, девушки-анархистки с бумажными цветами в руках и с нашитыми на круглые попы весёленькими заплатами: «Кризиса не ощущаю»; грации образовали хоровод и принялись миленько так, хотя и без всякой женской логики, скандировать: «Кризис, кризис, уезжай!» Однако воодушевлённые безработицей колотунцы быстро прогнали неразумных девиц. «Кризис» приятно удивился такому согласию несупротивных и горячо похвалил их за безмерную восприимчивость к официальной пропаганде, а главное, за упорное голосование колотунцев на выборах за правящую партию недогоняющих, хотя он, «Кризис», казалось бы, уже последним кретинам доказал: начальство, конечно, пашет как шахтёр в забое, но отнюдь не в пользу согласного с ним народа. В закрепление своего тезиса, «Кризис» вытащил из недр иномарки плакат объединительного содержания: «Стадо несупротивных баранов во главе недогоняющих козлов служить волкам-олигархам всегда готово!» - и отдал плакат в руки благодарных манифестантов. И только на городской площади власти Колотуна наконец-то втянулись абсурд происходящего. Кризис, как, бодрясь перед телекамерами, заявил мэр Колотуна, отнюдь не на упавших заводах и не в заросших полях - он в головах отдельных несознательных граждан, которые зачем-то переживают по поводу увольнений и невыплат зарплат и социальных пособий, – и не о чём говорить! И приказал улыбчивым разогнать толпу неуёмных соглашателей. Улыбчивые марш несупротивных рассеяли и, чисто для профилактики правонарушений, на задержанных активистов марша наложили штрафы за переход улицы в неположенном месте. Ни жёсткого месилово, ни вязалово – марш завершился скучновато. Колонна автозаков так и простояла бы пустой, но улыбчивым подфартило – у продмага наткнулись на группу невменяемых бомжей, обвинили их в покушении на «зарежимленный объект», поколотили и увезли блохастых в неизвестном направлении – скорее всего за город, в поле. Однако, губернскому начальству, с присущей ему пиаровским чутьём, пришлось не по нраву типичная манера мэра Колотуна. По представлению руководства, мэр Покусай должен был сломать управленческий шаблон и придумать какой-нибудь оригинальный ход. Как мудрый полководец, ранее посылавший свои легионы на смерть, а ныне, столкнувшийся с непослушанием, он мог бы, например, приволочь на площадь свой новый мерседес и прилюдно сжечь его. Тем самым мэр как бы становился материально вровень с манифестантами и тогда получал моральное право требовать от них повиновения. Или хотя бы основание просить народ не свергать его – посаженного на власть в законе. Смешно, конечно, но такой пиар-ход и по сей день может действовать на простодушных людей не хуже двух рот улыбчивой полиции»; «Ваша честь: это не кража и не партийное задание! Я вообще не знал, что жених – какой-то там босс у недогоняющих. Просто я не успел хороших людей поздравить, сильно переживал, и тогда, под покровом первой брачной ночи через балкон залез в опочивальню молодожёнов. Их самих там почему-то не застал, и с расстройства забрал свадебные подарки, стопку «корочек», какие-то документы, коробку из под  ксерокса с долларами, «Беретту» с обоймами… – всё, что было в сейфе»; ««Старуха процентщица» - устойчивый нарицательный образ в русском мире, и совсем не случайно эта кличка намертво прилепилась к олигарху Сироцкому»; «…в канун ответственных выборов. Передаём ежедневное обращение  нового губернатора Непроймёнской стороны к своему народу. «Родные мои! А поимённо те, у кого сегодня день рождения! Сердечно поздравляю вас с ним! Обещаю выпить за…»»; «На вчерашней презентации нового гибрида саможенящегося жениха в столичном Манеже известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила о недостатках в браколожестве России. «Почему в этой стране простое сочувствие к девушке, если оно выражено в имущественной или денежной форме, до сих пор считается предосудительным? Почему в этой стране все богатые мужчины женаты, а все женихи - не настоящие мужчины?»

На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам-холостяк, ответить, да тут - без всякого предупреждения! - Тютюха как взовьётся на приёмник:

-  Выруби! То врачи в госпитале нас успокаивают, то начальство. Сейчас опять с родных своих «голубых воришек» в Лондоне перейдут на чудо-советников с  Заклемонии!..  

-  Чем тебе варяги с Заклемонии-то не угодили? Пока что их третий год просто тихо-мирно поят - из русского гостеприимства. Нормальные пацаны: в футбол быстро выучились играть…

-  Ещё бы на четырёх ногах не выучиться быстро! Знаем этих варягов: наворовал – и шасть за границу! - идёт в накат Тютюха и, вижу третьим глазом, сверкает в меня очками с худого лица со всосанными щеками. - Они туда хоть тушкой, хоть чучелом – а выедут и вывезут. С обобранными да грязными туземцами не останутся щи лаптем хлебать! Колхоз наш сгорел в угаре перекройки – вот эмигранты и сбежались, как гиены, добивать. Расчищают нашу землю для своего потомства и для поганых дел. Безобиднейшую бабку Усаниху - и ту норовят спровадить из Матерков! И где теперь эта горсть родной земли?! Бубню себе: «Вот моя деревня, вот мой дом родной…», бубню в настоящем времени, а слышу – в прошедшем…

-  А чего варягам тащить из Матерков? – спрашиваю Тютюху невинно, для затравки. – Там уже ничего нет.

-  Окстись, Онфим! Там наша земля, наша вода, лес! А заливные луга, поля, озёра?! Ту же церковь в Матерках разбирают по кирпичику – на сувениры.  Живём, выходит, во «время разбирать камни»! А нам совсем голое место останется? При царях Матерки были крупнейшем имением в Непроймёнской стороне. Храм в сельской деревне возвёл один зажиточный матерковец, в ознаменование победы русского оружия над турками под Шипкой. После революции он, уже старик, - из классовой ненависти к Советам – карьер засыпал и замаскировал, а сам отбыл с Антантой. В эмиграции написал о церкви книгу. Кирпичи, оказалось, месил из местной белой глины, чего-то добавлял в неё, а обжигал кирпич по особой технологии, но по какой – не рассказал. Получился кирпич с безупречным резонансом! Для церквей и концертных залов! Цапель этот, Жабель - нынешний хозяин Матерков - оформляет кирпичи и продаёт туристам, как сувениры. И пытается найти карьер, воссоздать технологию обжига, наладить уникальное производство. Этот жулик уже организовал исследования – и здрасьте вам: матерковский кирпич, оказалось, имеет ещё и замечательные экологические свойства. И теперь – только давай! - может легко продаваться в Европе и где хочешь.

-  Инвестиции! Пусть продают: будут начальству налоги, народу –  зарплата…

-  Ой, оставь: ни налогов, ни народа! Нет в Матерках народа уже! Там сброд: люди есть, а народу нет. Вавилон какой-то, а не родная моя сельская деревня Матерки! Слетелись со всего света на звон монет, подзаработать! Нахватают и смоются при первом сигнале тревоги – и станет ещё пустее и гаже. При развитом империализме народы исчезают. Интерсобственникам и интерправителям племена и роды без всякой надобности: им подай только работников, избирателей, налогоплательщиков и солдат. Завезут на кирпичный завод в Матерки сотню полурабов-китайцев, выпишут одного инженера-немца, выставят кавказскую охрану – всё! А кирпич продавать будет Цапель из оффшора, сам засядет в Лондоне или в Иерусалиме.

-  Палестина торговать полмира научила: арабы и евреи – издревле успешные купцы…

-  Да не отдаст Цапель в российскую казну ни гроша! Пробьёт для Матерков статус какой-нибудь особой экологической зоны по разведению мамонтов, взятки чиновникам раздаст, а налоги – шиш! Обидно! Кабы свой, а то чужак идею отчаяния моего воспринял и в жизнь претворяет! И ладно занял бы деньги на свой страх и риск у «цюрихских гномов», а то в нашу госказну и залез!

Идею отчаяния Тютюхи? Ну конечно! Я сразу припомнил целый подвал в «Непроймёнской голой правде», как всегда броско озаглавленный: «Сельская деревня Матерки как способ обустройства ландшафта для целей развития экстремального туризма». Ладно, философски и в явном расстройстве интеллигентского своего духа писал мой искатель сермяжной правды, с сельским хозяйством в нашей зоне рискованного земледелия ничего не выходит - оно убыточно при любом начальстве, и хорошо только тем, что не позволяет сельскому люду измаяться от безделья и окончательно спиться. Если же мы, наконец, честно признаем, что сельское хозяйство у нас – это не производство, а только традиционный способ занятия населения, тогда давайте попробуем, в духе времени, коль уж объявили капитализм, занять крестьян чем-то более экономически выгодным, к примеру, экстремальным туризмом с русской спецификой, для чего в Европе попросту земли свободной нет. И местный народ почувствовал бы себя, наконец, приобщённым к полезному и хорошо оплачиваемому труду. Далее Тютюха, патриотично язвя, предлагал некоторые направления туризма: блуждание в дремучем лесу, переход через болотную топь, ночёвка в стогах сена, катание на тачанках с пулемётом Максим, автогонки по просёлкам, хождение стенка на стенку, русская баня, казаки-разбойники, рыбалка с бреднем и динамитом, хор кукушек, толстовская косьба крапивы и лопухов… и тому подобное, чего днём с огнём не сыщешь в чрезмерно обжитых европах. На эту очередную интеллигентскую идею Тютюхи начальство, по обыкновению, отреагировало никак. Зато – как всегда - идею просёк хитроумный иностранец: эмигрант не то из Большого Курятника (это я образно так Нью-Иорк называю), не то из Палестины, и как только вышло в России разрешение на покупку сельскохозяйственных земель, он быстро и решительно скупил на подставное лицо земельные паи у матерковцев и заехал в сельскую деревню, как  латифундист из бразильского телесериала.  

-  В Палестине своих лопухов совсем, что ли, нет? – спрашиваю Тютюху с недоверием, хотя, как сам бывал – не видел ни одного.

-  Кончаются. Вся природа в Передней Азии и в Западной Европе кончается, и лопух стал туристическим объектом, как баобаб или секвойя. Почему нет?! Лопух колоритен, эстетичен, задира, буян и медонос, он близок к людям и ко всякой твари! У него русский размах! Нет в Европе травы, мощнее лопуха! Посмотришь на цветущий лопух, тряхнёшь нижний лист, чтобы скатились капли росы, изумишься от души живому гулу и разноцветью насекомой суетни на его цветках – и сам тотчас сделаешься здоровым и сильным! Созерцание красоты и силы плюс фитотерапия! От зарослей богатырских лопухов прёт материей и энергетикой! Подходи, восхищайся, вдыхай, трогай! Силочка по жилочкам лопуха так и льётся-переливается! Экстракт из корня лопуха – лучшая биологическая добавка в наших краях, дармовое общеукрепляющее средство! Или народу не нужно укрепляться задарма? Известные лопухи – в четыре метра высотою – культивируются в усадьбе герцога Бэкингема, в Англии. Их там подают туристам, как самые большие лопухи в Европе! А в Матерках, за баней Усанихи, где пыли нет и речка Серебрянка в двух шагах,  дикие лопухи  стеной стоят, выше крыши, до пяти метров вымахивают, я шестом измерял, а о них – ни гу-гу, хотя Матерки в Европе! Видишь, Онфим, врут и притесняют нас во всём! Герцог Бэкингем конкретно, на бабки, кидает бабку Усаниху, а либеральные авторы в евроСМИ молчат!

-  Кабы только в СМИ. Французские брехуны ещё почище Бэкингема. Алькофрибас, рассказчик у Рабле, как-то от ливня «спрятался под листом лопуха, который был не меньше арки моста в Монтрибле». 

-  Во-во, веками врут и не краснеют! Лопух да крапива за осиновой банькой у речки – вот олицетворение русской сельской деревни в глазах интуристов: готовый, устойчивый брэнд! А у матерковцев к лопуху никакого почтенья нет – иной и подотрётся… Обидно мне: не пожелало местное начальство этого понять, а Цапель воспринял и сейчас культивирует лопухи и крапиву, как на клумбе. Европейцы и американцы отвыкли работать руками – так им в Матерках предлагают: корову подоить, творог отжать, сметану и маслице сбить, растопить русскую печь, для особенных зануд - сплести корзину, лапти. Им это дико интересно! Срубили для них из осины восемь новых бань, поставили вдоль Серебрянки, топят каждый день и парят. И стрижёт Цапель купоны с моей идеи. А ещё проложил маршруты в зарослях крапивы и лопухов: дорожки выложил и водит по ним бенилюксов - те в тихом восторге! Идут осторожно гуськом, смотрят, нюхают, дышат во всю грудь фитонцидами, собирают гербарий из сорняков – эти в Европе тоже заканчиваются, и даже говорят меж собою необычно тихо, как положено в волшебном лесу. Есть особые делянки крапивы - для мазохистов; те уезжают ну просто счастливыми!

-  Побегают голышом по молодой крапиве, играя в «казаки-разбойники», - и счастливы?

-  А кроме счастья им ничего не надо - остальное всё давно уж есть!

-  Понимаю бенилюксов: я тоже был счастлив – три раза…

-  Набесятся в крапиве, а потом усатые казаки на лавке в бане уложат интуристок себе на колени вниз лицом, да из счастливых задниц иглы крапивные вытаскивают, протирают горящие попы огненной водой, могут и ногайкой или кнутом пройтись, а интуристов – почти тем же макаром - обихаживают Марьи-царевны в кокошниках и пышнотелые русалки, выйдя прямо из вод Серебрянки. Впечатлений – на пол оставшейся жизни! А где у них побесишься так? Жизнь зарегулирована, как на конвейере автозавода, взгляд положить некуда, чтобы отдохнул минутку глаз. Неимоверная скучища: не происходит ровно ничего! Кошку на улице машина задавит – уже событие: все местные газеты только об этом и пишут…

А давят, продолжаю про себя мысль Тютюхи, архиредко. У них, бедняг, и кошек уличных, верно, не осталось: как сам бывал – не видел ни одной. Дальше Тютюха рассказал, какие промыслы были в Матерках до реставрации капитализма.  Кроме навозных червей, Матерки славились репейным маслом и репейным же лечебным мёдом, некогда побеждавшими на выставках ВДНХ. Славились маринованными грибами и самым южным в России клюквенным болотом.  Серебряная, считай, живая вода из семи мощных родников, прозванных «Семь братьев», лилась в изобилии и образовывала большой ручей, впадающий в речку Серебрянку, откуда с удовольствием пили тучные коровы из стада, давая удивительное по вкусу молоко. Возили сюда, по знакомству, на это молоко с репейным мёдом и серебряную воду больных детей и стариков из городов – и вставали те на ноги и лазали потом козлятками по тосканским холмам и крапивным долам.  Почти двести лет возили…

Да, простоват, простоват Тютюха для записного интеллигента. Профессиональный интеллигент давно бы погрузился в философский мятеж и виртуально лупил всех направо и налево за гибнущие Матерки. А Тютюха мой, так, интеллигент-любитель - без зажатой крепко фиги в кармане на всякое начальство и собственный народ. Сельская закваска Тютюхи в городе так и не прокисла…

Вот интересно, стал ли Тютюха «шестидесятником», живя в то время? А спрошу:

-  Сегодня, буде живы, «шестидесятники» каялись бы перед обнищавшим народом за свой безумный протест?

-  Честные – каялись бы! - отбивает, без промедления, Тютюха.

Знать, думал об этом. А продолжил он так… "Шестидесятники", в большинстве своём,  это талантливые честные - в понятиях своего времени - люди, разочаровавшиеся в социализме советского партийного разлива. То, что давал простым людям социализм,  гораздо важнее какой-то свободы слова и прочей либеральной пурги, которую – в своём воображении! - обожали "шестидесятники". Они не представляли себе, что свобода слова у нас мигом выльется во многоэтажную изощрённую ложь, в порно, в рекламу, в хамство, в истребление отечественной культуры, уничтожение русского языка и дебилизацию людей. В итоге сегодняшним гражданам России ценности "шестидесятников" оказались совсем не нужны и даже, пожалуй, вредны. Советская творческая интеллигенция желала «свободы», соблюдения авторских прав, тиражей, западных гонораров… – хотела, короче, денег и удовольствий в обмен на свои «таланты» и «службу». Наши творцы, владея умами граждански развитых советских людей, считали, что при западной демократии обстановка вокруг их талантов воссияет лучами всемирной славы и в карманы потекут реки злата, а вот серьёзная публика будет, как при социализме, по-прежнему носить их, таких золотых, на руках, а дамы – по-прежнему в воздух чепчики бросать. И это властители душ! Публика же, став, как и творцы, свободной, либеральной, то есть, сменив духовные ценности на материальные, вмиг отвернулась от своих властителей – и нет вам, господа, по-прежнему ни тиражей, ни телеэфира, ни рек злата, но уже нет и вознесения на пьедестал, благоговения к творцу, духовного вождизма, и нет даже привычного сонма хорошеньких поклонниц. Оказалось, при надёже-демократии в западном варианте чепчики, в виде лифчиков и трусиков, девицы бросают в эстрадных артистов, а вовсе не в интеллигентов от культуры. Остаётся с грустью развести руками: безответственные дураки вы, господа "шестидесятники", - капиталистической жизни совсем не знали и не понимали, а подталкивали к ней советский простой народ. С такими горе-командирами в первом же бою погибнешь. Знай "шестидесятники", на чью, в итоге, мельницу льются их таланты, многие из них сто раз подумали бы, прежде чем творить шедевры, ослабляющие советскую власть. Объективная претензия к "шестидесятникам" десятков миллионов людей заключается в том, что благодаря деятельности творцов – хотя не только ей, конечно, - простые люди потеряли: заботящееся о них государство, часть своей Родины, часть культуры, уверенность в завтрашнем дне, заработки, надежду на новое жильё, сбережения, и часто даже само желание жить… Десяткам миллионов людей жить стало материально хуже и противней! Что этим десяткам миллионов свобода слова, к которой так стремились "шестидесятники"? Нынешние творцы получили свободу высказываться, но и нынешние власти имеют свободу их не слушать. А у миллионов разве сегодня появилась какая-то серьёзная возможность свободно высказаться? Что раньше свободно выговаривали на кухнях, то сейчас свободно высказывается в интернете и где угодно – с тем же околонулевым результатом. Простым людям либерализм ничегошеньки не дал, одни какие-то неощутимые воображаемые свободы, а вот отняли у людей ощутимо. Творцы смыслов, впрочем, ничему не учится: в скором будущем коллизия с "шестидесятниками" повторится. На сцену общественного внимания выходит новая плеяда талантливых честных людей, только уже разочаровавшихся в олигархическом госкапитализме…

А вот, наконец, и Короедовский район. Въехали в Сычи – соседи и некогда заклятые враги Матерков. Уж никто и не помнит, откуда эта вражда взялась, но лелеяли её в обеих сельских деревнях бережно, как свой неповторимый эпос. Свадеб ли касалось, футбольных матчей и спартакиад, сенокоса на спорных участках, выборов в депутаты, проводов в армию… Любые совместные мероприятия заканчивались «стенкой на стенку». Для этого даже, по особливо принципиальным случаям, назначали дату и время свалки в Поповом Углу - на просторном великолепном по красоте заливном лугу, кой длинным языком, между Серебрянкой и оврагом, вклинивался в угодья Сычей. Это место ещё при царях принадлежало Матерковскому храму, и именно здесь ушлые сычовцы сповадились воровски косить, как считали, ничью траву, и здесь чаще всего сталкивались с матерковцами, нанятыми попом-батюшкой на сенокос. Вот вам и Попов Угол! Зачем, спрашивается, попам сенокос за двадцать вёрст от сельской деревни, когда кроме телеги никакого транспорта не было? Попы – старинные земельные олигархи и собаки на сене. Патрон всегда говорил: где попы, там народу худо. Чего он так с Савеличем сошёлся? Из единства и борьбы противоречий, разве что. В Сычах, однако, колхоз устоял: председатель был уж слишком грозен и силён физически – собственноручно бил свой народ за нерадивость, воровство, пьянство и вообще – для острастки. Сычовцы же, понимая, что начальству без побоев с ними справиться ну никак невозможно, даже гордились и хвастались друг перед другом: меня Пред бил три раза, меня – уже семь, как уголовники гордятся – сколько зон сменил. И когда соседи, Матерки, развалились, сычовский Пред скупил за бесценок и за обещания всю их сельхозтехнику, быков-производителей и свиноматок, овец и тёлок, и всё, что пригодится, увеличив тем самым залоговую базу под банковские кредиты – и до сих пор на этом добре выживает…   

Тютюха отыскал в мастерской своего знакомого, Шмурдяка, ныне главного инженера местного колхоза «Привет». Поприветствовались. Инженер Шмурдяк в паре с переодетым в гражданское участковым милиционером Пёсогоновым предусмотрительно и в тайне ото всех метил технику - комбайны, трактора, сцепки агрегатов и всё подряд, дабы найти, если кто из соседей или фермеров по наводке уворует. Шмурдяк - мужик степенный и во всём средний, обросший семьёй и малой родиной. Пёсогонов – явно холерик, очков не надо, а на вид большой работящий парень тридцати лет - перёд толкачом, зад буксиром, - с большой головой и упрямой прядью курчавых седеющих уже волос, упавшею на глубокие не по возрасту складки лба.

Тютюха:

-  Ну что там в Матерках? Отсеялись?

-  Шутишь, Пломбир? – вскидывается инженер Шмурдяк. -  Как Ёрш асфальт пахал, ваши в поле не выходили.

-  Колхоз давно скапутился, - добавляет участковый Пёсогонов. - У вас, в Матерках, теперь заказник с ландшафтным земледелием.

Я:

-  Заказник?! На матерковцев, что ли, охотятся?

-  Пока ещё не охотятся, - говорит инженер Шмурдяк, - показывают зрителям, как американских индейцев в резервациях. С одной разницей: индейцы рядятся в перья и курят трубки мира у костра, а ваша массовка давится в очереди у магазина сельпо за ржавой селёдкой из бочки, и все пьют водку декалитрами и матерятся почём зря – всё на потребу интуристам. А матерковских мужиков заставляют клянчить у интуристов на водку. Попробуй-ка у немца, француза или еврея выклянчить на водку!

-  Докатились… Американские индейцы, - припоминает Тютюха старые вырезки из газет, - потомки Оцеолы и Монтимого Ястребиного Когтя, те хотя бы хлопочут о придании резервациям суверенитета – это чтобы в них не действовали федеральные законы и налогов не платить. Индейцы племени пекотов из резервации «Лисья чаща», в Коннектикуте, открыли казино и живут припеваючи за счёт него. Там сотни игровых столов, тысячи игровых автоматов! Матерки – туда же?

-  Пингвин у властей добивается, чтобы население Матерков объявили потомками казаков атамана Платова – с вольностями, землями и своим воинством, - докладывает участковый Пёсогонов. – Я видел бумаги в районе. Только народу фиг что достанется - всё загребёт хозяин.

-   А в самих Матерках народа уже нет, – говорит инженер Шмурдяк. – Сброд один, а коренные мрут и не родятся.

-  Побиться даже не с кем стало! - поддакивает участковый Пёсогонов, тряся непослушным чубом. – Считай, не ходили на матерковцев с той ночи, как Ёрш асфальт пахал. Своих, сычовских, председатель бьёт, а нам кого? В Попов Угол матерковцы вообще перестали ездить, даже в засушливый сезон: травы мало, а они не косят – не нужна! И свадеб никаких! Ни тебе футбольных матчей на первенстве района, ни концертов самодеятельности. Скукота! Вот разве что осенью, на проводах в армию Афоньки, удастся отметиться?..

-  Допризывник Афоня? – вспомнил я письмо у Патрона. – Наслышан. Что за парень?

-  Афонька – боец! Я с ним бился, – воодушевляясь, взмахнул кувалдочкой участковый Пёсогонов. – Кудрявые блондины все бойцы! Метр девяносто два росту, плечи – в дверь боком входит, руки-клещи! Будущий десантник! Если молодым героем не закопают, дослужится до генерала!

-  Пока что – местный Маугли,  - влезает с объяснением Тютюха. – Вернее, Кинтаро – «золотой мальчик», герой-легенда у японцев: наделён огромной физической силой и понимает язык диких зверей. Афоня полудикарь, однако ж, к удивлению моему, зрит в корень и здраво рассуждает. Суровый малый, смельчак, с общинной жилой. Мне даже не понятно в нём - откуда что взялось? Может, через Интернет поднатаскался? Не терпит чужаков и пьяниц. Чуть что ему не по нраву: в морду кулачищем бац! – и вопрос решён. Политкорректностью не тронут. В лесу несколько землянок держит, гнёзда на деревьях сколачивает из досок и ветвей, знает все большие дупла: оружие там, наверное, хоронит. Придёт из леса - ходил будто за грибами, - а руки машинным маслом пахнут: мне баба Усаниха говорила…

-  Оружие хоронит?! – аж присвистнул участковый Пёсогонов, просветляясь в лице. – Готовый партизан! В сводках Короедовского РОВД попадалось года два назад: Афоня сам изгнал из Матерков троих пьянчуг и поджигателей, и бомжей городских тоже всех зачистил, ещё до Пингвина… Последний дельный молодой в большом некогда селе! Уедет – пусто станет в Матерках. Вот уж заскучаем: не с китайцами же нам дружить! Сычи придут Афоньку провожать! Главное мне исправить пропуска на всех желающих…

-  А что, въезд по пропускам? – спрашиваю Пёсогона.

-  Как в зоне! Если без понтов, вам надо ехать на станцию. Туда из Москвы через пять часов прибудет поезд с туристами. Матерковское начальство - Пингвин, то есть - обязательно будет на станции гостей встречать и…

-  Почему Пингвин? Цапель, - поправляет участкового Тютюха.

-  У нас зовут Пингвин, да и похож! Пингвины - гомосеки! 

-  Не, я с понтами! – честно признаюсь. - По сигналу с места: прибыл разведать обстановку и доложить кому след…

-  Чтобы затем атаковать врага на его территории?! – вставляет, сразу повеселев участковый Пёсогонов. – Как, мужики, на дело пойдёте, я примкну! Мы теперь как на границе живём: объявите «В ружьё!» – я мигом подскачу. Матерковские угодия теперь концлагерь! Окружили по периметру табличками «Частная собственность»: заступишь, тронешь что – квалифицируют как покушение, могут даже колено прострелить - серьёзно! Телята наши где-то пролезут, или по оврагам, или по каменному броду через Серебрянку в матерковские земли пройдут – всё, назад выдачи нет! А примешься звонить, грозить, рапорты строчить и правды искать – тащат в суд. Измотают и таких штрафов понавешают, телята золотыми станут – лучше сразу бросить и забыть! Клянусь офицерской честью: концлагерь Матерки! Я таких в Палестине насмотрелся. Хоть кино про нацистов снимай! И местных на работу не берут! Мой братан, «сварной», и жена его, медсестра, живут в Короедовске, прослышали они о зарплатах и послали в Матерки свои резюме. В ответ: чрезвычайно, мол, польщены вниманием к нашему проекту, но, к глубочайшему сожалению, у вас лицензий нет. Чтобы работать палатной медсестрой - не операционной, а простой палатной, градусник поставить! – у них лицензия нужна! Мой братан всё равно поехал, один – выяснить: считал ведь себя асом! Ладно, привезли его на сварочный участок – ну, покажи своё уменье. Как раз варили трубы – нержавейку в аргоне. Ё-моё! Да я, рассказывал потом, такого оборудования, такого изобилия материалов и оснастки отродясь не видел! Даже в кино! А как немец на его глазах варил! Шов – красавец: тонкий, ровный, как на капроновом чулке! Потом братан неделю с горя пил - так самолюбие задели! А как просох, стал мылиться куда-нибудь: учиться еврошвы варить. 

О, думаю, учиться! Как товарищ Ленин завещал… Я тоже всем твержу: «Учи матчасть, дабы остаться живу!» А что, интересно, ненаглядная красавична моя, Блондина из мукомольного техникума, ответила бы, спроси я её: «Что такое брак шва?»

-  Совсем местных не берут? – адресуюсь теперь уже к Пёсогону.

-      Берут, кто поопрятней, повеселей, чтобы любил выпить, но ещё не спился. Матерковские мужики спились уже, приглашают наших и короедовских. Зарплаты у них в разы выше, а вот премии работникам Пингвин не платит.

-  Премии теперь – «пережиток социализма», - бросает с издёвочкой Тютюха. - Какой смысл капиталисту давать премию, когда работа уже сделана? Наоборот, под сдачу работ хозяин норовит избавиться от лишних рук.  

-  Было дело… - вступает с приятным воспоминанием инженер Шмурдяк. – Как Усан на пенсию вышел, я сколько в Матерках борон, катков, сеялок ночами понатырил – с дальних полей!.. А теперь шиш, даже скучно! Ничего у вас нет! А то имущество, что есть, какое-то чужое: страшно брать - его для нас тоже вроде как нет. В тютельку Пёсогон попал: концлагерь Матерки! Соседа потеряли! Выморочные Матерки: местных осталось от силы двести душ, с Сентяпкой вместе, дети не родятся уже третий год подряд…   

-  Понимаю, обидно: воровать не дают, - перебиваю исповедь инженера деликатно. – А какая новизна в Матерках сильнее всего смущает сычовские умы?

-  Ничего там нет! – рявкнул, возбуждаясь, участковый Пёсогонов.  - Я с пожарной лесной вышки на матерковские земли смотрел: ё-моё! – вообще ничего нет! Стройка комсомольских масштабов, а визуально – будто строят дикое поле и дремучий лес! Все рубки запретили, даже санитарные, оставили один аттракцион: «Валка леса бензопилой «Дружба»»…

-  Занятие не для слабаков, - соглашаюсь.

-  Главное, что смущает, - перебивает инженер Шмурдяк, - всем командует один человек! Начальник всего один, а тысячи разноязычных людей, работают, как  заведённые, не покладая рук! Вот услышите в Матерках: в одиннадцать ноль-ноль на железке, у моста, раздастся взрыв – хоть часы проверяй. Нет, имеется, конечно, в Матерках и среднее звено: по направлениям люди руководят, только начальниками себя не считают и – их вообще не видно и не слышно! Вот нас здесь уже два начальника: я начальник над мастерскими, нефтебазой, гаражом, над котельными и водопроводом, трансформаторной подстанцией, над механизаторами и всеми людьми, кто на этих объектах работает; Пёсогон – начальник порядка и соблюдения закона. И, тьфу-тьфу, едва справляемся! В колхозе управляемость - только через мат и кулак преда, ну и мы с Пёсогоном иной раз нерадивых с боков подбиваем…

-  Вы, значит, - переспрашиваю инженера Шмурдяка для пущей верности, - начальником себя ощущаете?

-      А то! Я…

-  А я - нет! – перебивает экспрессивный участковый Пёсогонов.

И тут же он, преображаясь, по-молодецки дико ржёт и тычет кувалдочкой в плечо инженера Шмурдяка:

- Этот, блин, начальник… - не могу: расскажу! – он на единственный в Сычах асфальтированный перекрёсток вылетел… на новенькой своей, не обмытой даже, легковушке… вылетел, «как начальник», а Терентич - на ржавом Кировце - выехал навстречу «по правилам движения»… Ну, умора!..

-  Урок дураку! – отмахивается от кувалдочки главный инженер Шмурдяк, не расслабляясь. - В Сычах болтают уже: почему, дескать, в Матерках один иностранец со всем управляется, без побоев и мата, и вообще без русского языка, а вас тут целая свора - и толку нет? Почему, товарищ Бодряшкин? Народ не тот или начальство не то? Вы там, при верхах, должны знать всё!

-  Ну, всё только телевизор знает… - хотел было я шутить.

-  Да мы без понятия, чего эти умники с экрана говорят! – стал уже гневиться участковый Пёсогон. – Птичий язык какой-то, чужой нам, ненавижу! Я с тяжёлым ранением в госпитале лежал, очнулся: вокруг койки стоят врачи в халатах, в масках, руки в карманах держат, одни глаза из-под хирургических очков, обсуждают моё бренное тело, сыплют терминами, все деловые, а я понимаю только одно – мне кранты, готовься откинуться, лейтенант Пёсогонов. А после медсестру подозвал, - что? «груз 200»? - оказалось: кризис миновал, иду на поправку, а вот витаминчики поколоть не помешало бы…  

-  Высокое начальство ещё не выработало язык, на коем могло бы правильно с народом объясняться, - говорю утвердительно. - Вот-вот новое начальство…

-  Высокое начальство с людьми давно уже не говорит от своего имени, - перебивает Тютюха, - оно только зачитывает экспертные тексты. А поскольку государство либеральных бюрократов боится мнений экспертного сообщества, то заказывают тексты только «нашим экспертам». Заказывают им «объяснения», а не анализ и прогноз. Либералы от власти боятся: привлеки они к практической работе действительных интеллектуалов, истинных учёных, и их, либералов, назначенцы, кто непосредственно аппаратно-директивно страною управляет, окажутся отодвинутыми от власти за профнепригодность.

-  Начальство зачитывает тексты своих экспертов, ладно! – ещё сильней ярится Пёсогон, тряся кудрявой прядью на лбу. - Но половина слов, понятий - иностранные, смысл не наш! Зачем иностранные слова без нашего смысла?! Значит, эксперты – иностранцы? Тогда само начальство в телевизоре – кто нам? Ну, если они со своим народом говорить на понятном языке не хотят – кто они нам: чужие, враги?

Снова, думаю, имеем «проклятый вопрос». Никак, буза в народе зреет. Общество спокойно, когда задаётся глупыми, а не «проклятыми», вопросами. Эх, выйду на пенсию и засяду-ка я за эти «проклятые вопросы»: приведу их, главное, в систему, а системы решаются легче, чем стохастика с бифуркацией…

Отвлечёмся… А ведь в «птичьем языке» начальства, говорящего с народом, ничего  за 2500 лет не изменилось. На линии Кремль-Сычи восстаёт, по сути, та же картина народных собраний в Афинах бронзового века. В мирное время аттические крестьяне жили по своим деревням и редко заглядывали в город. В V в. до н.э. в Афинском государстве проживало примерно 30000 полноправных граждан - мужчин, женщины не имела права голоса, - а кворум на народном собрании составлял всего лишь 6000 голосов, то есть 20%. Крестьяне, очень редко участвуя в общих собраниях, были не искушены в ораторском искусстве: они принимали за чистую монету всё, что приходилось выслушивать на собраниях или в судебных заседаниях. А поскольку опытные ораторы, защищая групповые интересы, выдвигали и в одинаковой степени доказательно обосновывали прямо противоположные точки зрения, у простых крестьян голова шла кругом и они понимали лишь одно: начальство и богатеи обводят их вокруг пальца и оставляют в круглых дураках. Отсюда у греческого народа возникло и устоялось недоверие к речистым лидерам демократии - демагогам, – и народ испытывал открытую враждебность по отношению к науке убеждения – риторике – и её носителям–философам, слившимся в собирательный образ всегда себе на уме софиста. То же самое происходило в демократическом Древнем Новгороде, где на собраниях простыми гражданами манипулировали ушлые боярские роды и цеховые группировки. И сегодня то же самое: крестьяне не попадают в «кворум» общего собрания России, где решаются главнейшие вопросы государства, и не понимают, кто из говорящих телеголов им полезен, кто вреден. А из непонимания - недоверие к властям…       

-  «Птичий язык» российское начальство переняло у Запада, - опять предваряет меня Тютюха. Вот разошёлся! Наверное, мало говорит с людьми, всё больше пишет. – На Западе лидеры стран и корпораций самоуверенны, миссионерны и кичливы. Они давно уже не «говорят» со своим народом, а «выступают» перед избирателями, перед налогоплательщиками, мировой общественностью, «выступают» в целях рекламы групповых интересов, в целях идеологической и экономической войны… А как говорил с народом Ленин, вы помните из школьных учебников?  

-  Я помню фотографию… - истужился инженер Шмурдяк. – Ленин присел на ступеньках лестницы, у сцены, и что-то пишет на бумажке…

-  Вот! – вскрикивает аж Тютюха. – Это Ленин на конгрессе Коминтерна, готовится к выступлению: дадут слово – вскочит на трибуну и скажет на русском языке то, что народ сразу поймёт и примет. Скажет людям, кто виноват и что делать. Скажет без нынешней тошнотворной помпы и фанфар, без фрикций ряженого потешного кремлёвского полка, без думского хора благонамеренных сирен. Первые лица теперь через пятиметровые кремлёвские двери разве с народом говорить идут? Нет, они идут выступать перед теми, кто на своих праздниках кушает торты в форме «Ленина в гробу». Вот перед ними они и ботают на экспертной фене…

-  Так они «свои» или «чужие»?! -  уже свирепеет участковый Пёсогонов.  

-  Да уж не те отцы-командиры, которые положат конец ограблению страны! - в ответ взвивается Тютюха. - Власть у нас, вы знаете, чиновничье-олигархическая, власть денег. Такая власть на Западе хоть кое-как успешна, в России – пагубна. И пусть нам власть не воет с экрана о своём патриотизме, о защите национальных интересов. Как только я её вытьё заслышу, хочется сразу уточнить: интересы чьей же нации ты так рьяно защищаете? Уж не русских, чувашей и мордвы! И народы это понимают. Сколько активисты от правящей партии недогоняющих ни пытались подогнать людей под свои знамёна, "народ безмолвствует". Значит, народ не признает эту власть «своей». Выходит, старший лейтенант, это «чужая» власть. Она существует сама по себе, она не опирается на народ, она оглушающе хвалит себя, она развлекает и веселит народ, но делает для него самый минимум, только чтобы не скинули и не отобрали нажитое непосильным трудом. А критерий для минимальности дел у власти один: массовый протестный выход людей на улицы. Это единственное, что может привести к смене политики власти.

-  А смена политики означает, по-твоему, смену первых лиц, всей верхушки? - вопрошаю я оратора. – Это, как ни относись, набравшие опыт люди, а большим политиком и управленцем в одночасье не становятся. 

 -  Теперешних первых и приближённых к ним лиц не обязательно нужно сажать, высылать за кордон или даже просто снимать с должности: за редким исключением, те же самые люди, если им гарантировать неприкосновенность, развернут политику на любой градус…  

 -  Как те же люди? – отшатывается участковый Пёсогонов. - Власть же, сами говорили, «чужая».

 -  В России властные традиции капиталистического толка ещё не сложились, - отвечает Тютюха. - Властная элита государства формируется лет двести, а у нас капитализму сколько?

 -   Ну и власть! – усмехается, аж присвистнув, участковый Пёсогонов. – У нас такой новый комбриг был - что дышло. Ладно, наш мужик переживёт эту власть. Русским уже приходилось жить при чужой власти, и под оккупантами – ничего, выжили. А чужая власть непонятная загнётся сама - ещё прежде, чем терпение у народа лопнет…

Отвлечёмся. «Воскреснем ли когда от чужевластья мод? Чтоб умный, бодрый наш народ хотя по языку нас не считал за немцев», - уместно припоминаю я цитату из «Горе от ума». Да, опять, как во времена Чацкого, простой народ относится к высоким начальникам, как к иностранцам – потенциальным врагам отечества: друзей-то за кордоном, как при СССР, теперь нет. Почему же, осведомлённый читатель мой, простые люди не разумеют своё начальство на телеэкране? Я, конечно, беру только те случаи, когда профильный начальник преднамеренно не запутывает и не брешет. Отвечаю: суть не понимают из-за формы изложения. В телевизоре высокое начальство говорит для специалистов всего мира, включая советников с планеты Заклемония. А дабы излагать содержание ёмко, то есть покороче, но не теряя сути, надо шпарить профессиональными терминами, определениями, ссылками, за коими скрываются известные спецам понятия и факты. Народ далёк от сонмов этих понятий и фактов, потому не усваивает и термины. С русским народом следует говорить эмоционально, без терминов, наглядно, и обязательно с жестикуляцией, потому что народ много работает именно руками и ногами, а не головой, жесты облегчают понимание. Крестьянину надо прояснить! Незатейливо, с образными формулировками, дабы скорее дошло. Возбуждённому поисками правды русскому народу околонаучными обиняками всего не прояснишь: шпарить след напрямки! Если же слушатель попадается тормозной, убеждать его, напротив, нужно спокойно и терпеливо, как раньше излагали тему лучшие общественные лекторы, а сегодня осталось лишь в работе с душевнобольными. Изложи наш президент свою застольную речь по моему рецепту Пёсогону где-нибудь здесь, в Сычах, в бане – эмоционально, простыми словами, с жестами, мимикой, улыбкой и лёгким матерком - и старлей, уверен, поймёт даже президента. Но вернёмся к нашим осинам…        

-  Высокое начальство и сегодня не чуждо своему народу! – говорю построже. – Надо понимать: со всем населением необъятной родины не перебратаешься, иначе кремлёвское начальство и министры уже завтра явились к вам, в Сычи. А ко всем новациям местного начальства вы отнеситесь с понятием. Не отвергайте с порогу всё чужое.  Зарубите: в классическом западном капитализме трудовой менталитет совсем иной. У них руководитель направления сполна получает из рук того, кому наёмно служит, и потому начальником себя не считает. Начальник у них один: хозяин, и ему принадлежит всё, кроме воздуха – пока кроме воздуха. А у нас руководитель низкого ранга собачится день и ночь и получает очень скромно - по евромеркам. Посему, стремясь заработать хоть что-то, авторитет, например, он вынужден позиционировать себя большим начальником, очень большим начальником и даже целой властью, дабы своим авторитетом или кулаком попирать нижестоящих, и отбирать у них недоданное ему бюджетом или владельцем бизнеса…  

-  Ага, попирать и отбирать всё-таки… - многозначительно басит участковый Пёсогонов; ручкой кувалдочки он чешет свой затылок и заметно призадумывается…  

-  Нет, давай ещё раз! – теперь уже окончательно супится инженер Шмурдяк. - В Матерках осталось своих двести душ и тысячи полторы-две строителей и обслуги со всего мира, общаются через переводчиков, а начальник один – Пингвин - и справляется. В Сычах всего четыреста душ, общение без переводчиков всем понятное и короткое – мат, и начальничков воз и маленькая тележка, а народ плохо управляем. Отчего?

-  Народ, с точки зрения управляемости, делится на три части:  дураков, умных и то дураков, то умных. Дураки и умные легко управляемы, но их меньшинство. А с большинством - то дураками, то умными – беда в масштабах государства! Это как с жёнами: с умницей или дурочкой мужу легче лёгкого выработать стратегию поведения и остаётся только следовать ей, а вот с женою, коя ведёт себя без всякого графика то умничкой, то дурой несусветной – намучаешься и проклянёшь всё на свете, а именно таких жён большинство, ибо в Евразии живём. Вот так «проклятые вопросы» и лезут из всех щелей. К тому же организация труда у русских имеет национальную специфику. Поэтому управленческая методика западных учёных додиков - в чистом виде - нам не указ, скорее вред. Начальство, организуя труд русского народа, должно не просто, как у буржуев, заплатить, а, по ситуации, и, конечно, зная меру, должно работника похвалить, наградить, пожурить, отругать, наказать, поставить в пример, уважить, попросить, отвлечь, взбодрить, уговорить, защитить, обещать ему, помочь в личной жизни, взаймы дать и, наконец, выпить с ним… Мы не турки, мы не германцы и не китайцы. Это им достаточен мотив: работать за кусок. Таких Цапель и нанял, и тем избежал мороки с непонятным ему и, вероятно, даже презираемым русским трудом. С разгильдяями церемонятся только у нас: других-то нет. И надо пока ещё церемониться! Но и побыстрей учить! Иначе глобализм заменит русских на этих самых турок и китайцев. Русскому труженику становится хорошо не по одним деньгам! Русские люди неприхотливы, даже аскетичны: вышли-то из холодных землянок, из заснеженного леса, с дикого поля, из монастырей и всяких катакомб. Зачем нашим предкам нужны были в ледяных катакомбах деньги? Русским, в отличие от остального мира, не может стать хорошо от одних только денег: истинно «хорошее» лежит для нас за пределами денег. Спроси любого из нас: как поживаешь? Даже если всё распрекрасно, ответим в лучшем случае: да, вроде, нормально… так себе… ничего… Прекрасное опускаем в «ничего»! Ставим знак равенства между гедонизмом и аскетизмом. А вот американец расплывётся в улыбке во все шестьдесят четыре имплантанта: у него, на людях, всегда всё «файн!» Он индивидуалист, он сделал себя сам и начхать ему сто раз на сотрудников и на своих соседей - они для него конкуренты. А мы, сегодняшние русские, вышли из народа, из общинно выжившего народа, мы до сих пор крепко-накрепко связаны с ним исторической коллективной памятью. Наш человек считает: или всем, кого он видит и знает, должно быть хорошо, или всем - плохо. Посему русскому народу так нравится, когда власть показательно мочит олигархов в сортире, хотя понимает - показуха. Увы: у русских ещё не прижилось убеждение, что хорошо может быть всем, а значит, ты как бы не имеешь права даже объявлять, что тебе хорошо. Иначе обидишь сотрудника, соседа, нарушишь равновесие в коллективе, вызовешь зависть, сглаз… «Мне хорошо!», но подразумевается: «всё равно мне плохо, ибо я сострадаю людям». Не может быть хорошо испытавшему давление общины, барина, церкви, безумного начальства, алчных иноземцев… Из этого замкнутого круга русским ещё долго не выбраться: запад нам не поможет, и никогда не помогал. Русский человек только-только начинает меняться: ценить сегодняшний день, вслух гордиться своей работой и семьёй. Русский остаётся ещё открытой для всех раной, через кою виден живой пульсирующий организм…

-  Идеальная натура для художника-реалиста, - мычит вдруг Тютюха. И продолжает уже с издёвкой. – Только продуктивно ли нам делить народ по уму без оценочного мнения начальства? У нас, если умный, но без протекции, то дурак, а если дурак, но с протекцией, то умный…

-  Выходит, что ли, - не унимается инженер Шмурдяк, отмахнувшись зубилом от Тютюхи, - только когда русские станут все умными или дураками, страна сделается управляемой и расцветёт?

-      Репейный типун вам на язык: дураками-то зачем! – говорю построже. - Ни к чему нам явление  литературы превращать в житейскую скверну! Управлять дураками легко, да не выгодно в исторической перспективе. Умные и нервные повсеместно сгоняют с земли  спокойных дураков. Животрепещущая судьба Матерков – наглядный тому пример. Надо срочно, как по команде, умнеть! Да умные и живут дольше – это объяснённый наукой факт. Когда в народе не хватает ума и воли, торжествует натив - беснование и стадность. Нельзя в народе возбуждать «проклятые вопросы», иначе текущему начальству и за царей придётся отвечать. Возбуждённый народ становится людоедом: разорвёт от восторга или от ненависти - как рвут назначенных знаменитыми артистов или заклятых врагов - тоже, увы, иной раз назначенных. И то начальство успешно, кое, лавируя, дурашливо-безвольный народ свой удержит и направит. Русская тройка – не шутка классика! Русским народом по нашим колдобинам - это не колонной немцев на германской трассе управлять. Грамотность народа и внушаемость его со стороны начальства сродни процессу созревания вина. Неграмотный народ плохо внушаем, ибо держится за здравый смысл и традиции; это пока виноград – материал для будущего вина. Полуграмотный народ легко внушаем, ибо пробудилось самосознание, традиции начинают уходить; это - бродящее молодое вино: оно может и ёмкость взорвать, если газ не выпускать. Грамотный народ опять становится не внушаемым, потому что всё понимает и создаёт новые традиции; это - зрелое вино. С грамотным народом начальству нужен договор с понятными и справедливыми правилами сотрудничества, и дабы стороны его взаимно соблюдали. Цапель не заинтересован ни в каком народе вообще. Ему подай глобальный, а значит, безликий, наёмный труд; ему бы деньгу с земли быстренько поднять и унести. Сегодня он Матерковские угодья прихватил, завтра казино в Бейруте возьмётся строить или Великую китайскую стену по камешку продавать – ему всё равно…

-  Ё-моё! а может, и нам без начальства попробовать? – аж вздрогнул участковый Пёсогонов, удивляясь собственному вопросу. – А что?! Был бы дождь да гром… Поставить в Сычах одного – да, хоть меня…

Ну, чисто детский сад в погонах! Не зря товарищ Бендер, по случаю, приравнивал милицию к детям. Но, Пёсогон, чую, правильный мужик: вон как смотрит! Значит, наболело…

-  Без начальства?! Ладно, заглянем в историю! Тысячу лет назад тому славянам и фино-угорцам прожить без начальства вполне было возможно. Тогда у власти была одна забота – организовывать защиту родных земель от этнических врагов. Через пятьсот лет  начальство уже необходимо стало и для объединения страны, ибо у нас войны были с размахом, восточные - межэтнические, а не как в Европе - войны западные, междусобойчики, только между герцогами да королями, когда сражались в поле профессиональные воины, народ оставался в стороне, и всё имущество, как правило, оставалось цело. В русских войнах города и сельские деревни жгли дотла и убивали всех до одного, под корень, или угоняли в рабство. Крестьянин раньше был неуправляем вообще никем, кроме своей общины. Легальное законодательство его почти не касалось. Да и не было ножниц законов, равняющих всех под одну гребёнку. Потому: «что город, то и норов, что деревня, то и обычай». На Руси и в молодой России исторически главное противоречие было между человеком и природой, а не между народом и начальством. Страной одновременно правили три царя: царь-холод, царь-голод и царь-начальник. Старшим всегда был царь-холод, средним – голод. Читаем в летописях: ударил мороз – посевы замёрзли; дожди поля залили – урожай пропал; пришли мыши – зерно съели; ударила молния – хозяйство сгорело, река русло сменила – рыба ушла… За ней ушло и поселение, кто выжил, ибо рыба была единственной круглогодичной животной пищей. А князь или престольный царь не имел определяющего значения в жизнедеятельности народа: он не спасал от холода, голода, мора и всех бед - только от этнических нашествий. Главный русский враг – холод! Россия – самая холодная в мире страна. Россия на географической карте выглядит красиво, на политической – так себе, как все, на климатической – синюшной, никуда не годной. Треть станы отрезает полярный круг, ещё треть – приполярные пустыни. Полстраны лежит в вечной мерзлоте. Наши главные демоны – Дед Мороз и Снегурочка. Эти литературные образы возникли вне русской мифологической традиции, но в духе народной поэзии. Некрасовский образ Мороза, Красного носа, властелина зимней природы, восходит к древнему сознанию русского народа, он в самую тютельку отражает сложившиеся суеверия о таинственных силах северной природы. Подстать Морозу и Снегурочка из пьесы Островского. Эта ёлочная парочка, начиная с «Поэтических воззрений славян на природу» Афанасьева, трактуется в рамках славянского «метеорологического мифа», то бишь, извечной борьбы солнечного света и тьмы, тепла и холода, солнца и грозовой тучи, а по неявной сути - между жизнью и смертью. А вот Островский уже прямо вводит в свою пьесу внефольклорный конфликт между Морозом и Солнышком, как между смертью и жизнью: юная языческая Снегурочка жертвует собою ради весеннего света и тепла:

 

          Но что со мной: блаженство или смерть?

          Какой восторг! Какая чувств истома!

          О Мать-Весна, благодарю за радость,

          За сладкий дар любви! Какая нега…

 

Холод и темень отбирают у русского полжизни. Да при одном слове «осень» мы впадаем в уныние и - ещё зима не пришла – уже томительно ждём весны. В семнадцатом же веке случился даже малый ледниковый период. Тогда замёрзли Темза в Лондоне и Сена в Париже, а на Красной площади в Москве, где снег всегда убирали и шла торговля, земля от мороза ёжилась гармошкой, в трещины проваливались колёса телег по самые оси и кони в них падали, ломая ноги. И двадцать четыре года в этом веке на Руси были голодными. Тогда-то русские и побежали с севера на юг, дабы хоть как-то согреться и что-то кушать, а вовсе не за свободой. Если внутренней свободы нет, внешняя – всегда на погибель. Холод и голод, а не начальство, гнали русский народ на Дон и Волгу, хотя там жили этнические враги – кочевые народы, куда страшнее родного начальства. Тогда и появились казаки и разбойничьи, удалые песни. Семнадцатый век – последний в глобальном противостоянии русских с природой. Потом явилась НТР - наука с техникой и революциями – сразу урожайность поднялась и стали лучше в домах топить, и бежать уже не надо стало. Это теперь к нам с юга безземельные горцы бегут – на сытные равнины и в натопленные дома. Волжанин Ленин и в сибирской ссылке посидел и прожил в Европе без малого двадцать лет, - он знает, что значит для страны технологическое тепло, свет и солнце. Как пришёл к власти в России, заявил лозунг: «Социализм есть советская власть плюс электрификация всей страны», и объявил первый общероссийский план развития - ГОЭЛРО. И вот, когда царь-холод и царь-голод под натиском знаний стали терять своё владычество, тут-то организующая роль начальства и поднялась. И - при глобализации - продолжает расти. Сегодня высокое начальство последние тучи над Россией разгоняет, а для русского человека главное – солнце. Теперь бытиё народа определяет исключительно начальство: единый – от недр до солнца! - властно-вертикальный царь. Нет жизни праведной в народе без указаний от высокого начальства! Здравомыслящий человек должен верить во всё, что исходит от анфасного начальства. А как иначе жить? Ты разве каждую минуту подозреваешь, что, мол, опять задумало начальство нечто противное разуму и конституции страны? Противничать родному начальству – суета одна, да и откуда взяться уверенности, что ты разумней и правильней его?

-  И Западу начальство нужно? – испрашивает участковый Пёсогонов.

-  Ещё как! – говорю убеждённо. - Они кучнее живут и добра полно – есть что защищать. Отмени начальство – и в анархии пострадают все…  

-  Так точно! – рявкает, страшно возбуждаясь, участковый Пёсогонов. – Начальник должен быть един! Что такое решенье коллектива?! Кто его видел?! Бабы у колодца «нарешают», а на собрании все молчат! Что по вертикали приказали сверху – пусть нижние чины исполняют! И чтоб никакой бузы! А то дожили: в армию взять некого! Дети в Сычах больные все, тупые, перестают учиться вообще! Уже не могут без ошибок диктант с доски списать! Парни матчасть не знают, ленивые все и слабаки: на турник, если какой допрыгнет, висит, болтается как дождевой червяк! Спрашиваю допризывника: «Подтянуться можешь сколько раз?», отвечает: «Пол!» За девчонок перестали драться! Футбольное поле в школе берёзками заросло! Ничего пацанам не надо – только курят, пьют, гоняют музыку с утра до ночи, всё ломают, жгут. А этот телевизор!.. В Сычах осталась единственная общая забота: скотину тырить, птицу, браконьерничать в лесу и на прудах, солому воровать, силос, красть технику у соседей, косить сено чужое…  

-  Кто ворует, кто косит, - щерится тут в напарника инженер Шмурдяк. – Думай, лейтенант, что говоришь!

-  Мы и воруем, мы! – кричит уже, весь красный, участковый Пёсогонов. - А теперь метим, как своё! Как ночь – всё село в движение приходит: отправилось на промысел! Я-то, допустим, знаю: кто и что у кого спёр и где хранит. А только как поймаю вора, в правление приведу, сразу Пред - мне: «Ты, Пёсогон, этого пока не трогай – пусть должен будет… И того не вяжи – отработает…» Жена издевается: «Какой ты, к чёрту, страж порядка – лизоблюд ты без хребта! Трус! Знала бы – замуж не пошла!» Ё-моё! Клянусь, как офицер, перед вами всеми! Не стану больше выгораживать жульё и врать! Пересажаю всех к… - узнаете тогда Пёсогона! А уволят со службы – пойду лупить моджахедов! Воры все! Да ну!..

И участковый, в сердцах, хвать инструментом оземь!

-  Я не вор, - скромно говорю, - я честный. По мне, хоть завтра устные деньги заводи…

-  А у нас в Сычах все воры поголовно! – не унимается участковый Пёсогонов. – Родились, наверное, уже готовыми ворами!

-  Искать воров или неворов на биологическом уровне методологически было бы неверно, - говорю построже. - Воровство - социальное явление. С эволюционной же точки зрения, "воровство" - в кавычках! - это явление обязательное для всех биологических организмов, оно закреплёно в генофондах всех видов. «Воровство» - это добыча пропитания, отъём крова, похищение невест, обретение других ресурсов для выживания биологической особи в ходе конкурентной борьбы. Кукушка, подкидывая свои яйца, "ворует" услуги по выращиванию своего потомства. Белки, мыши и другие грызуны ищут и "разворовывают" запасы соседей. В дикой природе "воровство" - фактор выживания, без какой-либо социальной подоплёки…

-  Вот спасибо, утешили, - бурчит участковый Пёсогонов. – Только наш уголовный кодекс шепчет о другом.

-  Это имущие люди придумали и закрепили в законах понятие "воровство", дабы с помощью государства защитить своё добро. А пока накопленного добра не было – в первобытно-общинном строе - не было и "воровства": кто смел, тот и съел, всё забирал сильнейший или умнейший. Так что биологически все люди «воры», потому что хотят жить. Естественная жажда жизни, как правило, сильнее всех законов, навязанных индивиду обществом. Теоретически воровать должны абсолютно все, не считая или считая при этом свои деяния воровством. Про сычовских мелких воришек говорить даже неудобно. Ну, с поля украл копну соломы или с тока - мешок зерна. Ну, совести нет – и пусть себе крадёт: сам поест, а на внутреннем рынке мяса меньше не станет. Какая разница для населения страны, чьё мясо покупает на рынке – колхоза или частника? При мелком воровстве в первую очередь страдает этика, а этикой пренебрегают в тяжёлые времена. И только если воровство начинает ощутимо нарушать порядок в экономических отношениях, оно должно считаться общественным злом и преследоваться по закону…

Но Пёсогон уже не слушает: «Да ну!..» Без размаха зашвырнув кувалдочку в  молоденькую и не пыльную ещё крапиву, отходит к изгороди, чертыхаясь и отирая ветошью промасленные руки. Потом вослед кувалде бросает тряпку, ложится на траву под куст цветущей розовой сирени и со злою надсадою и выливнем крепких междометий кричит в нашу сторону:  

-  Осточертело всё! Уеду к… в Палестину воевать! Делать «секим башка» - кому прикажут!

-  После службы в «горячих точках» никак не приживётся к сельской жизни, - с неподдельным сожалением вздыхает инженер Шмурдяк. – В Короедовске на днях повесили объявление для дембелей: «А ты записался в миротворцы?» Вот итог…

-  Читал я недавно интернет-дневник миротворца в Палестине, - усмехается тут сардонически Тютюха. – Утром он защищал арабов от евреев, напавших ночью. Днём защищал евреев от арабов, ответивших утром. Вечером снимал презерватив, чистил оружие, обувь, мыл ноги и спать. В нарядах и на «операциях» ни разу не выстрелил даже в воздух. И, пишет, так в Палестине миротворят уже лет сорок! На век Пёсогона тоже хватит…

-  Воюют уже в презервативах? – поражается инженер Шмурдяк. – Допрыгались буржуи со своей эротикой и сексом. Так у них всюду проникает СПИД?

-  Пыль! – иронизирует Тютюха. - Презервативы входят в комплект наёмника. Образцовая, кстати, забота о солдате - без моральных сантиментов! В Передней Азии пыль куда опасней СПИДа, а американская М16 – не наш Калаш: боится пыли. Миротворец надевает презерватив на ствол винтовки – так и миротворит с резинкой на мушке.

-  Лучше бы с бомжами у себя под носом разобрался, - с досадою бурчит инженер Шмурдяк. - Зимой поселились в брошенном доме троица – никакого житья не стало! Раньше дверей никто не запирал, а теперь железные ставят! Шарят по огородам, по сараям, даже в погреба залазят, бельё с веревок тянут, провода все срезали, не привязанных собак ловят и едят. А у честного, вишь, Пёсогона один ответ: нет вещдоков, хитры, канальи, никак не подловлю! Да живи без круговой поруки, сычовцев можно хоть сегодня всех пересажать! Кто только будет хлеб растить и скот разводить?

Тут со стороны деревни в ворота машинного двора заходит суровый на вид мужик. Пнул ногою в колесо ближайшего комбайна, до крайности непритязательного с виду, застывшему навечно в линейке неготовности,  и, не приближаясь, в нашу сторону кричит:

-  Зря, начальник, метишь: эту падаль оживить нельзя!

После чего плюёт на заржавелый диск спущенного колеса и топает грузно в мастерскую.

-  Механик, - со вздохом, комментирует главный инженер Шмурдяк. – Переживает… Как, правда, будем урожай таким металлоломом убирать? На этом старье до поля-то не доедешь… В прошлом году из десяти комбайнов собрали восемь. Сейчас, в лучшем случае, соберём шесть, а скорее пять. Значит, молотить будем до снега… Потерь сколько!.. А пахать когда?..

-  Пахать… - вздыхает Тютюха, думая о своём. – Как Ёрш асфальт пахал, Матерки как единый организм, стали распадаться. Наш пред стал пенсом и уехал, а за ним в город, подались зоотехник и ветеринар… И большое молочко в Матерках водиться перестало… Вот он, оскал антиколлективизации! О ней так много говорили неолибералы - по традиции большевиков. Только бескровной, как и коллективизация, она не будет – пёсогоны и афоньки не дадут: если олигарха земельного из охотничьего ружьишка не положат, так сожгут имущество, но просто так с земли не уйдут. Жгут уже исподтишка…

-  Поверишь, Тютюха, - инженер Шмурдяк, для убедительности, даже руку на  горячее сердце положил, - сычовцы вашим сочувствовать даже стали. Раньше гараж или конюшня в Матерках сгорят - мы хохотали от души, выпивали даже по такому случаю: так, мол, им и надо, матерковцам-дуракам. А как Ёрш асфальт пахал, мы, конечно, опять посмеялись, только не весело уже: стало доходить - это уже слишком, дико, это чему-то исконному в нашей крестьянской жизни конец пришёл. И сегодня мы солидарны с Матерками, хоть вставай и ополчайся, как перед общим врагом. Я бы вашим, клянусь, всё уворованное отдал, вернись в Матерки народ!

-      Так умнеет народ: если не за партой, то на пепелище! – говорю с уместным пафосом.

А хорошо, между прочим, сказал, не хуже самого Патрона! Нет, я умней Савелича!

-  Матерки упустило исключительно местное начальство, - с убеждённостью сельского интеллигента реагирует Тютюха. - Из-за кремлёвских стен кинули ему последний в стране не поделённый жирный кусок – землю-кормилицу – на! дели по справедливости и пользуй. А местные деятели земельку-то не озаботились окучивать самим, а выставили на торги. Естественно, чужаки безземельные тут как тут: слетелись, зацепились и выживают – и русские опять в дураках, только уже без родной земли!

-  Не, мы же работаем… - возражает, было, инженер Шмурдяк.

-  Работает всё больше Цапель, уж очень любит деньги, - перебивает Тютюха с внушительной укоризной. - Мы всё больше живём, а работаем аврально.

-  На буржуев тоже нападает слабость, - возражаю. - В ЖИВОТРЁПе, по обмену, целых три месяца стажировался один американец. Не турист из Америки - этот одни лишь фасады видит и подученных экскурсоводов слышит - а, можно сказать, головой окунувшийся в нашу жизнь дельный такой америкос.  Мне поручили отвезти его в аэропорт. Так после традиционных проводов у Патрона он уезжать не хотел: в канат на лестнице вцепился руками и ногами, не отдерёшь, и трубит, как слон из зоопарка: не пойду! не лечу! лягу! Неужели, спрашиваю, так понравилось у нас? Да, говорит: мы работаем, а вы живёте!

-  Блеск! – в кои веки соглашается Тютюха. - Правда, смысл затеняется трактовкой терминов! Что мы называем работой, у них – жизнь. Мы и на работе живём, а они и по жизни работают. Мы к вечеру домой пришли, по хозяйству пошвырялись, у кого оно есть, – и водку пить или на диван. А Цапели всего мира вечерами да ночами сговариваются: где бы да как бы ещё деньгу поднять или местечко у распределительного крантика занять, да приговаривают меж собой, как лопуха очередного кинуть…

-  Не-не, вы хотите сказать, русские не умеют и не хотят работать?! - совсем уж оскорбляется инженер Шмурдяк, сжимая зубило и кувалдочку в чёрной истресканной пятерне. - Давайте разберёмся! Мы здесь, в Сычах, как пахали весь прошлый сезон – и что: на буграх хлеб сгорел, в низинах – вымок, еле-еле собрали на семена и заложили на корма! Но это разве значит: русские не хотят работать?!

Русские не хотят работать: тема прямо в сердце! Тут и участковый Пёсогонов вернулся – сам напряжён по струнке, ушки на макушке! И механик переживающий о способе оживлении падали, уже в робе, с инструментом, подошёл, закурил, махнул бригаде механизаторов, показавшихся в воротах – те тоже, без улыбочек, подтянулись и взяли нас в кольцо. Слушатель, вижу, подобрался серьёзный, при железе! Пусть уж меня в Матерках обождут… Русский крестьянин плохо информирован, но смышлён: с ним должно говорить без резонёрства и кудрявости, смело брать за живое. Уклончивая же манера говорить заражает народ рабским духом. Нуте-с, братцы:

-  Знаю: в правлении вашего колхоза до сих пор красное знамя в углу стоит - за  пятилетку в четыре года. Да, есть трудовые заслуги перед государством - и у начальства, и у его народа. Однако утверждаю: русские люди не хотят во всю силу работать! Им всё время кажется, что их обманывают и что их труд не принесёт им никакой особливой пользы. Вот каждый и пытается сам – как бы в ответ - обмануть. Ситуация с обманом в трудовых отношениях уже веками воспроизводит сама себя. Русские слишком долго прожили вне конкурентной среды, просидели в крепости, хотя рабами были только по форме - не по содержанию. У нас до сих пор: в народе - полная анархия, в начальстве – неограниченная свобода принятия решений. В Западной Европе курортный, по нашим меркам, климат, всё в изобилии растёт и размножается, и отовсюду море рядом: что произвёл – погрузил на корабль, быстренько отвёз по ветру и продал. И у них крепостное право исчезло уже в пятнадцатом веке. На Руси не было тёплых и близких морей: что в великих муках произвёл, то на продажу изволь тащить к чёрту на куличики, тысячи вёрст, и всё больше на собственном горбу. А крепость отменили на четыреста лет позже, чем в Европе! Вот вам истоки неприхотливости русского человека и злополучной нашей «лени». Вот почему у нас так любят вспоминать развитой социализм: при нём били уже не всех и далеко не на смерть, а крыши над головами строили, дешёвое питание раздавали, бесплатно учили-лечили, отдыхали на юге по солнечным путёвкам, и каждому труженику соображать не нужно было – что производить и как продавать, зато всегда можно было ждать незаслуженных подарков от начальства. И у русских – это важно! – всегда оставалось свободное время, дабы подумать о жизни и, тем самым, сохранить душу. А с работающим американцем, дабы поговорить пять минут, нужно по телефону делать appointment - есть у них время сохранить душу? Русский мужик никогда и никуда сам не торопился: поспешишь – людей насмешишь. Но коль самого приспичит или если из-под палки, то работал много, быстро и успешно. А кнуты и батоги были – ого-го! За несколько лет до своей смерти, Сталин даже запретил снимать двухсерийные фильмы: «Народу смотреть две серии некогда!» На Руси, говорю, была одна беда, но большая – холод! Зима длинная, морозная, дорог нет вовсе, зато глубокий снег, волки, тати – куда лезть начальству из своих палат и народу от своих изб? Весной распутица: опять не пролезешь - только парус да вёсла. В неизбежном итоге: русские во всю богатырскую силу, что копили зимою, работали только четыре тёплых месяца в году – это в три раза меньше всего остального, обогреваемого солнышком, мира!

-  У них там, в Европе, морозов, что ли, совсем нет? – вопрошает участковый Пёсогонов, удивляясь на собственный вопрос.

-  В Европе и зимы-то нет: как сам бывал – не чуял ни одной! У них есть только мифы и страхи о зиме – так они холода боятся. Один английский литературовед даже предположил, что Шекспир в образе Гамлета изобразил мифологического бога зимы: и тот и другой замораживают и убивают всё живое вокруг себя; оттого Гамлет европейцу страшен, а русским, привычным к смертям от холода, он всего лишь неприятен. Пока не было в России технологического тепла, русский не жил одной непрерывной жизнью. Для русского, каждое лето – новая маленькая жизнь. Я так и вижу средневековую мать, как она внушает сидящему на печи дюжему сыночку: «Не ходи со двора, сиди! Руки-ноги целы, глаза целы – чего тебе, детинушка, ещё надо?!» Случайно ли степняки с юга и востока набегали исключительно в начале лета, когда росла трава – корм для лошадей, а с запада лезли только зимой, когда замерзали болота и дороги становились проходимыми. Отсюда - от холода и великих расстояний - пошла у русских главная болезнь: ничегонеделание сегодня, откладывание трудов на потом, и томительное, выматывающее ожидание лучших времён, счастья. А это никакое не счастье! Это просто не хватало нам солнышка, тепла. От безлюдных опасных расстояний русский человек молчалив, вся Россия тиха и молчалива. От них у нас взялась традиция проводов, какой нет ни у одного народа в мире: проводы всем миром, с разудалой песней и гульбой, чтобы заглушить слезу и неизбежную тоску о близких. Рекрутский обряд у нас сложился похожим на ритуал похорон – в обоих уходах причитают, – а вот обряд возвращения солдата не сложился вовсе. Из армии, как из могилы, не возвращаются:

 

          Не надеюсь я, любезный мой,

          Возвратиться тебе с поля здравому.

          А тебе-то, мой любезный друг,

          Непременно быть убитому…

 

Помяловский ещё писал: рекруты для избавления от солдатчины отрубали себе пальцы и рвали вон зубы. От этих, непомерных для пешего человека, расстояний скрип телеги и стук колёс железнодорожного вагона звучат в ушах русского совсем по-иному, нежели для европейца. И всё потому, что уход из родного дома часто означал расставание навсегда. Дворян с пятнадцати годов - ещё безусыми подростками! - отправляли на царёву службу и, попади отрок в отдалённую крепость, мог никогда уже не вернуться в отчий дом - даже всего один разок, на побывку! Солдат-новиков, то бишь, новобранцев, провожала сама община: отправляла на двадцать пять лет - тоже, считай, безвозвратно. Если вдруг только покалечен был, а не убит, то доживал уже в мужских монастырях - такая у них государственная функция была, за это им казна земли даровала и освобождала от налогов. Монастыри строили всегда как военные крепости для русской армии и, случись, неприятель обложит монастырь, инвалиды лезли на стены и по второму разу подставляли грудь. Людей труда и хороших воинов не хватало всегда – и на Руси, и в царской России, и сейчас. Особливо служилых дворян - воинов-профессионалов. Русские люди до конца девятнадцатого века не осознавали себя гражданами страны как единого сообщества. Они воспринимали себя членами очень узкой социальной группы – деревни, группы деревень одного церковного прихода, или городка. Какой патриотизм, какая экономика могла быть при плотности населения 2 человека на квадратный километр, когда в остальной Европе было 20-30? Саукаться бы жениху с невестой, дабы поскорее лечь! Что наука говорит: если для получения благ нужно прикладывать непомерные личные усилия, трудовой мотив ограничивается лишь целью физического выживания – всё! Зачем лишнего производить, если нет возможности прибыльно продать? При таком безлюдье никто, кроме властного начальства, до конца не понимал, что такое страна и государство, как его строить и защищать, в каком направлении работать и что делать вообще. Начальству приходилось заставлять народ строить и защищать страну только из-под палки – объясняться с безграмотным не всегда возможно. От безлюдья и неразвитости государственных инфраструктур взялось это «затерявшееся чувство долга» у русского крестьянина: он никогда не хотел идти на войну, защищать свою родину, предпочитал членовредительство, лишь бы избежать рекрутского набора или призыва. Понятие родины у крестьян сложилось только в ходе первой мировой войны: тогда, сев в вагоны-теплушки и на баржи, десятки миллионов мужчин впервые увидели свою страну. До эпохи НТР сверхзадача русского человека была одна – просто остаться живу, а у европейца – разжиться. Обе задачи успешно выполнены: мы, евразийцы, выжили, европейцы разжились. А в каком оцепенении были народы Сибири, где холода и расстояний больше нашего?! Обычная по меркам Европы и Азии трудовая деятельность на Руси часто была наказуема смертью. Когда деятельный русак лез на холод, на голод, на татей или же вопреки начальству и супротив этнических врагов, а потом и против церкви - то погибал, не оставляя потомства. Выживал «ленивый» - в кавычках ленивый! Руси тысяча двести лет, значит пятьдесят поколений. Даже если отбросить несколько последних, когда появилось свет и тепло в домах и на предприятиях и стала возможной круглогодичная работа, сорок поколений отбора холодом на такую «лень» – и русский народ стал тяжеловат на подъём: долго запрягает. Это у какого ещё народа главный эпосный герой на печи тридцать лет пролежал – «силу копил»? Но это всё, товарищи, сказочная русская лень, сказочная! И у западноевропейских народов в средневековых сказках упоминается заветная «страна Кокань»: там по небу летают жареные гуси, и те же булки на деревьях растут, а на каждой лесной полянке страждущего халявы героя ожидает вертел с поросёнком над горящими углями костра. Мы к их сказочной германской или галльской лени относимся с улыбкой, а они на русских сказочных героев почему-то негодуют. По мне, даже хорошо, что Россию со всех сторон враги тревожили: не уснули русские сладким, крепким, смертным сном, каким засыпает замерзающий человек. Оставалось русским короткое лето: «один день год кормит» - и это только у нас. Но что за короткое лето успеешь сделать? В итоге: щи у народа жидковаты, а бриллианты у начальства мелковаты. Русские люди привыкли подчиняться внешним силам природы, и оттого они легко подчиняются общественной внешней силе – начальству, и, к несчастью, не только своему родному. В индивидуализме внутренне свободных людей и в их принудительном внешнем объединении заложено серьёзное противоречие. Отсюда вырастают специфические суровые требования к качеству управления в России. Русский человек и сам охоч принимать решения, но это, как правило, неосознанные, случайные, ситуативные, половинчатые решения – их с лёгкостью отменяют, забывают, меняют. А вот к осмысленному принятию и сознательной реализации своих собственных решений рядовой носитель русской культуры мало годен и до сих пор: ему привычнее плыть по течению, подчиняясь внешнему давлению природы и начальства. Властная рука объективно необходима русскому народу: она объединяет людей для противостояния силам природы и врагам, для разрешения всякого рода неопределённостей. Природа, этнические враги, да и временами перегибы профильного или чужого враждебного начальства столь тяжко и грубо давили на русского человека, что он с младых ногтей соотносил это давление с кознями нечистой силы, кои, если не погубят самого мужика, то уж верно отберут прибавочную стоимость его трудов. И потому обретал наш мужик за глухим забором, на рожон не лез и не поспешал на бесполезные труды. Русские люди Царя-холода таки одолели - единственные в мире превозмогли холод! Мы создали великую цивилизацию, не уступающую романо-германской и любой восточной. Значит, умеем работать не хуже немцев и китайцев! «Лень» – не добровольный выбор русских! Главное – понять себя и преодолеть тысячелетнее наследие своих невзгод и отступающих ныне холодов и расстояний. Потепление климата нам только на пользу! В аналогичных условиях на севере Канады цивилизация не сложилась вообще – до сих пор там бегает одно зверьё. В США сегодня упали три снежинки – закрывают школы и жизнь замирает: холод! В Австралии термин «сибирские морозы» применяют СМИ, когда температура падает до +13 градусов по Цельсию. Русская «лень» была сезонной - зимней. А коротким летом трудились, обманывая бога! Именно климат приучил русских к авральной работе. Объяви сегодня в стране мобилизацию, аврал – и русские в миг станут лучшими работниками в мире. По воскресеньям и праздникам христианский бог запрещал «работать», да не запрещал «помогать»: вот и помогали друг другу в страду с утра до ночи! И поныне летом никто в америках-европах больше русского в поле не работает!  Ярлык лентяя нами не заслужен. Просто русский ищет не богатства, а достатка. Поработал достаточно – и отдыхай, не рви жилы, не сгоняй тоненький жирок: пригодятся зиму пережить. А если ты по своему архетипу не рвёшься к богатству, сиё не значит, что лентяй! Традиционный для русских, во многом ещё сельский, трудовой цикл - раскачка-работа-аврал – должен учитываться при планировании. И, конечно, важна справедливость в трудовых отношениях: требование безусловной справедливости – основополагающая черта русского национального характера…

 -  О, да! - иронизирует Тютюха. - Ища справедливость, мы требовательны к себе и к окружающим, себе подобным. Даже порой немилосердны: все права человека имеет, мол, лишь тот, кто живет справедливо, то есть - в традиции русской культуры - выполняя свои обязанности перед другими. Но странно, почему эту требовательность мы не распространяем на начальство? Будто оно у нас числится не за людей, а как особое "явление природы". И, прости Онфим, я понимаю внутренние принципы русской независимости не по твоему бодризму, а скорее по Помяловскому: ничего не делаю, значит я свободен; нанимаю, значит я независим; не труд нас кормит, а начальство и место; дающий работу – благодетель, начальник – кормилец; отсюда и вытекает у русских презрение к труду, как признаку зависимости, и любовь к праздности, как имеющей авторитет свободы и человеческого достоинства.

-  А у евреев не вытекает? - вскипает участковый Пёсогонов. – У арабов, французов? Давайте все ляжем и станем независимы! Твой Помяловский не интеллигент, случаем? Бред какой-то! Мы хотим работать, да начальство не даёт! Своим, русским, работать и жить становится негде, а запустили иностранцев! Растворяют страну в мировом пространстве: уже все капиталы чужие, орудия труда чужие, рабочие руки чужие, землю кругом огородили, а что наше-то? Россия пока ещё самодостаточна. Значит, нам полезен изоляционизм – относительный, конечно. Ворьё - в тюрьму, крупные предприятия - национализировать, а так называемому бизнесу оставить парикмахерские, автосервис и цветочные ларьки. А то не хватает им своих рабочих рук! Они пусть сначала выучат народ, а затем требуют по уставу – и будут им золотые руки…

-  Слово «работа» имеет корень «раб», - возражает Тютюха. – Люди даже у придуманного бога не рабы - дети, а у начальников – рабы…    

-  Ладно, у предков и стариков не было стимула, – гнёт своё инженер Шмурдяк. – Сегодня в Сычах и котельная тепло даёт, и зарплату платят, и стимулов полно, а почему молодые не рвутся на труды? Среди молодёжи ваш Помяловский торжествует. Молодые и работать не умеют, а уже не хотят. Сопляк ещё, а: «Пусть дураки работают!» Мы, родители, этому их разве учили?    

-  Главное для родителей не учить, а воспитывать. Техника усложнилась: сегодня родители и педагоги уже не могут дать молодым людям необходимые профессиональные навыки. А молодых надо, - загибаю перед носом главного инженера три пальца, - воспитывать, вдохновлять, заставлять! Дабы сами рвались к знаниям и умениям. Молодой – глина, не слепишь из неё фигуру, не обожжёшь – сотрётся в прах. Упустил подростка – буквально три-четыре критических года, когда происходит самоопределение, когда формируется личность, появляется собственное «я» - и всё: позже бесполезно, толк из него уже не выйдет! А сподобил подростка учиться у профессионалов и работать, и втянется он в труд – тогда, чур, не мешать, а только незаметно и щадя его самолюбие направлять. Самореализацию подростка надо замыкать на учёбу и труд – всё по Макаренко. В своё время правильно воспитанная и обученная безотцовщина отстроила и защитила СССР в мировой войне. Будущее любой страны определяют сегодняшние подростковые лидеры…

-  Только наши либералы, строя общество потребления, никак не придумают, каким образом «потребить» молодые силы, - влез Тютюха, не выходя из иронического тона, – по сути, как нейтрализовать молодёжь, чтобы не осложнила им сладкую жизнь в будущем.

-  А каким должен быть идеальный начальник, - подступает ко мне участковый Пёсогонов, - чтобы и народ его любил, и шли дела? У Пингвина дела идут, но его все не любят, и случись что…

-  Правильный и любимый начальник у русских тот, - говорю с расстановкой, для отчеканки в памяти, - кто оказал своему народу доверие, вдохновил, поддержал его мысль и дело, где-то простил, научил, переплатил немного, похвалил, и в результате смог поджечь в нём усердие к работе не на страх - на совесть и сподобил его на прилежное трудовое поведение. Дабы такому начальству в России быть и народом править, должно первым делом…

-  Защитить страну внешне, - почти закричал участковый Пёсогонов, - по всему периметру!

-  Так точно! Иначе ушлые прорабы глобализации захватят нашу землю и сначала поставят чуждое начальство, а затем – политкорректно! - изведут под корень весь народ, заменят его наёмниками со всего мира. Жабель в Матерках – наглядный тому пример. Рейдеры скупают российские сельскохозяйственные угодья вместе с крестьянами и уже дают этим землям свои названия: меняют привычную топонимику, изрезают в лоскуты нашу историческую карту…

-  Так точно! – опять вскрикивает участковый Пёсогонов. - Пингвин собирается переименовать Матерки, на днях конкурс названий объявил!

-  И обзовут Мамонтвиллом… - рычит уже Тютюха.

-  А откуда Пингвин взялся?! – бушует в самое небо участковый. – Вот где враг! Убил бы к!..

-  Явился, скорее всего, по приглашению бывшего губернатора Непроймёнской стороны, -  опережает меня, Тютюха. – Начальство частенько крышует земельных рейдеров. Наедут к нам Жабели, раздадут крестьянам подачки – зарплату, не выданную колхозом-банкротом, те же стеклянные бусы, как раздавали конкистадоры индейцам, - да наобещают почище депутатов, а сами арендуют у них земляные паи за пустяшную натуроплату - то есть, без всяких хлопот втридорога продадут владельцам долей свой же урожай, привлекут дешёвых иммигрантов, оставят крестьян без работы и тогда спокойно выкупят у них землю по цене процентов пять-десять от кадастровой стоимости. А на деревне без пахотной земли чего делать и как, зачем жить? И тогда законно выселят крестьян, как «паразитов», или попросту силой выдавят с земли, а местных фермеров – на самые неудобья, чтобы скорее изломались и попередохли все. Опыт «володения» иностранцами русскими угодьями ещё при царе описан Лесковым и Глебом Успенским – это, мужики, кровавый опыт: с топорами, вилами, поджогами. В мире веками отрабатывались способы сгона людей с родной земли. Теперь добрались и до нас. Здесь в одиночку перед вражьей силой не устоишь. Матерки уже пропали. При нашем климате затевать либеральный рынок по западным рецептам – это общенациональное самоубийство! Мы с потенциальными колонизаторами можем успешно конкурировать только при мобилизационной плановой экономике, тоталитарной…

-  Тоталитаризм уже был у нас?! – полувопрошает-полувосклицает инженер Шмурдяк. – И авторитаризм был. Предлагаешь, Тютюха, повторить?

Инженер Шмурдяк, от непривычки думать о политике, явно смущён, и обводит глазами своих мастеровых. Те, приоткрыв рты, сами замерли: не чаяли поутру, в мастерской, на мировоззренческий разговор нарваться - и, с непривычки, пресильно их разобрало на тему. И от внимания механизаторов Тютюха окончательно возбуждается:

-  В переломные моменты истории тоталитаризм полезен для сохранения любой страны и государства, а уж авторитаризм просто обязателен. Сегодня авторитаризм – это минимальное условие мобилизационного развития России. Кто вопит, что тоталитарный режим во времена Сталина плох, тот одобряет и поддерживает разгром Советского Союза в мировой войне, тот военный предатель. А мы всю фашистскую Европу победили! Режим победил, смогший организовать советский народ. И это когда на СССР навалились все: Германия, Италия, Румыния, Венгрия, Финляндия, Болгария, и сотни тысяч добровольцев – голландцы, французы, испанцы, греки, турки, крымские татары, эстонцы с латышами, даже албанцы, европейские цыгане и евреи воевали против Красной армии. А сегодня, припудрив носы западной демократией, мы смогли бы победить, кроме Англии, всю Европу?

-  Сегодня шиш! – вставляет Пёсогонов. - Нас разбомбят за три недели!

-  А при тоталитаризме уж что-что, а страну – свою землю - не утратим! А не будь тоталитарных СССР и КНР, разве империализм был бы таким добреньким? Без победившего социализма давно бы захватили буржуи всю Землю и полезли колонизировать мировой океан и космос. Наш социалистический тоталитаризм спас остальной мир от рабства! А сейчас прикиньте, мужики, зачем нам демократия западного образца, если и ежу понятно: в ходе свободной глобальной конкуренции нас задавят деньгами и землю неизбежно отберут - да на наших глазах уже и отбирают! - а мы с вами станем рабами или будем согнаны? При тоталитаризме русский народ как-то получался всегда многочисленным, здоровым, работящим, сплочённым и душевным. А при либерализме каждый за себя, и это ослабляет и уродует русского человека. Не хочет он ни размножаться, ни песни петь, ни работать…

-  Зачем прибыль, если жить противно? – подключаюсь я. - Рыночная конкуренция для человечности пагубна в принципе: она измельчает личность, ожесточает душу, опошляет чувства. Разве в беспощадной конкуренции у либералов человек человеку друг, товарищ и брат? Чем либеральней и демократичней строй, тем хуже люди…

-  Жить стало противно – это верно, – говорит вдруг один немолодой механизатор.

За ним, как ждали сигнала, загалдели остальные:

-  Противно!..

-  Из рук всё валится!..

-  Ничего не надо!..

-  И мне жить стало именно противно – слова только не мог подходящего найти!

-  А мы сами раньше разве такими равнодушными были?!..

-  Всё им деньги!..

-  Мир, братцы, на пороге мировоззренческих перемен, - говорю как бы в заключение и начинаю всеми членами разминаться в путь. – У Скупого рыцаря прибыль хорошая была, а как прозябал и чем кончил? Искусство жить заключается в поддержании возможного баланса между благополучием то есть полнотой жизни, и благосостоянием - комфортом. Сам по себе комфорт желанен и полезен, но в нём одном личность русского человека задохнётся, как моль в нафталине. Комфорт не включает в себя самое важное, самое ценное в жизни: любовь, счастье, детей, спорт, искусство, приключения, любимые занятия, дружбу…  Конкуренция, бесконечная погоня за новациями, эксплуатация людей и природы, реклама… - и всё это сумасшествие ради прибыли, ради зарплат и налогов, ради материального качества жизни и комфорта. Такое воззрение на главную мотивацию к труду дико устарело! Капиталистический мир неправильно, по-старому, живёт! Уже испортили непоправимо экологию Земли и гробят уже космос: вот наглядный результат их безумного стремления к прибыли. А будет так и дальше продолжаться, очень скоро человек, якобы разумный, себя просто изживёт, как биологический вид. И никакие советники с Заклемонии  человечество не спасут. Русские ещё всем покажут!..

Рассказали нам сычовцы, как по каменному броду через речку Серебрянку зайти в матерковские угодья. Казённый внедорожник я оставил в гараже: попросил не метить! Ещё предложили нам добрые сычовцы пропитанье - на дорожку. Я не хомяк, но отовариться съестным не возражаю. Суровая школа общежития многому учит… Дали нам кирпичик пшенично-ржаного хлеба – только из колхозной печи, бутыль молока, пук зелёного лучка с огорода и полтора десятка небольших яиц от молодых кур-первогодок, с нежно-бежевой скорлупой и как бы святящихся изнутри. А спичечный коробок соли при мне в командировке всегда есть…

 

 

          Глава 5.  Афоня

 

Отыскали мы на Серебрянке мелкий перекат на выступившей из недр крупногалечной морене - каменный брод. И - как попали в сказку! Нежнейшая в колеблющемся от испарений воздухе акварель – в небе, в кронах, травке и воде! Каменный брод на морене - вот уж местечко для русского глаза и души! Вот бы перевели мой мемуар на японский - с изящными иллюстрациями в технике акварели! Портят картину разве что парочка чёрных язвок от кострищ, не закрытых ещё молодой травой, да прошлогодняя россыпь бутылок и цветных пакетов за кустами. Прибрать кругом – и никаких европ не нужно! Где-то здесь  останки того мамонта и нашли – кости промыло в половодье. А воздух! А синева глубоких небес над головой! На дальнем склоне тракторёнок с плугом усердно пыхтит на загонке, пашет зябь с оборотом пласта; за ним чёрные грачи, штук тридцать, мечутся хотя не так истерично, как чайки за кораблём, но всё норовят спикировать на рыжую сырую борозду под самые лемеха, дабы успеть первым склевать червяка, личинку хруща или проволочника: у грачей в пахоту вкуснейшие недиетические дни…

Разоблачились из всего, подняли вещи над головами и лезем бродом в речку. Хотя и май, водичка уже чистая, муть прошла, ноги холодит – я до груди покрылся гусиной кожей. Хлебнул с ладони – зубы ломит, а хороша! Рейдер Цапель/Жабель с Мёртвого моря влез к нам не только за землёю - за живой водичкой тоже!

Уселись на бережку – подсушиться-подкрепиться. Дед Усан, вспомнил Тютюха, вылепил когда-то композицию камброда из своей белой глины, сам обжёг, баба Усаниха раскрасила. Ещё он лепил детские свистульки и всякие этюды с рыбаками и охотниками: потом раздаривал людям, но кое-то должно и остаться - увидим…             

Эх, жизнерадостный читатель мой: с видом на цветущий камброд только бы и возлежать вечерком на бережку, у костерка с сизым и по-особливому вкусным дымком от ивовых веток, да принять остуженной в речке водочки под ершовую ушицу - в дружеских неспешных разговорах и без тяжести в животе, а потом отвалиться на бок да, не хуже самого Патрона, вспомнить ясно и возмечтать о крепкой и весёленькой блондинке, ундине местной… Я смелый: отдыхать не боюсь! Но - служба!              

-  А почему, собственно, Матерки? – облачаясь, спрашиваю у Тютюхи. – Матерились по-особому или не в меру?

-  По-особому! – воодушевляется вмиг Тютюха. - Одними матерками! А это  создавало особенную атмосферу в общине сельской деревни. Сычи всегда нам завидовали!

-  Легенда! Сам сочинил?

-  Фу ты! Согласись: мат делится на матерщину и матерки. Разница - в интонации. Вообще мат это не содержание – тон! У нас слова-матерки произносят в богатейшей тембровой палитре и октаве. Самих-то слов немного, как в арсенале Пушкина и Баркова, зато палитра… - по ней хоть голоса в консерватории ставь! Слова-матерки выговариваются только с людьми знакомыми и близкими, в дружелюбной среде. Матерки людей роднят, матерщина – разъединяет. Матерок – пряник, матерщина – кнут. Мат стал хребтовой частью русского языка. После некоторых черепно-мозговых травм из памяти уходит почти весь словарный запас, кроме родного мата.

 -  Мат - несравненный русский стиль! Русские для многих - неожиданный народ. У нас интонационный язык, не типичный для Европы: литературный наполовину, а матерный полностью.  

 -  При этом матерщина всё и вся понижает, а матерки - возвышают!  Матерки упорядочивают и акцентируют русскую речь. Без них не речь, а выскакивают какие-то бессвязные обрывки мысли. Я пробовал обходиться без матерков – выходило скучно и сиро, и друзей иных растерял, и даже работать стал хуже…

-  Ещё бы не скучно! Мат бодрит! Мат, он, по определению, существует для особых обстоятельств, а в нашей стране вся жизнь – непрерывная череда особых обстоятельств. Как без мата! Только русский мат уникален, ибо восходит к истории противостояния народа и начальства. Когда русский народ противостоял одной только природе да этническим нашествиям, мата не было, потому что с противником не было внутреннего диалога. А когда в семнадцатом веке неправедное начальство стало поддавливать народ, закрепостило его окончательно, дабы отстроить и защитить страну за его счёт, тогда, в ответ, пошли бунты и возник устойчивый животрепещущий внутренний диалог с новым начальством. Тут и народился замечательный наш мат – помощник безграмотного народа в этом диалоге. Мат спас нашу страну от множества социальных потрясений – народная энергия недовольства уходила в него и рассеивалась, а не концентрировалась в бунты – бессмысленные и беспощадные. Такие бунты – тоже, увы, русский стиль. Так что спасибо начальству, как всегда! Крупные заслуги оцениваются через века…

-  Пожалуй, - второй раз на день соглашается Тютюха: видно, здорово его тема разобрала. - Не будь в истории России сильных запретов от начальства, народ бы не сочинил столь замечательный мат. А сейчас мат, пусть потерял сакральность и стал просто неотъемлемой частью языка, но снова расцветает, потому что опять в стране не понятно: что можно, а что нельзя; что хорошо, что плохо; что красиво, что… Если мат крепчает, значит, народу плохо, а личности - опасно. Значит, воцарилось дурное начальство - и у народа возник новый внутренний диалог с ним. Но, Онфим, не соглашусь с тобой, что мат возник исключительно из внутреннего диалога с противником. Скорее только современные формы мата развились из диалога с собственным начальством и с противником на войне. Русский мат – древняя народная лексика, чисто славянская.

-  Европейцу, не зная языка, всё время кажется, будто русские не говорят, а ругаются между собой. Европейцы соотносят наш мат с ущербностью русских…   

-  Ну, конечно! Русские у них всё ходят в недоделках: всё мы у них не способны к рациональному восприятию – вот и ругаемся почём зря! Вместо логики языка у нас  возбуждённый ор с архаично-сказочной образностью и первобытными жестами насилия, и значит, должен наличествовать конфликт неконтролируемых инстинктов со стремлением рассудка к порядку. Надоели! Да, мы эмоциональней европейцев. Пусть послушают грузин или турок. Мне тоже кажется, что те не просто галдят, а ругаются, вот-вот подерутся. Я рассматриваю русский мат как одновременно и в чём-то архаичный и вечно молодой лингвистический образец общения - мирового значения образец!

-  Русских одноэтажный мат уже не забирает…  

-  И время сложноподчинённого мата проходит: для двадцать первого века, не хватает в нём эмоционального накала. Это так интересно: мат есть часть общественного поведения, а поведение русских в лучах чуждого либерализма стало…  

Ну, теперь Тютюху не остановить: придётся, без обид, своё отслушать – хотя б вполуха. Сейчас ударится в историю вопроса: опустится до греков. Ан, опустился в первобытщину и уж оттуда  - к грекам…

Сломали ветки – отгоняем комаров. Я не верблюд, но привычен к дальним переходам. Идём гуськом вдоль берега речушки Серебрянки, тропой едва приметной, нехоженой, петлистой; переступаем через упавшие за зиму ветки и шуршим листвой. Само-собой, я первым продираюсь, Тютюха, как положено интеллигенту, замыкает.

Отмечу, как романтик жизненной фактуры: общение с природой я воспринимаю не столько образно, как буквально – на глаз, на нюх, на слух, на вкус, на ощупь. Иду – мету по ходу и росу, и паутинку, медлительных ещё, по утру, комаров. Уже и солнышко над лесом встало. Запела птица. Красота! С реки в лицо несётся свежесть. Вот рыба плещется, играет, разводя круги под восходящим паром. Вдоль берега плывёт бобёр: хвоста почти не видно – одна только морда и спина, как широкое полено. Лягушки вдруг разом все, оглушив, заквакают с вызывающим отчаянием, как «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг», а непременная солистка выдаст не простенькие даже коленца, и так же разом смолкнут, опасаясь, видно, голодного майского ужа, - и тогда опять слышно, как журчит вода на перекатах через ветки чёрные полуупавших в речку порослевых нескладных дубов, ещё цепляющихся корнями за подмытый берег, но уже не ведающих: то ль им пожить ещё удастся, то ль умирать пришла пора. Идём через дубровы на буграх, великие сосновые боры на супесях равнины, и по низинам сквозь частоколы серые осин с клейкими ещё листами – местам сырым, опёночным и грустным. Куда нам, впрочем, русским, без осин… А вот березнячок – ну тот повеселей. Разве только вид невестин портят на беленьких стволах комки угольно-чёрной чаги, да копыта плодовых тел трутовиков, да зарубь топора в подсечке на добычу сока. Ковёр дубовых листьев прошлогодних шуршит и разлетается от шага. Спружинит под ступнёй и вслед подбросит ногу полугнилая ветка, или треснет. В маре испарений, сама покрыта жёлтым пухом, бомбилиида-муха, умелая добытчица нектара, звенит в высокой ноте, неподвижно зависая над распустившемся к солнышку цветком, и запускает в него длинный хоботок. То бабочка-капустница, с просохшими от росы крылами, погонится, резвясь, вослед лимоннице, а признав ошибку, прочь улетает над травой столь же весело и рвано. Красава-нимфалида крылом коллекционным бякает, порхая меж кустами и нектар ища. Черёмуха цветёт и пахнет приторно и как-то с ядовитцей – её не любит наша мелкота. В низинках – ландышей заселье, от них восходит свежий аромат. А на полянке разноцветной шмель-трудяга, весь в пыльце, жужжит с надрывом и хлопочет показушно, и всё выходит как-то уж по-русски у него. Тут муха серая, мясная саркофага, в щетинках чёрных вся, длинна, страшна - не всем, скажу, на внешность повезло! - прорежет ухо резким звуком и на скорости умчится против ветра на вкусный запах падали своей. Комар звенит-звенит, пикирует и бьётся о лицо и руки, но настроения не портит, молодец. А вот кузнечик и саранчою не прыгают и не стрекочут - затерялась мелюзга в большом зелёном мире. Зато жучки и паучки кругом шныряют деловито. Роскошных, прочерченных росою, паутинок меж деревьев по романтической привычке ищет глаз, но сеток нет – пока что мелковаты паучки. И парашюты одуванчика не все ещё обсохли, не взлетели: сидят воткнуто, тесно в ложах умирающих цветков. Тут на кустах и в травах притаились невидимо клещи - без следствия осуждены они по подозрению в зле энцефалита. На открытом месте, вдруг, тень птицы хищной по траве промчится. А голову не поленишься задрать, увидишь небо яркое иссиня-голубое, без летней ещё пыли и в лёгких перьях белых облачков. Когда захочется летать, не отрываясь от земли, ляг на спину и опрокинься в небо! И хлад, и свежесть тянет от воды… Сыра земля… А запах, дух! Рулады соловья! Идёшь - и ждёшь за каждым поворотом явление героя эпоса или русской сказки. Вот странно: почему у нас страна большая, для долгого пути, а тропы и дороги все петляют, как будто не хотят вперёд вести? Кружа на месте, долго не протянешь. Да и скучно…

Как погрузился в русский вещий мир – так все морские виды с пляжами, и вид Кавказских гор и пирамид Египетских, холмов Тосканы, железного уродца инженера Эйфеля и прочий дым и хлам - всё исчезает и на ум нейдёт. Утончённым русским чуждо христианство! Куда роднее и полезней нам - восчувствовать природу и в одиночку ли, с друзьями ли, общаться со стихией вод, небес, полей, лугов, лесов… Только в природу душу окунув, сподоблюсь я и ворошить былины, и русский стиль искать, и славить наши типажи…   

Перечитал себя: ну просто мама родная, какой б ты ни была! Вошли как в Матерковские угодья – невольно перешёл на слог Шекспира в переводе Маршака: и ритмика, размах эпический, проникновенье в тему!.. Я не поэт, но стих накропать не сочту за труд! Нет, лучше, для оживляжа, хайку японскую, но русского размера, сочиню – вдруг на японский мой мемуар переведут:

 

           За крутым поворотом     

           вдруг откроется вид…

           Вспомнишь и то, чего не было.

 

Ай да Бодряшкин, безымянной суки сын! Чем дольше мемуар пишу, тем более уверен: литературной славы мне не миновать! Медаль вторая просится на грудь – по новому ходатайству Пушкинского дома… И буду вечно тем любезен я начальству, что лирою любовь к нему в народе пробуждал! 

Чу! Что такое? «Ку-ку! Ку-ку!». И здесь, и там, и сям «Ку-ку!», а голову свернул по фронту - и уловил ещё «Ку-ку!». Кукушки, как всегда не рядом, с утренней явно неохотой, верно, для пробы голоса, кукукнут раз по восемь и смолкнут навсегда…

-  Хор кукушек, - довольный произведённым на меня впечатлением, блаженно улыбается Тютюха. -  Днём наслушаемся: споют задушевно и в разной тональности! Это тебе не Европа, где если где и прокукукает, то одна - и выйдет по-сиротски. В матерковских лесах кукушечьи дуэты исполняют, кукушьи трио и квартеты, а повезёт – наткнёшься и на хор. У нас кукуют по двести раз кряду, а если слушатель в тональности не разберётся и перепутает певиц, то может получить от хора всю тысячу лет в подарок. Мой редактор услышал - не поверил: у вас, говорит, механические кукушки насажены, издеваетесь просто над городскими отпускниками. Кукушка нам скорее не птица, а орнитоморфный образ вестничества и предсказательства.

-  А в Штатах кукушки не поют: как сам бывал – не слышал ни одной…

Тут вижу, чудно одетый парень лет восемнадцати на берегу стоит, с удилищем самодельным из ошкуренной вербы, рыбачит. У ног консервная банка с червями, эмалированное ведро, крепкая струганная палка навроде посоха или скорее копья, с заострённым концом. Подходим.

«Афоня», слышу задним ухом шёпот Тютюхи. Протягиваю парню свою «пять»:

-  Здорово, молодой!

Парень преспокойно, будто ждал, оборачивается к нам, иронично хмыкает: Тютюху, видно по всему, признал сей миг. Ломающимся басом:

-      Здрасьте вам. Газетчики в поисках чернухи. Просочились… А вот заложу?! У нас теперь за это премируют.

Но руку мне жмёт, да ещё как: не пятерня, а клещи, – верно участковый Пёсогонов говорил!

-  Привет, Афоня, - бормочет мой Тютюха, тоже удостоившись рукопожатия, но уже снисходительного. Оскорблённый таким приёмом, он всеми силами делает вид, что не показывает вида. – Афонька, внук деда Усана. Сильно недолюбливает меня, как представителя продажных СМИ…

Парень - по стати и взгляду - ну, будущий Савелич! Я не дохляк, но к физкультурью имею кривое отношение. А этот парень будто с турника не слазит! Фигурой Молодой походит на гандболиста-профи: высок, широкоплеч и суховат, даже, пожалуй, тощеват - жилистый качок, и очень ровная спина. Волосы льняные заметно вьются и опускаются ниже плеч, с ровнёхоньким, как у девиц, пробором, на лбу перехвачены атласной лентой, а по ленте какие-то буквицы старославянские начертаны. Типично русское лицо, опушённое бородкой. Одет в длинное, до икр, холщовое одеяние без карманов, бело-серого цвета, расшитые сапожки на ногах. Кожаный пояс очень плотно схватывает тонкую талию, отчего торс выглядит мощным треугольником! На поясе с одного боку висит рожок бараний, с другого - вызывающий уважение своими размерами охотничий нож в кожаном чехле грубо выделанном. Через плечо перекинута брезентовая сумка – большая, крепко сшитая¸но уже изрядно выцветшая и потрёпанная. Вид у парня очень боевой, хотя и бутафорский малость, с древнерусским прикидом. А серые зоркие глаза, те и вовсе со взглядом беспощадного мстителя с книжным налётом благородства.

-  Допризывник, а не стрижёшься почему? – разглядев одного из подписантов, вопрошаю я тоном старшего товарища и сослуживца, заглаживающим неуместное, как оказалось,  присутствие Тютюхи.

-  Я сейчас русский отрок и проводник – роль такая, - немного смущаясь ответствует Молодой. – Скоро переоденусь белорусским партизаном, а вечером облачусь в дружинника у князя.

-  И клюёт? – как можно более дружелюбно продолжаю я, а сам тихонечко кивнул Тютюхе: отвали, мол, подальше и в разговор не лезь.

-  Клюёт сегодня абы как. С полведёрка наловил: самураю с Тонькой хватит.

-  Ловишь на матерковские черви?

-  У нас других и нет, – оживляется Молодой. – А каких червей сегодня накопал!

Он мигом суёт удилище под мышку, подхватывает с земли банку, опрокидывает её на большую свою ладонь, аккуратненько, с пяток раз, сжимает и разжимает пригоршню с живым комом красных навозных червей и восхищённо мне басит:

-  Во-во, смотрите! Во-во, какие! А пахнут… - он подносит комок к своему лицу, глубоко, с наслаждением вдыхает и почти стонет. – У-у-у! Сам бы съел! Наши черви, матерковские! Дарю! Таких червей нигде больше не сыщешь…

Бледный румянец даже проступает на худых щеках Афони, когда он с одушевлённым страстью лицом взялся рассказывать о навозных червях. Навроде матерковский Гораций! Я, признаться вам, смекалистый читатель мой, даже заподозрил сначала подвох: как это – лучи глобализации проникли во все щели, а у парня, завтрашнего солдата и послезавтрашнего жениха, источник вдохновенной оды – черви?! Может, и я в кузнечиках или в мухах чего недоглядел? Мухоморы опять же красавцы, и поганки с бахромой! Или, скажем, любят начальники без всякого повода о своих домашних собаках рассказывать - и я тогда делаюсь равнодушный их слушатель: любимые собаки всегда как-то понижают начальников в моих глазах. А вот любимые навозные черви Афоню вознесли! Чудно! Явно, Молодой гордится червями, а именно тем, что они местные, родные, то есть его родственники. Да у парня мало родственников – осенило вдруг меня! Почти детдомовец, как я.

-  Деньги, как образ, не пахнут, - встревает неожиданно Тютюха, забирая обыкновенный свой оракульский тон. - А вот бумажные деньги в Матерках всегда пахли навозными червями. И чем влажнее и потрёпаннее купюры из потной руки, тем явственнее запах. На колхозном рынке взялся за сдачу - как в навозе покопал червей. И остаётся делать одно из двух: немедля руки мыть или на рыбалку собираться.

-  Да-а-а, впечатляют! - говорю искренне, подраскрыв у Молодого ладонь с  червями. Тёмно-красные, с жёлтыми хвостами, толстенькие черви сплелись в тугой комок и перетекались в солнечных бликах своими кольцами, втягиваясь всё время куда-то вовнутрь. - И пахнут… - м-м-м!.. - запах походной юности моей! В Европе таких весёленьких червяков давно уж нет: как сам бывал – не видел ни одного!

-  Правда?! – аж дёрнулся Молодой. -  Я так и думал! То-то люди из биолаборатории Пингвина зачастили на холмы… Хотят геном наших червей украсть и разводить их в Европе на искусственном корме - навоза-то у них тоже, поди, нет? 

-  Отвечаю! Тосканских холмов навоза в Европе нет: как сам бывал – не видел ни одного!

-  Тоскан… Тоскуют, что ли, о холмах навоза?

-  А то! В навозе сокрыта сермяжная правда сельской жизни!

-  Да! И красиво… Когда над холмами встаёт заря, ну… если особенно розового цвета… - тужится передать своё впечатление Молодой.

-  Мать и отец-то есть?

-  Как Ёрш асфальт пахал, свалили в город – глаз не кажут, - с деланным равнодушием ответствует Молодой. Его как подменили на глазах. – Проживём без них!..

-  Опять отцов нет - учат деды!

-  И дед Усан зимою помер: живу с бабой Усанихой.

- Усан преставился?! – обмирает, меняясь в лице, Тютюха. – Дед Усан… Вот весельчак был, вот заводила… Благолепный старик… Меня в люди вывел, когда председательствовал… В колхозе при Усане работали все с песней, с шуткой, с матерком, с кострами и ухой… Ходили стенкой на Сычи… А сенокос какой, а тыквы в два пуда… Была же эпопея!.. А танцы в клубе, а концерты - городских артистов и своих!.. Сычовские у нас выходными вечерами пропадали… Дед Усан всем всегда был нужен!

-  Зато я никому не нужен! – мрачнеет, вдруг, Молодой. – Работаю на себя – и всё!

Знакомая детдомовская мысль! Кто говорит: «Я никому не нужен», тот не понимает связь вещей.

-  А бабе Усанихе нужен? – спрашиваю, дабы отвлечь поскорей детинушку от чёрных мыслей.

-  Бабе нужен: старая она, доживает…

-  А Сентяпке?

-  Нужен – её ж кормить, ласкать. И Тоньке. Куда от них деться: кормилец, защитник - я.

-  И Пёсогону из Сычей нужен, как союзник, если готов отстаивать навозную правду на тосканских холмах.

-  За правду - я всегда готов! Должно быть место, где червям вольно жить!

-  Ну, вот и матерковским червям, оказывается, нужен. А говоришь: «Никому…» Заруби, молодой: ты на русском свете не один живёшь. Мы с тобой знакомы пять минут, но я с одного взгляда понял: ты нужен всем – народу, соседу, односельчанину, пусть он даже из продажных СМИ, червякам своим, ты нам, патриотам, нужен! Закручинишься когда - повторяй, про себя, ровно сто раз: я нужен всем! я нужен всем! я…

-  Нужен всем! – выпаливает Молодой, просияв и топнув ногой.

-  Молодец! Настоящий боец! А не сеяли почему?   

-  Готовят схему севооборота и технику - возделывать репейник, - сразу суровеет Молодой и принимается за сборы. – Из Европы агронома и агроинженера привезли: из россиян никто конкурс не прошёл. Евроагроном так и говорит: у нас и в колхозе, и в районе, и в Непроймёнской стороне, и во всей России, куда ни ткнись, ничего толкового, законченного, сертифицированного, как следует, нет. Пришлось им технологию разрабатывать самим. Следующей весной засеют репейником ближние поля. На дальних - планируют возделывать лекарственные травы, культуры сорный растений, какие-то редкие травы для гербариев и фармакологических фирм, и ещё для разведения редких и декоративных насекомых – будут продавать насекомых учебным заведениям и коллекционерам. Пустыри, овраги уже засаживают лесом – на деньги из Европы: там средства есть, а мест для леса нет – и кислороду не хватает. Корма для дойного стада возят пока от Сычей: боятся своими рационами вкус молочка испортить, и правильно боятся. Установили насосы, трансформатор, дорогу устроили и прокладывают сейчас трубы: хотят качать воду с «Семи братьев»…

-  Нашу вековую мечту в один сезон осуществили, вот обида! – вскрикивает Тютюха.

-  …Серебряную воду - это чтобы молоко самим пить и продавать туристам. Узнали про молочко-то! Всё благодаря вам, журналист Тютюшкин, - кто за язык тянул? Но в планах, конечно, воду разливать и продавать в Переднюю Азию: железку уже протянули, по ней вагоны в порт, платите денежки Пингвину – и пейте нашу водицу. Пасечников разом отоварили всем: технологичным реквизитом, помещениями, спецтранспортом, ветеринарией. Чистого репейного мёда в мире-то нет – матерковский мёд оказался брэндом! А короедовское начальство, да и мужички наши – позорники: всё добро из-под носа утекло пришельцам! Ну, в армии укреплюсь, привезу ребят, вернём…

Да-а-а, наши мужички… Русская женщина из народа – образ эпический, русский же мужик – увы! На каждую ихнюю Брунгильду у нас найдётся Василиса Премудрая, а вот мужичонки подкачали - по всем эпическим статьям. Сегодня, на родной земле, защитнику-герою самый срок пришёл, - а где вы, наши Роланды и Сиды? Где о вас хотя бы раз услышать, прочитать, увидеть трёхсекундный клип? Недальновидное у нас постмодернистское искусство - уж весь народ ему стал неудобен как герой. Себя, любимых, пиарят из всех дырок, а героев из народа – шиш!            

Ладно, вижу: парень в доску свой – настоящий в тылу у оккупанта партизан! Такой юнец метит куда как выше либеральных – здесь читай: мещанских - идеалов благополучия. Доложу Патрону об Афоне: пусть отправит его на службу в спецназ ГРУ – в последний довод государства. А то беда: из армии вернётся Афоня бритоголовым старшим сержантом, да с другом боевым, да не с одним, а те почище родных братьев будут, подтянут сидящего в засаде Пёсогона и безработных местных дембелей с опытом локальных войн, и вот уже набрался боеспособный партизанский отряд из профессионалов, да ещё насмотрятся блокбастеров о справедливых и победоносных войнах, купят оружие, вспомнят обиды, назначат себестных  в засаде.зия бстатусу лица и минимтров.  врагов, закипят – и явят миру новый матерковский стиль! Это нам, немолодым мемуаристам, публичное несогласие с начальством кажется уже почти геройством. А 17-летние пафосные парни готовы драться за истину ценою собственной жизни. Истина – главная ценность русского мира и бытия. Сколько юных борцов с восторгом в сердце шли в смертельный бой за неё! Мой Молодой пока что «неорганизованный патриот», простак невинный, сынок заматерелых простаков. Негодует, бедный: остался без отца, без матери и деда… Уж лучше бы как я – совсем родных не знать, дабы никто в детстве не гладил нежно по квадратной голове. Представляю, что значит для Молодого, нашего Кинтаро, его лесное озерце, его заводь на Серебрянке, его собственные «осины». С годами впечатление Молодого от родной природы не испарится, а усилится, обрастёт загадочностью неосуществлённого, недодуманного, недочувствованного. Теперь выбивают родную землю из-под ног и даже отбирают право двигаться по ней без пропусков и разрешений. Парень в тупике, как Пёсогон в Сычах. Молодому надо прояснить! Без руководства Афоньке видится один путь: очистить родную землю, разорвав гранатами врагов вокруг себя – а хоть и с собою вместе! Только кто именно враг – большой пока что для него вопрос. Но уже начал зачистку – со своих бомжей и пьяниц, и задирает даже невиновных чужаков. Потом не остановишь – проходили… Гайдаров новых, в семнадцать безумных своих лет командовавших полком, ещё нам в двадцать первом веке не хватало. Афоня, чаю, вырастет в местного Ясона – героя с миссией. В конце бронзового века аргонавт Ясон отправился из Греции в Колхиду, на физический конец света, добывать  золотое руно, то бишь, технологии работы с железом, из коего древним грекам необходимо было научиться ковать современное оружие, дабы выжить в окружении многочисленных врагов. Так и Афоня идёт в армию за железом и военными технологиями защиты Матерков. Это несоветский, новый мотив для службы в армии – научиться владеть оружием для защиты своей малой родины, и при крайней необходимости - для целей физической ликвидации врагов и ведения партизанской войны. Это мы, при СССР, обороняли большую родину от внешних угроз, а нынешние новобранцы больше хотят малую родину защищать от внутренних врагов.

Не найдёшь в России захолустья, где б ни бились страстные сердца! Человек-труженик и русский воин - вот опора для высшего начальства! Вот из кого нужно формировать сначала среднее звено, а после - новую служивую элиту. Тот, советский человек, представлял собой исключительную ценность для всех незападных цивилизаций: он один сдерживал истребительный напор "золотого миллиарда" на весь остатний мир. Где человек-труженик и воин сегодня? На кого обопрутся наши вожди в решающий момент? На нынешнюю, может быть, элиту? Как бы не так: в ней размножен паразитный социокультурный тип «юноши Эдипа»: он ненавидит требовательного отца, он безответственен и неспособен к тяжкому длительному труду и творческим усилиям.

Непроймёнское общество угодило в западню: родных начальников народ, увы, не почитает, а к инородным – совсем доверья нет: и то – едет второй сорт и воры. Я рассуждаю так: для русского хорош первосортный наёмник-иностранец, работать дабы научил и сподобил преодолеть непростой характер, но только не хозяин, этот – враг! Товарищ Ленин, помнится, зазвал в Россию тысячу спецов из вражьих станов: работать на хорошую зарплату. Те кое-чему обучили русских, - вот спасибо! - ну и с вознаграждением извольте по домам. А прибыль, профнавыки, технологии, имущество, земля остались все у нас, и никаких этнических диаспор – жижи в населенье. Я ленинский, хотя и не апрельский, тезис о необходимости учиться трижды - разделяю! Как вот только потенциальных русских партизан и зачинщиков бунтов настроить на ученье-самовоспитанье, коль нет отцов, а местное начальство благодушно их партизанского настроя в упор не видит?

Возвращаясь к родным осинам, открыто объясняю своё задание Молодому: по его письму в губернское начальство я прибыл на месте разобраться в государственную пользу. Он косится было на Тютюху, но тут же решительно вызывается помочь: отвести нас на станцию и показать хозяйство. Афоня:

-  Сначала только мне нужно немцев с тропы отправить, почти час уже стоят. Потом заскочим на избушку – рыбку, пока живая, самураю передам, затем на подрыв эшелона – и двинем на станцию.

Тут Молодой, обернувшись к лесу, тихонько свистит, и из кустов выскакивает и стремглав кидается к нам молодая дикая свинья, почти вся в один тон тёмно-коричневый, со стриженой гривкой и крепко повязанной на шее ярко-жёлтой в крупный синий горошек косынкой из толстого капрона. Она, громко цокая языком, резво, как ребёнок, подлетает и прыгает вокруг Афони, и длинной мордой всё норовит поддеть его под ляжку. Окаменевшего от ужаса Тютюху Тонька, для порядка, легонько кусает за икру, жуёт и слюнявит его брючины.

-  Тонька, фу, фу! Цокает, значит, радуется, - с любовью говорит Афоня, и бросает свинке пригоршню червяков из банки и несколько рыбёшек из ведра.

-  Ест всё, что видит, - не мог я не восхититься юной кабанихой. - Весёлая, бодрая какая… И хвост держит колёсиком. Как лайка! Только цокает.

-  Цокает, значит, радуется! А когда боится, пищит и пятится. Сторожит подворье не хуже Трезорки. Вчера Сентяпку от чужих собак отбила. Не обижайтесь, Тютюшкин, это она так радуется. Тонь-Тонь-Тонь! Ищи тропу! Ищи!

Мигом уев рыбёшек с червяками, Тонька опускает рыло в землю и деловитостью следопыта подаётся к лесу. Я кладу подаренную банку с червями к себе в карман, Молодой прячет удочку в кустах и недовольному Тютюшкину вручает ведро с рыбой, и тогда направляемся по взрытому Тонькой следу.

-  Цокает она… - ворчит Тютюха. – Радуется… Нет, чему свинья может радоваться?  Жратве? Что горсть червей уела?

-  Жизни радуется! - строго отвечает Молодой. - От смерти мы её спасли. Браконьеры городские всё стадо перебили, одна Тонька уцелела чудом - раненая в камыши уползла. Там её мой Трезорка нашёл, по следу. Пищала жалобно, в запекшей кровище вся, а всего-то месяца полтора отроду. Я ещё подумал: наверное, знак - кобель не загрыз,  меня привёл, как признал за свою. Раненую в мешок – и домой. Картечь вынимал сам. А баба выходила: молоком отпоила, кашей откормила, зерном кукурузным, я рыбкой свежей баловал, червями - так и поднялась. Добрый кров, справный корм, друзья вокруг, свобода – что ещё животине надо?! Радуется жизни! Теперь девушкой стала, жениха пора искать – отпускаю в лес. Всех предупредил: кто на свинью в жёлтой косынке покусится, того собственными руками… на муравейник посажу!

Углубляемся в лес. По едва заметной тропе идём звериным гуськом: я - за вожаком Афоней, Тютюха, как покусанный интеллигент с ведром, замыкает. Игривая Тонька возникает поодаль - то слева, то справа – кидается к нам, пугая Тютюху, и, получив ценные указания от Молодого, рывками уносится вперёд. Афоня, замечаю, говорит с Тонькой на вполне членораздельном русско-кабаньем языке!

Тютюшкин, вновь обретя дар речи, принялся, было, про объединительную веру и про храм: а был бы, мол, храм - и процветали Матерки… Но Молодой, ещё не успокоясь после своих угроз невидимым врагам, Тютюху обрывает:

-  Приди сейчас Христос в Матерки, да его старухи засмеют! Баба икону над дверью, по привычке, ещё держит, – и пусть её держит, - но веры-то давно уж нет! А задай Христу вопрос: ты православный, ты католик или протестант? – вовек ответа не дождёшься, будет юлить, как… 

-  Согласен! – поддакиваю я, продолжая «наводить мосты» с Афоней. – Недавно один мой знакомый, верующий автомобилист, попал в ДТП. Он три недели истово молился на то, дабы по страховому случаю получить максимальную премию. А как «недодали» - охладел к Христу.

-  Нашёл, у кого деньги просить, – хмыкает воодушевлённо Молодой. - У побирушки, у бомжа-то? Я читал! Что мог бы матерковцем сказать Христос? Не пейте, не крадите? Знаем сами - рассмешил! Плодитесь, размножайтесь? Знаю – успеть бы до армии Тоньку замуж выдать… Почитайте отца и мать своих? Щаз! Где только, блин, родители мои?!

-  А за распятым огородным пугалом Христом, - добавляю я, - запрячется хитрющий батюшка из храма,  и лапу свою волосатую за подаянием начнёт совать к вам. Как сдобный батюшка из-под хламид Христа завёлся – всё: будь любезен, бедный матерковец, отдать ему десятину, и вернуть Попов Угол, и отработать храму, и подарить кусок на праздник - а праздников не счесть!

-  Да! – ещё больше распаляется Афоня. - Батюшке от нас одно: подай, пожертвуй, отработай… Хватит жертв! Или пропоёт Христос: смирись, народ, перед Пингвином?! С какой стати? Пингвин у пьяниц и у дураков земельные паи скупил - ну и что?! Здесь всё равно всё наше – по справедливости! Наше и моё! Дом, речка, лес, поля и сенокосы – всё наше, и моё! Я другой жизни не ищу. Бежать мне из Матерков некуда и нет охоты. Беглецов и без меня полно. Не люблю отступать! И отца не люблю совсем, и мать, и Ерша, и всю нашу пьянь, безделье, болтовню! Пусть катятся, а я останусь! Матерки – мой мир! Соберу ребят – тогда посмотрим…

Тут в гневе Молодой оборачивается, целясь мне за спину, в Тютюху. В глазах у бойца полыхают отсветы, да не от солнца, - мы в густом лесу - от душевного пожара. Ну, партизан готовый! Его за парту срочно усадить! От сохи да из лесу – в гении пути, минуя парту, нет! 

Я:                           

-  Ты знаешь Пёсогона из Сычей?

-  Был капитаном, двух воров под суд отдал – стал лейтенантом, как не знать!

-  Сойдись с ним: при вялости общественной в селе и двое – уже сила…

Тут, чуть не налетели, впереди, вдоль тропки, большой гусёк людей навстречу нам сидит, как тормоз, воняя комариной мазью и свиным жиром, и пялится, в недоумении, на Тоньку. Та ощетинилась и тревожно фыкает на воздух, а полицейского окраса её платок аж, кажется, привстал на уши. И фыкать с чего было! Люди все – небритые мужчины в телогрейках, шапках-ушанках со здоровенными красными звёздами на лбу, в сапогах кирзовых старого покроя, с винтовками и автоматами времён ВОВ, старинной рацией, но с новенькими телекамерами и биноклями. У ног сидящих рюкзаки и вещмешки набитые, сапёрные лопатки, кирки, ящики с надписью «DINAMIT», две гармошки и гитара – все в чехлах. К деревьям прислонёны штук пять носилок самодельных, пакет для мусора, уже наполовину заполненный, и чёрт-те что ещё - из поклажи. Не молодые мужики, а зубы у всех белые: сразу видно - иностранцы. Сапоги натёрты жиром, сильно пахнут – значит, немцы! Иные читают карманные словарики и ноты, тихо говорят. От дальнего конца их гуська мягко льётся звук губной гармошки – пробуют играть «Хасбулат удалой…».

Тут один поднимается с пенька, всё оборачиваются на него и в ожиданье замирают. Вставший достаёт из внутреннего кармана что-то белое, кажется, бумажку, листок с нотами, похоже, дирижёр, сейчас будут петь, разворачивает её, убеждается, что публика полна вниманья, тогда подносит к носу и оглушительно сморкается на весь лес, аж Тонька, пискнув жалобно, попятилась от страха. После чиха сворачивает платок и садится на пенёк под одобрительный гул отряда.

-  Европартизаны, - усмехается Молодой.

Подходим. Молодой срывает пеньковую верёвку, перегородившую тропу, отдаёт мне: прочтите! На верёвке болтается картонка с надписью: «Ахтунг! Храбрые прусские партизаны! Лес заминирован! Отряду с тропы подрывников не сходить – ждать возвращения разведки».

-  Отряд, ста-ановись! – по-сержантски строго, но с приглушкой, кричит Молодой. Переводчик, на всякой случай, повторяет то же по-немецки. Довольно загудев, европартизаны, прячут мусорный пакет в рюкзак, становятся в строй, соблюдя в цепи дистанцию ровно четыре шага.  – Тонь-Тонь-Тонь! Ко мне!

Тонька опять вприпрыжку и ломясь напропалую подскакивает к Молодому, бодает его под самое колено и, не находя себе от счастья места, прыгает из стороны в сторону, как заводная, громко цокая языком и разбрасывая слюни. Молодой ловит, наконец, её за шею, с усилием прижимает к ноге, строго глядит ей в мелкие яично-жёлтые глаза и говорит нечто доходчивое на чистом русско-кабаньем языке. Тонька цокает, мигает Молодому, шевеля белесыми бровями, и даже, мне кажется, в согласие кивает. Тогда Молодой копытную свою деваху отпускает, уськая на лес:

-  Баба, баба! Тонь, ищи!

Та опять, в согласие кивает, опускает морду, нюхая и подрывая землю, и уже спокойно, мелкой рысцой, сворачивает с тропы в чащу – искать свою бабу Усаниху. То и дело, Толька оглядывается и взрывает пятаком толстую лесную подстилку до самой чёрно-каштановой земли. По этому следу и трогается отряд.

Тут же два прусских добровольца вызываются вести отряд по Тонькиным следам. Молодой жестами показывает: валяйте, и назначает старшего. Мы пропускаем весь партизанский гусёк и оказываемся в самом хвосте. Я в след Молодому, Тютюха замыкает. Заодно пересчитали европартизан: пятьдесят - никто не потерялся.  

-  Как им нравится игра! – полуобернулся ко мне Афоня. – Мне, Онфим Лупсидырч, что обидно: в нашу короедовскую дичь приехали из городов Западной Европы, как с того света, а вы сами видели: даже в свинье-проводнике у них сомнений нет! Командир поставил задачу: следовать за свиньёй в косынке – и все идут! У них в игре даже дисциплина, основательность, порядок. Во, народ! С ним легко обращаться. Переводчик мне рассказывал: приезжают абсолютно незнакомые друг другу люди, среди них сразу выявляются лидеры, их все признают, они распределят обязанности в команде, все беспрекословно исполняют – и никаких ЧП! Почему у нас не так?! У нас в районе каждый по себе: склоки, бардак, выясняют отношения по любому поводу, неисполнительность, пустые обещания, враньё - и ЧП на ЧП! Мне ябеду вам, в Непроймёнск, писать, думаете, приятно было?!

-  Слово начальника – закон для народа! – бодрю я Молодого. – Будет и у нас - работаем! А для чего я здесь? Сражаюсь с главной русскою досадой: всё у нас есть, и даже климат начинает отступать, только силы воли и организованности не хватает. Отсюда, молодой, всё у нас наполовину. Недоговорённость убивает планы, необязательность подрывает отношения, ненаказуемость рушит все дела!

-  В России обожают подавать надежды, - подхватывает мою мысль Тютюха. -  Страна - поседевший витязь на распутье: ему давно пора семью иметь, остепениться и заняться делом, а он, разгильдяй, бренча оружием, всё томится да бродит, а главные дела откладывает на потóм.

-  У витязя есть выбор, - говорю с нажимом, - стать мужиком или мужчиной. Россия материально заживёт лучше всех, когда наш мужик превратится, наконец, в мужчину. А  состояние русских стало уже притчей в мировых языцех. Оно даже обрело устойчивый термин: «загадочная русская душа»…

-  И это при том, Онфим, - встревает опять Тютюха, - что характер русского человека вразумительно никак не объясняется тысячедвухсотлетней практикой его жизни.

-  Так точно! В нас сок Востока замешан на дрожжах Запада – и бродит, бродит, бродит, никак не устоится в ядрёное душистое вино. Отсюда в нас половинчатость, незавершённость, двусмысленность во всём и недоделки – в жилье, в дорогах, отношеньях… В русском человеке борются два смысла: Восток и Запад. Ни от одного из них не отмахнуться, да и глупо - так мы богаче всех! Только оба смысла придавлены на огромных расстояниях тяжкой глыбой льда, и потому искажены до неузнаваемости: и Запад, и Восток себя в нас не узнают. В русских сидит комплекс разорванности необъятностью пространств.

-  Есть где метаться русской душе, - говорит Тютюшкин. – Радуется она…

-  Именно от расстояний у нас традиционно слаба взаимовыручка.

-  Почему? – оборачивается ко мне Афоня.

-  Всегда находилось, куда можно от опасности уйти.

-  А вот угодив в окружение, когда деться некуда, русские становятся как все европейские народы, - влезает с уточнением Тютюха.

-  Европейские народы открыты и стремятся нас понять, временами даже испытывают к нам острое любопытство, но до сих пор относятся к русским враждебно и менторски, как к азиатам, и бессовестно, веками уже, используют нас, как «второй сорт». Ещё Запад удивляется на русских: «Чего они всё хотят и ждут: у них ни землетрясений, ни цунами, земли не меряно, и полезных ископаемых, питьевой воды, а теперь и нашествий уже нет: живи не хочу, а им подай какой-то воли, всеобщего счастья, рая на земле, непонятно чего… Может, они хотят и саму смерть одолеть?» Азиатские народы более закрыты и не стремятся нас понять: они относятся к русским враждебно, как к европейцам, и тоже бессовестно используют нас. Общих для Востока и Запада правил поведения ещё нет. Когда они будут, пограничным русским станет куда легче жить. Заруби, Молодой:  Запад боится будущего, а русские больше западно-европейских народов верят в грядущее счастье…

-  Которое упадёт нам с неба, - перебивает меня Тютюха.

-  Но когда слишком ждёшь будущее, когда паришь в заоблачных мечтах, тогда пренебрегаешь сегодняшним, тем, что под ногами, тогда небрежен и невнимателен к окружающему, не ценишь должно собственную жизнь и не строишь, а сеешь безделье и пожинаешь мерзость запустенья. Это и есть жизненная установка мужика - не мужчины.

-  А мужчина?

-  Он ответственно живёт сегодняшним днём, а в будущее заглядывает лишь изредка.

-  И то – через оптический прицел, - острит Тютюха.

-  А женщина?

-  С женщинами России больше повезло. Русские, молодой, не безнадёжны! Весь двадцатый век с нас брали пример. В ходу даже было выражение: «Делай, как русские!» Тогда мы, искушённые победить саму смерть, строили коммунизм – рай на земле. Какой ещё народ посягал на строительство рая?! Двадцать первый век не должен стать для нас провальным исключением. Русские национальные традиции и сама русская душа подранены царизмом и социализмом, но мы залижем раны. А главное, что бодрит: русские настолько привыкли побеждать, что когда становимся вторыми в мире, это уже нас гнетёт и побуждает возобновить бой и сражаться до победного конца – любой ценой!

-  Так что же: если не мужик, а мужчина - ни во что не верить? Жить без идеалов, без мечты?

-  Люди с идеалами позарез нужны! Только сначала пыль протри, затем мечтай о счастье. Какую форму в душе современного русского человека примет Идеальное, мы пока не можем предсказать. Но что Идеальное в нас не сгинет - спору нет! Читал Сервантеса, о Дон Кихоте?

-  Сервантиза? Нет…

-  А куда впадает Волга, знаешь?

-  В море, наверное… В океан?

-  Волга впадает в Каспийское море - хрестоматийно, а миллионы лет тому назад - впадала в Азовское…  

Ну как с молодыми говорить? Заявляет: умру с голода, а их гамбургер есть не стану, а куда впадает Волга, не знает, Сервантеса не читал… А вот я ещё в подростковом возрасте всю мировую классику в советских изданиях – от корки и до корки. Многих сюжетов и переживаний уже не помню, но впечатление от общения с прекрасным сохранилось. Сломиголовскому интернату начальство дало план по сбору макулатуры. Ходили методично по домам, квартира за квартирой, по организациям: клянчили газеты, журналы, книги - всё, что бумажное и картонное дадут. Собирали, помню, даже конфетные фантики на помойках и газонах! Добытое вторсырьё стаскивали в сарай, взвешивали, а как накопится тонн пять, приезжала бортовая машина и мы, «баторы», – насельники инкубатора - под командой физрука, грузили. Я же, рискуя квадратной головою ради высокого искусства, тырил ключ из тумбочки у кастелянши и вечерами в сарайчик забирался - потрошить стопки книг. Сначала выбирал просто: у каких книжек обложка оформлена покрасивей. Оказались собранья сочинений: затрёпанные всё больше книжки, в жирных пятнах и без иных страниц. Русскую литературу ХIХ века перечитывал запойно и не раз, с выпиской цитат в заветную тетрадку, а тетрадку хранил в тайнике, на городском кладбище. Сквозной стиль моего мемуара как раз восходит к этим заученным цитатам и дописанным собственноручно эпизодам на месте выдранных страниц… Любимые самые книжки прятал на досках под панцирной сеткой на своей кровати. Приятно было засыпать, ощущая, на каком богатстве лежишь… Герои совсем рядом! Как мог прожить без таких радостей Молодой?.. Кем вырастит  без чтения? Тупым охранником? Ему некогда читать? Моё поколение работало не меньше, и производительность нашего труда была куда выше, чем сегодня, но время для чтения всегда находилось. Без чтения, развивающего ум и чувства у людей, начальство получит легко управляемую страну, но страну без будущего. Молодым надо дать чёткое понимание прошлого, и самое главное - ясный восхитительный образ будущего. Такой образ станет желанным: будет молодняку ради чего учиться, работать, самосовершенствоваться, напрягаться, читать…

-  Привал! Костров не жечь! – вполголоса кричит вдруг мой Афонька. Приказ передают в цепи. Европартизаны садятся в тесный круг: кто приобнялся, кто прилёг, расчехливают гитару и гармошки. - Запевай!             

-  «Тёмная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают…» - затягивают прусские партизаны фронтовую. Поют все - по бумажкам, верно, с подстрочным переводом, кто во что горазд, но получается стройно и, неожиданно для меня, очень даже воодушевлённо, как в старом фильме про войну. Дирижирует, с чувством и тактом, переводчик – сам выразительно по низам ведя. Вспомнилась мне чудная запись: эту песню Богословского исполнял под гитару советским солдатам на фронте сам Иван Козловский! Как услышишь песню такую – помирать неохота!

Партизаны, между тем, затянули «Осенний вальс» Блантера: «Старинный вальс, осенний сон, играет гармонист…» Да, бились мы с немцами, бились столько веков, а теперь, нате вам, сподобились они постигать загадочную русскую душу! Не потому ли уж, как, не без злорадства, говорит осторожный на авансы в политике Патрон, что у нас вдруг оказались все ресурсы? Заворожила немцев наша песня: покою, видно, не даёт - как всё, что рядом, а не доступно. И то: в песне, в стихе самосознание народа выражено наиболее концентрированно и заострённо: «Жди меня – и я вернусь…», «Вставай, страна огромная…». В самое яблочко: нас труднее всего заставить встать, лежебоки мы и разгильдяи… Тьфу, опять я за старое! Так недолго и свежий мемуар запороть…

Молодой прислушивается, и с обидой:

-  Песни наши, не германцев! А они поют, как свои!

-  Вся Европа пела наши фронтовые песни, - ободрятся новой темой Тютюха. -  В Германии лирических военных песен не сочиняли вообще: у них одни марши или бытовые лирические песни. Рейхначальство раздавало губные гармошки солдатам, как национальное оружие: у пленных немцев находили в одном кармане рожок с патронами, в другом – гармошку. Только Геббельс не доработал: изучение русской литературы не пошло ему впрок. Дух солдата одним маршем или вальсом на губной гармошке не поднимешь.

-  У нас, - теперь уже я перебиваю, - почти все лучшие фронтовые песни - про смерть, про ожидание смерти, тоску и разлуку, на тему смерти близких. Но это песни победителей!

-  Про смерть – а победителей! – удивляется неожиданной для себя мысли Молодой. - Так, давайте новые фронтовые песни сочиним! И с ними в бой! Со всех сторон же враги лезут! Надо снова петь, воевать и гибнуть, чтобы побеждать и жить!

-  Нельзя поэтизировать войну… – начал было Тютюха.

Но Молодой, взглянув на часы, вскакивает:

-  Разведчики, за мной!

 

 

          Глава 6. Избушка на курьих ножках и Три богатыря

 

-  Баба Усаниха, как начала через трубу летать, стала деловитой, собранной, прям как бизнес-леди, и даже вроде поумнела, - с налётом горечи рассказывает Афоня, когда наша разведтройка углубилась в лес по следу Тоньки. - Раньше они с Сентяпкой на лавочке у ворот вечерочком сядут, разговаривают, на улицу смотрят, лузгают семечки, здороваются, судачат с прохожими, смеются или дремлют, а то и запоют.

-  А что стряслось с дедом Усаном? – спрашиваю, самому даже интересно.

-  Эх, дед… Он прошлым летом косил сено на полянке в лесу, у мелкого озерца, с блюдце. Приехали интуристы с бреднями, есть такой аттракцион: «Русская рыбалка». Переводчик к деду: «А есть ли рыба?» Дед: «А куда ей деться: не втекает, не вытекает» Полезли в воду, забрели – раз, другой, третий… Повытащили на берег целый воз травы, взмокли, замёрзли, выбились из сил, все в пиявках. Опять к деду: «Да есть ли рыба?» Дед:  «А откуда ей взяться: не втекает, не вытекает» Ну, пошутил дед: ясно дураку! Очистили лесное озерце от травы – кому плохо? Не за ведром же костлявых карасей и парой щучек они четыре тысячи вёрст отмахали – за удовольствием! Наябедничал переводчик. Пингвин отобрал у деда Усана всё, что раньше выдал, еврооборудование для пчеловодства, оштрафовал, уволил. Дед, с расстройства, слёг, ну и… За что? И я с гостями шучу. Тритонов, вот, гости не видали… Тритоны в Европе есть?  

-  Как сам бывал, не видел ни одного, - отвечаю за двоих.

-  Я когда к «Семи братьям» гостей вожу, камень на дне ручья отверну, тритона схвачу - и к носам гостей: «Эксклюзив! Маленький русский крокодил! Приезжайте через год – увидите, как подрастет», и на их глазах кормлю тритона «специальными червями». Интуристы в шоке! Представляете их рассказы: «Вау! Климат на Востоке потеплел: уже в России крокодилы завелись! Пока что мелкие, но если кормить их генетически модифицированными навозными червями!..»

Углубляемся в самую чащу. Становится темно и сыровато. Непролазный лес. Здесь вековые сосны и ели, стволы все во мху и много бурелома, а толстая хвойная подстилка, усыпанная шишками и тонкой веткой, пружинит под ногами. Травы почти нет, только на полянках и не сплошь. Следы лосиные, кабаньи тропы, звериный помёт. Хора кукушек не слышно – это не их места. Зато скрипят деревья, трутся сучья, шипят, схлёстываясь, ветки – по верхушкам ёлок гуляет ветерок. Вытянутые к солнцу пирамиды муравьиных куч рыжих лесных муравьёв-формиков повыше будут человеческого роста. Расщеплённые временем пеньки гнилые во мхе и плесени, все и в чёрных дырках и узорах из древесной стружки - ходах усачей, короедов, златок. Редкие осинки с обглоданной лосями и зайцами корой. Какая-то птица тяжело взлетает из огромного гнезда и, задевая ветки елей, уносится прочь. Дремучая жуть - как раз для нечисти и мухоморов…

-  Ты, молодой, говорят, тоже гнёзда вьёшь? – задаюсь к Афоне.

-  Я – только на дубах и при дороге. Обустроил для себя, а поселился Данди – серфингист из Австралии. Второй сезон живёт. Пингвин дерёт с него за моё гнездо как за пятизвёздочный отель.

-  Зажрались уже и серфингисты, - бурчит Тютюха сам собой.

-  Данди от природы экстремал, эколог! Интересный парень! Говорит на шести языках, учит японский. Он мне такого понарассказал!.. Ну, всё знает, всё умеет, везде побывал. А неприхотлив, почти как я. Зовёт меня в Австралию, на океан. У них там крокодилы длиною восемь метров - восемь! Я даже нашёл в лесу поваленный ствол старой сосны, отметил восемь метров, бензопилой отрезал, рычагом откатил в сторонку… – это же размер! Не то, что мои серебрянские тритоны.

-  Да, тритоны – не русский размер, - вынужден и я признать. – По крокодилам Австралия покамест Россию побивает. Но ещё не вечер: климат теплеет, уже и мамонтов начинают разводить…

-   Данди полгода летает в своём океане на волнах, полгода тарзанит у нас в лесу. С акулой, говорит, дрался, и с крокодилами - как я с волком и с секачами. У него нож – во! – сабля. Живёт в моём скворечнике один, как Соловей-разбойник, и девушки ему не надо. Я и его угощаю свежей рыбой, не только самурая.

-  А кормится с чего? – не унимается Тютюха.

-  Популярный путешественник, книжки о России пишет. Мне одну подарил, да я перевожу пока со словарём… Данди за Пингвином следит: сообщает в газеты и на сайты. Благодаря ему о Матерках и знают в мире. Данди говорил мне: в Матерках затеян эксклюзивный проект. А инженера Курило Данди ненавидит: японцы промышляют китов и дельфинов. Вчера Данди по интернету послал Курило вызов на дуэль.

-  Небывалые для Матерков страсти! – вскрикивает Тютюха, и ко мне. – Вмешаемся?

-  Дуэлянты долго не живут! – отвечаю с военным бодростью. – Наше вмешательство только оттянет поединок: оба люди граждански зрелые, принципиальные – таких не остановишь, пусть дерутся. 

-  Курило синтоист, самурай из клана Хатисука – Данди раскопал, - докладывает Молодой. - Днём он инженер, обслуживает аттракцион «Избушка», а вечером ведёт бойцовский клуб. У Курило катана есть и доспехи. Я видел, как он махался в «бою с тенью» - в лесу осиновый подрост рубил. А кричал – всех ворон распугал: непривычные они – в матерковском лесу раньше было тихо. Если схлестнутся, катафалк опять придётся вызывать…

Войны нет, а дерутся по-военному!

-  А ты болеть будешь за кого? – спрашиваю Молодого, самому даже интересно.

-  Не за фашиста же! У клана Хатисука фамильный герб - чёрная свастика на белом поле.

-  У японцев, как у славян, свастика – символ коловорота солнца. Ты путаешь фашизм с нацизмом. Курило – нацист.

-  Курило исполняет дзиси-маи – танец львов. У него, увидите, по опушке стоят муся-нинге – куклы-воины.

-  Я япошек знаю: на Курилах два года отслужил. По традиции, муся-нинге выставляют отпугивать вредных насекомых от посевов: типа наших огородных чучел. В Японии в куклы играют взрослые, а не дети. Думаю, Курило боится матерковских комаров или, а скорее злых сил вообще. По представлениям самурая из страны Восходящего солнца, чужой тёмный и сырой лес должен кишеть злыми духами.  

-  Всё равно, буду болеть за Данди: он патриот!

-  И Курило патриот.

-  Даже моя девонька из рук Курило рыбу не возьмёт, - с гордым удовольствием кивает Афоня на цокающую опять Тоньку и треплет её за холку. Матерковцы Куриле не доверяют. - Заболевает самурай без живой рыбы: делается жёлтый весь. Подкармливаю самурая, благо в Серебрянке нет солитёрной рыбы, а грибы-сыроежки, как летом пойдут, те собирает сам. Притворяется, нацист, что не может понять: зачем России эти злополучные Курильские острова – у нас и без них земли сколько хочешь. Он и имя себе взял, чтобы всё время помнить про Курилы. Так и желающих отовсюду набежит, сколько не захочешь, говорю Куриле. Вот матерковские угодья, кроме леса и реки, уже, считай, не наши. Вас не останови, так, по  лоскутам, и растащите всё. Данди разузнал: на родине Курило Сахалина формально уволили по сокращению штатов, но фактически это было не «рэсутора», то есть «реструктуризация», а «кубикири» - «отрубание головы» за участие в нацистской имперской самурайской организации.

-  Знаем. Самураи требуют затеять с Россией войну за острова, и отказаться от японо-американского «договора безопасности», а ещё начать разработку своего ядерного оружия и военные базы оккупантов из США закрыть – хватит с них военно-морского флота в портах Японии.

-  Ещё Курило публично выступал против перехода по наследству депутатских и министерских постов.

-  Современные самураи, да, клеймят аморальные поступки высокопоставленных лиц Японии, выискивают везде предателей национальных интересов, глобалистов.

-  Когда Курило вызвал на дуэль одного политика-либерала, терпение властей кончилось. И тогда, чтобы не угодить в тюрьму, Курило Сахалина - с «чёрной меткой» - покинул Японию. Вот завербовался в Матерки, будет прятаться в нашей глуши, дожидаться реваншистских времён. Курило только для своих японцев патриот, а Данди старается для всех людей.

-  И для матерковцев? – не верится Тютюхе.

-  Крокодил Данди для виртуальных партизан гимн сочинил - на английском, правда. В машинном переводе вышло простовато, со «Вставай, страна огромная…» не сравнить, зато настоящий гимн матерковких партизан…

Да, быть партизаном очень интересно: мятеж, ярость благородная, лесные катакомбы, предатель, окруженье, суд…

-  Увы нам! - сокрушается по-литературному Тютюха. - Уже интуристы подбивают русских парней идти в партизаны.

-  Не подбивают, а учат! – вскипает Афоня. - Я годами думаю о чём-то, и всё без толку, а он вечером зашёл в интернет, а к утру уже целый оргплан готов: бери, партизанский отряд, и действуй!

-  Да, сами австралийцы молодцы, - даёт задний ход Тютюха. - Давно забросили ересь «мультикультурного общества», и пришлым неграм и не в меру религиозным арабам и евреям спуску не дают. Они скоро и японцев как следует прижучат, чтобы не скупали побережье. И правильно: Австралия - зона стратегических интересов Японии. Японцы рассматривают Австралию как вероятного военного противника. И Россия – зона интересов реваншистов. Мы с Австралией получаемся объективными союзниками против Японии…

Во все эпохи, философски размышляю, безусым юношам казалось, что они живут в дряхлые безвольные времена. И благородные юноши, устремляясь в будущее, брали с собой в качестве идеалов не указания начальства, а «нечто подлинное» - гимны, оружие, кровь, любовь, припасы наконец. Поворот к неоязычеству в России вполне возможен, если из-под расслабленной руки начальства молодые люди погрузятся с головкой в интернет и встретят там зажигательных экстремалов и хитрых кукловодов, а тогда уйдут за ними сначала в электронные партизаны, а потом - в натуральные катакомбы. Лес – это русская пустынь, самая большая наша катакомба… 

Тут выходим на большую живописную поляну, окружённую вековыми тридцатиметровыми елями. На бугорке, как бы в мажоре, избушка там на бройлерно-куриных ножках стоит без окон, без дверей. Стоит, как испокон заведено: к лесу передом, к непрошеному гостю задом. У избушки красно-кирпичная труба: вся в затрапезной копоти, дымит, пыхтит, летят из неё пучками искры, что у набирающего в гору ход дореволюционного паровоза; дровяную печь, видно что, в избе только недавно разожгли. Посреди утоптанной поляны огромное кострище, будто пионеры жгли, окопанное целым рвом. По краям поляны редкая трава, папоротник, хвощ, живописные пеньки, до подозрения роскошные высокие поганки, все, как невесты, в белой бахроме, и – стоят чуть не по колено ростом! – малиновые красавцы мухоморы. В середине мая – по колено! - мухоморы? Здесь начинается большой обман… На краю поляны, тоже к лесу передом, к раненому кандидату задом, стоит вертолёт «скорой помощи»: в боевой готовности - серьёзная врачиха там у колеса на раскладном стульчике сидит, опустивши нос в скромный букетик ландышей, и два санитара у разложенных на земле носилках играют в карты, травят анекдоты, хохочут и косятся то на нас, то на трубу избушки. Войны нет, а страхуют по-военному. По противоположному краю поляны четыре порочного вида Красные шапочки с винтажными корзинками в руках бегают в парах с атлетического вида Серыми волками. Под режиссурой Евроохотника они разыгрывают какие-то порносюжеты. А вот безнадёжной бабушки не вижу на поляне: вероятно, она в избушке ждёт рокового часа…  

-  Изба изготовлена в Японии, ступа и метла оттуда же, - объясняет Молодой. – Мухоморы и поганки – муляжи. Это общая установка Пингвина: поражать интуриста русским размером и размахом. Но летом подрастут наши, матерковские, мухоморы, не хуже и бесплатно, - уже с гордостью продолжает он. - Мои тритоны из Серебрянки тоже должны стать крокодилами: Пингвин требовал даже надувать их в зад перед показом! Красные шапочки – артистки из театральной студии, волки позорные – бывшие спортсмены. Мало им проституток в Матерках – похабят мой лес. Данди говорит: устроители шоу типажи Красных шапочек содрали с американских 3D-порносайтов. Завтра у них должна  быть премьера – готовятся к «работе»…

-  А для желающих вкусить плоти Красной шапочки или Волчары, - шипит Тютюха, - в лесу, конечно, построили евроизбушек…

-  Само собой: восемь автономных летних домиков уже стоят, в ста шагах от поляны…

Вдруг из леса раздаются крики и звон клинков. Афоня опускает свой посох-копьё наперевес и бросается на звук драки, крича на ходу:

-  Тонь, ищи Данди! Мужики, за мной! Санитары: носилки!

Бросаемся за Тонькой со всех ног. Да куда там! Только издали и вижу, как подлетевшая к дерущимся свинья лбом с размаху бьёт тщащегося увернуться в доспехах японца под самый зад и тот кубарем летит, и врезается спиною в ствол берёзы, а раненый сам Данди, в пылу борьбы, кидается было добить неподвижно лежащего врага, но Тонька оборачивается к серфингисту, ощетинивается, поднимает хвост трубой и скалит свои ужасные клыки…

Через пять минут на поляне все столпились вокруг носилок с едва шевелящимся Курило. Санитары уже разоблачили его от доспехов, и серьёзная врачиха уже заканчивает обработку ран, а санитары, само собой, заигрывают с Красными шапочками… - всё идёт своим чередом. Подходит Данди: он уже перевязан, заклеен, бодр, насмешлив. Курило, увидев врага, пытается приподняться и что-то, через боль, шепчет.

-  Чего он там? – спрашивает озабоченный больше всех Афоня. – Сможет работу продолжить?

-  Бредит, - отвечает серьёзная врачиха. – Говорит: кабаны и дельфины теперь заодно.

-  Природа, самурай, заодно! – отвечает Данди на австралийском английском. – Ты агрессор! Встанешь – продолжим. Забирай!

И в изголовье носилок бросает целёхонькую катану и вдребезги разбитые очки самурая.

-  Друг, не срывай аттракцион, - вступает решительно Афоня. – Нашим попадёт от Пингвина. Лучше помоги с аппаратурой: ты один видел, как работает Курило.

-  Какой весь из себя мужественный крокодильчик… - вдруг подступает к австралийцу одна из Красных шапочек. – Данди, пригласи вечерком…

-  А ты по верёвочной лестнице на дуб залезешь?

Такое слышать - это уже слишком для целомудрия Афони!

-  Тонь, Тонь: очистить арену от посторонних! – командует он, указывая посохом на актёров-порно.

Тонька бросается на Красных шапочек и Серых волков, а удирающих щадяще кусает за ноги и немного выше. Позорно бежит в кусты, бросив огроменным дробовик, и сам Евроохотник. Увидь сию сцену интуристы, задалась бы логическим вопросом: как он собирается валить Серого людоеда, если боится домашнюю свинью в косынке?

Теперь можно идти в кусты, где, как оказалось, запрятана аппаратура. Данди включает что надо, и на экране появляется избушка. Зачем избушка на экране, если она и так как на ладони в полста шагах? Японский перебор!

-  Бабаёшка готова? – говорит Афона в микрофон.

-  В избе Баба-Яга сидит? – задаёт Тютюха глупейший за весь день вопрос.

-  Избушка, избушка! – не удосужив ответом, приказывает Молодой. - Стань ко мне передом, к лесу задом!

Избушка, с радиоскрыпом и нанотреском, двумя эхами разнесшимися по лесу,  вразвалочку, разворачивается согласно сказочному сюжету. Над поляной на минуту тревожная повисает тишина. Потом раздаётся грохот, дым валит столбом, и из трубы вылетает ступа с бабой, а с чердака избушки, пища во все стороны, вылетают мыши. Баба Усаниха в кислородной маске, одета в защитный оранжевый костюм, ещё без антуража и макияжа Бабаёшки. Размахивая помелом, баба взлетает ровно до середины крон обступивших поляну вековых тридцатиметровых елей, потом указывает метлой вниз и ступа по спиралевидной траектории, с каким-то сказочно-ракетным синтезированным звуком, плавно садится на поляну, рядышком с кострищем.

Очередная проба, как я понимаю, удалась: Молодой сияет во весь крупнозубый рот, Данди выключает аппаратуру; серьёзная докторша, вынув из кармана стетоскоп, бежит к бабе Усанихе - убедиться…   

Тогда Молодой отправляет меня с Тютюхой и Тонькой в путь, мимо «Хижины дяди Тома», пообещав вскоре – на лесной просеке - нас догнать, а сам бежит на помощь бабе Усанихе - выбраться из узкой ступы…

Через лес, к просеке, идём гуськом: Тонька, как геройская хозяйка положенья, двигается первой, я - вторым, Тютюха, как положено интеллигенту, замыкает. Свинья, очарованный читатель мой, отнесись к ней по-людски, такой выглядит энергичной девкой!.. Да и красивая, если приглядеться!..

-  Выставляют Россию диким полем, а русских – туземцами, - негодует Тютюха. – Добродетельные местные старухи у них – Бабаёшки. Цокает, радуется она…

Но едва прошли три сотни метров, Тонька с нами, верно, заскучала - и, не сказав нам ни слова, с тропинки, задрав хвост, как рванёт в чащобу по своим делам!.. Вскоре тропа вывела к петляющей грунтовой дороге. Она вся в ямах и глубоких колеях, заполненных водой. Мелкие лягушки посыпались в лужу; только, думаю, испугались они не нас, а приближающегося из-за поворота рёва моторов. Рядом с дорогой валяется ржавый остов трактора, у него и решаем подождать, тем паче, что неожиданно вернулась Тонька и, шумно нюхая воздух, встала, прижавшись боком к моей ноге.

Из-за поворота вылетает с десяток колёсных тракторов российского производства. Лихо! Явно идут гонки. Тонька пищит и пятится. Один трактор, заехав в яму прямо перед нами, падает на бок и глохнет, другие трактора проскакивают мимо. За кавалькадой участников следуют гусеничные вездеходы с весёлыми болельщиками – те свистят, хохочут, машут нам руками. На первом вездеходе сидит комментатор: он, создавая ажиотаж, передаёт события на трассе.

Из кабины опрокинувшегося трактора выбирается интурист. Он расстроен, но крепится, несмотря на хохот и задирные реплики подвыпивших болельщиц. От медпомощи отказывается, но вдруг видит ржавый трактор и нашу троицу… И тогда, верно, окончательно спуская воду, кивком вопрошает меня: мол, и что теперь?

-  Держи хвост колёсиком! – бодрю интракториста без всякого мата. – Заводи!

Я смелый: козырять не боюсь!

Евротурист, встряхнув оцепененье и показав в сторону вездехода большой кукиш, спускается в лежачую кабину, а я лезу по колени в лягушечью колею, взбираюсь на трактор, показываю спортсмену на что жать, когда махну рукой, потом по горячему парящему движку перебираюсь на нос, разматываю трос на лебёдке, подзываю Тоньку, сую ей трос в пасть, клыками зажимаю, указываю направление движения на ближайшую сосну, и моя умничка, рассекая грудью воду, прёт по колее вперёд метров двадцать, разматывая на лебёдке трос, а я спрыгиваю, выбираюсь на сухое, обматываю трос вокруг ствола, и машу рукой:

-  Давай!

Евротурист врубает лебёдку и, под визг болельщиц, трактор, натужно воя и содрогаясь, сам встаёт и вылезает из ямищи.

-  В следующий приезд купи девятый том атласа российского бездорожья: он как раз про Непроймёнскую сторонку, - кричу напутствие, но вряд ли счастливчик слышит…

Он машет мне рукою в беленькой перчатке, Тоньке посылает воздушный поцелуй и летит в погоню.

-  Диснейленд с русской спецификой, - бухтит Тютюха, провожая отдыхающих. – Глянь-ка: а эта уже не пищит, не пятится.

Тонька, и вправду, натуру свою превозмогла, когда по моему зову полезла к трактору. Характер! Отсыпаю ей из банки пригоршню червяков в качестве вознаграждения за храбрость. Мигом уев, кивком поблагодарив и вспомнив про задание, Тонька выходит на тропу и опять ведёт…  

А вот и сосновая просека, светлая и радостная. Тонька оживляется невероятно и прыгает, как с ума сошла: вся просека до горизонта, кажется, дрожит от её хрюка, топа, цока, фыка и брыка.

-  Цокает, значит, радуется! – говорю, а сам любуюсь. Мне, что ли, себе котёнка завести?..

-  Радуется она… Куда?!

Но Тонька, не слушая Тютюху, уносится вперёд и исчезает.

-  А чтой-то там, на поляне? – вопрошаю сам себя. – Опять избушка?

-  Хижина Дяди Тома.

-  Отставить! Какое… дядя Том – к русской специфике?

-  Рядом – не видишь? – копия гипсовой скульптуры «Беглый раб».

-  Проясни, - требую от Тютюхи, пока подходим к хижине.

-  Чёрного раба с мальчиком изваял Беклемишев по мотивам «Хижины дяди Тома». Оригинал в 1893 году отправили на Всемирную выставку в Чикаго. Скульптор даже получил за «Раба» звание академика.

Подходим. У раба, вижу, квадратная голова – точь-в-точь как у меня, только с курчавыми волосами. Тоже, знать, жестоко били. Не зря же я пацаном жалел негров за железным занавесом.

-  Когда-то «Хижина» была частью романтики советского подростка, - вторит моим мыслям Тютюха. 

-  Да! Я в детдоме зачитывался «Хижиной»: лежал в углу на своей скрипучей койке с панцирной сеткой и изо всех подростковых чувств сострадал чёрному рабу. Плантаторы, расисты! Отправить бы к вам в Америку советских пионеров с барабанами и горном, чтоб проучили гадов! Я и сам, как вырасту, закончу суворовское, надену красивую форму и пойду на войну с эксплуататорами негров! Нет, чего ждать? Убегу из инкубатора, спрячусь в трюме корабля, переплыву океан – и в бой!

-  В бой? Я в детстве мечтал скормить расистов крокодилам, - вспоминает хозяйственный Тютюшкин.

-  Крокодилу Данди?

-  Нет, в советском детстве все крокодилы были африканскими. Сюжет один врезался, из советского балета «Аистёнок», первого балета Григоровича. Там положительный герой Аистёнок вместе со своими друзьями-зверями спасает негритянского мальчика от расиста.

-  Спасает как?

-  Как я мечтал: Аистёнок и компания бросают колонизатора в пасть огромного, в полсцены Большого театра, крокодила. Зубастый проглатывает колонизатора и, пятясь, уползает за кулисы - переваривать.

-  Под ликующие аплодисменты многотысячного зала в пионерских галстуках?

-  Конечно! Балет для детей пионерского возраста. Смерть расистам!

Смерть! Советские поколения склонны к мифологизму. В те годы воспитываемый государством интернационализм во мне торжествовал. Дружба народов! Не я сам по себе и не ближние мои однокорытники по инкубатору, а чёрномазый выдуманный за тридевять земель герой оказывался предметом искренних душевных страданий. Попробуй-ка теперь без потери себя – юного - вырваться из плена разорванного последующим жизненным опытом сознания. На что исходили наши детские души? Сегодня утрата ориентиров своей юности привела бывших советских людей к нешуточным психологическим сдвигам. Оказалось: американские негры мало чего умеют или хотят делать легально, а предпочитают петь, танцевать или профессионально заниматься спортом и войной. Ну, спрашивается, зачем не имевшую никакусенькой художественной ценности «Хижину» проходили в «хорошей» советской школе, в отличие от «плохой» школы американской? Нет ответа, кроме политизированного. На родине дяди Тома «Хижину» в школе не проходили! Вот уж имперское - в перевёрнутой форме - сознание внушалось детям при Советах! «Плохие» в итоге победили «хороших», и мы – советские жалостливые люди  – остались в круглых дураках.

Сегодня антирасистские сюжеты, подобные «Хижине», называют «блэк-эксплуатацией». Тема межнациональной политкорректности особливо интересна тем людям, у кого не всё в порядке с национальной идентичностью, а в большинстве случаев сия тема, как повод, поднимется чисто из стяжательских соображений. Это как Холокост, кой евреи из трагедии превратили в бизнес, а значит, в фарс. Компенсаций требуют негры и американские индейцы - от белых рабовладельцев, австралийские туземцы – от европейских колонистов, бывшие советские прибалты и крымские татары – от русских, и конечно, евреи – от немцев, а желательно - ото всех… Тема страшно перекошена в сторону поиска и наказания «виноватых», коих давно нет в живых, и из нравственной давно превратилась в юридическую и финансовую разборку. Афроамериканцы, татары, русские, немцы, прибалты, кавказцы, японцы, евреи, сербы… – все мы «негры» в том смысле, что прирождённая чернь любого роду-племени, едва напридумав мнимые или почувствовав действительные свои преимущества перед «другими», сразу окунается в низменные свои инстинкты – читай: вытаскивает на свет нормы «естественного права» - и, восчувствовав себя барами, стремится самоопределиться в отношении иных «чёрненьких», хочет с пользой для себя выставить себя «чернее» других…

-  А трава-то вокруг не топтана, - отмечаю как разведчик. – Эй, дядя Том, выходи! Скоро одиннадцать! Работать пора!

-  Скорее цыгане начнут работать.  Затея с хижиной у Пингвина явно провалилась…

Тут, в отдалении, наверное, из засады, на просеку выдвигаются три всадника. Да это, похоже, Васнецовские богатыри! Илья «из-под славного города из-под Мурома», Добрыня Никитич из голопузой Рязани и Алёша Попович из «красна-города Ростова». Всадники, стало быть, на богатырском выезде: примечают, нет ли где ворога да не обижают ли где кого? Здесь Русь, здесь Русью пахнет! – воодушевляюсь я. Ай да Пингвин: с «Хижиной» промахнулся, а вот с богатырями удружил русскому патриоту! Вот увижу сейчас Илью Муромца - эпосного нашего героя, полного спокойной мужественности, благости, великодушия и русского добродушия; и сметливости: живи Илья сегодня, был бы главным инженером. Вот раскланяюсь с Добрыней - вежливым, знающим, культурным сыном богатого купца, с тонкими чертами лица, щёголеватым дипломатом и думцем. Вот улыбнусь «душе-парню» Алёше Поповичу - большому выдумщику, певцу и гусляру… Застава богатырей русских вышла на потеху: мимо неё не пройдёт злой человек, не пролетит глупая птица, и гад не проползёт или какой кочевник-гастрабайтер. Полная величавого спокойствия троица… Но сию минуту из-за вершин две антисюжетные вороны на просеку залетают, садятся на голые сучья сосен и принимаются зачем-то истошно каркать на богатырей, своим «Кра! Кра! Кра!» в героическую картину интонацию опасности внося, как «серые могильщики» у Васнецова. Теперь уже и мне становится видно: что-то не то в развёрзшейся картине. Глазастый Тютюха, тот ударяется уже в смешки. Так и есть: окрас коней не тот! И Илья левша. Сближаемся…

Кто всю жизнь прожил в ожиданье сказки, тот меня поймёт. Оказалось, выглядит сия троица навроде огородных пугал, только уж совсем неудачной конструкции: внешностью своей - густобородой и тяжкозадой - и неуместно злым выражением кавказских лиц. И располагаются во фронт неправильно: Добрыня оказался по левую руку от Ильи, Алёша Попович – справа. Под Ильёй Муромцем конь-тяжеловоз, не вороной, как у Васнецова, а пегий, и какой-то измученный, больной и непослушный, а бока коня обвисла гробовая чёрная попона. Добротная на нём как будто сбруя, уздечки, недоузки, цветные ленты в гриву вплетены, сёдло, стремена, вооружение, то сё. Но всадника своего, видно что, пегий жеребец совсем не уважает: мотает головой, прядёт ушами, пучит из орбит  глаза, идёт боком, бьёт хвостом и норовит скакнуть, дёрнуть, присесть, травку щипнуть и вообще. Илья то и дело зло дёргает поводья, бьёт коня пятками по бокам и кричит на него совсем как не по-русски. Весь передок самого Ильи - от висков до середины живота - обложен клееной русой бородою. Поверх бороды висит бинокль. А как поднял Илья к брови правую длань свою, всю волосатую и с наколкой, бутафорская палица булатная так и закачалась маятничком на ветерке…

Увольте, сверхтолерантный читатель мой, нет у меня больше эмоциональных сил описывать «богатырей с овечьих гор». Русский лес эпичен, но не с такими же богатырями! Отмечу ещё только парочку штришков: у Добрыни конь чалый, а сам богатырь с крашеной рыжей бородищей моджахеда, на поясе болтаются резиновая полицейская дубинка, наручники и противогаз; у Алёши Поповича кобыла мышиного окраса, к седлу приторочены не гусли, а скорее арфа, угол её волочится по земле, оставляя борозду, и сам Алёша хотя помоложе и, как полагается, с отклеенным усом, но сразу видно: психопат – дёрганый весь, вертлявый, на грузина даже не похож, и в тройке ему отведена роль крыловской моськи.

В экстазе постмодерна у постановщиков-космополитов роль Гамлета, Ромео и Наполеона вполне могут играть актёры-негры, а Снежную Королеву, Белоснежку и Офелию - изображать негритянки. Смотрится это удручающе: даже ещё хуже, чем задёшево снятая иностранцами «Война и мир» - с чудовищными искажениями русской художественной правды. Таких, бывало, насмотришься жестикуляций и гримас у Наташи Ростовой, Кутузова и князя Андрея!..  Зачем позволять сказочный русский мир, в коем и так хватает чудовищ, населять ещё и уродами? По мне, если хотим иметь здоровое национальное государство, нужно самим повесить культурный железный занавес от чуждых уродств.

Сходимся и останавливаемся против друг друга - нос в ноздрю.             

-  Стой! Частние владения, – объявляет с ужасным акцентом Илья Муромец, опять подняв левую длань с маятником к брови, а правой - тужась через кавказскую лень потрясти угрожающе копьём. – Пропуск!

-  А нужен? - говорит Тютюха с издёвкой. – Я местный житель.

-  Здравия желаю! – приветствую я по всей форме.

-  На «зельёних» нэ пахожи, нэ, - вместо приветствия гнусавит Добрыня с таким же акцентом и тряся метёлкой бородищи.

-  Рукзаков с плакатами нэт, - подхватывает Алёша Попович, шевеля луком на загривке кобылы. – Нужно обискат.

-  Допустим, - говорю с вежливым тоном, - мы неорганизованные туристы, идём из Сычей, без карты заблудились в сказочном лесу.

-  Вах, ви нэорганизовании туристи?! - сразу оживляется Илья Муромец. - Аплатити турпутьёвку - Альёша, аформи. К путьёвки випишим пропуск.

-  Лес федеральная собственность, - говорю построже. – Мы граждане России: можем гулять по лесу «за так», без ваших путёвок и пропусков.

-  Эта, дарагой, при сациализме савецкие луди наслаждалис лэсом «за так», - взлезает Алёша Попович. Он демонстративно, двигая отклеенным усом, вытаскивает из колчана стрелу и закладывает её на тетиву лука. – Бэсплатних удаволствий тэпэр нэ биваэт. Щаз бэз дэнэг даже в ямэ нэ сдохнэш, как шакал. Кто будэт убират за вами мусор,  абэспечиват вашу бэзапасност от злих лудэй? Ми! Наша дарагая служба!

-  Врэмя алпийскава нищенства прашло, - добавляет Илья. - Платитэ или забэрьём в камендатуру.

-  Как заложникаф будэм дэржат в ямэ, - доброхотствует Добрыня, - ждат викуп. Ви кавказски плэник. Счьётчик вклучим…

Алёша тем временем целится мне в самое колено. Но мышиная кобыла под ним не стоит на месте, и стрелок поводит луком, описывая область возможного поражения моего тела от носка до паха.

-  Ви сами нэ нужэн, - качаясь в седле говорит Алёша, - ви иди, нам дэнги нужэн - дома кармит жэну, дэти, старикоф. У тэбя жэна ест, дэти ест? Сам, дарагой, знаэш: дамой с пустими руками нэ придьёш…

Отвлечёмся… Это русские, оставшись без работы, спиваются и бомжуют, а джигиты отращивают или клеют бороды, берутся за кинжалы и выходят на большую дорогу, в нашем случае – на лесную просеку в еловом лесу, и промышляют. В горах Кавказа, не считая приморских зон, нечем прокормиться нынешнему количеству людей. В интеллектуальном смысле и в трудолюбии кавказяне уступают и русским, и прибалтам, и евреям, и многим другим народам, поэтому не могут прокормиться за счёт создания высокотехнологичных дорогих продуктов, на чём исключительно кормится Израиль, не имеющий, как и Кавказ, никаких природных ресурсов. Как при Советах, так и сегодня горцы могут прокормиться – без резни - только с помощью внешних безвозмездных вливаний. Национальный менталитет кавказцев требует от мужчин обеспечить семью любым способом - дабы не потерять своё  лицо. Не будут русские Северный Кавказ содержать - станут джигиты с овечьих гор грабить проезжающих людей и уничтожать природу, как было во все века, кроме советского времени. Только Советы накормили и выучили Кавказ так, что он перестал убивать и грабить. Сегодня примеривать к Кавказу наш либеральный правовой тришкин кафтан - значит не понимать сути сложившегося в горах положения: возрождения клановости и культа силы на фоне обмеления привычного с советских времён потока дотаций из федерального бюджета и роста безработицы. На Кавказе, дабы отнимать деньги у прохожих, горцу без надобности "переступать через себя", мучиться этическими вопросами, листать странички далёкой от них российской конституции или пожелтевшие странички русской классики. Они считают: горы принадлежат лично им, но не чуждой Москве или несуществующему в природе российскому народу, а тем, что принадлежит мужчине или клану, может распоряжаться, по восточному менталитету, только этот мужчина или клан. У переехавших в глубину России горцев характер изменяется очень медленно, а если они живут диаспорой, то может  оставаться прежним из поколения в поколение. Они и здесь будут стремиться к получению нетрудовых  нелегальных доходов, легко при этом переступая через российские законы и местные традиции, а если эти доходы окажутся, на их взгляд, недостаточными – будут грабить, вымогать, мошенничать и воровать. Диаспора – среда для взращивания этнических преступных сообществ. Вот-вот уже наше начальство осознает это и прикроет диаспоры в России.

Этакие абреки и нанялись к Пингвину охранять незаконно захваченные им угодья. Таких хищников и вербуют в частные армии, кои скоро могут составить серьёзную силу.

-  Вы с дороги уберётесь?! – не выдерживает уже Тютюха. – Или позвать Тоньку?! Пусть порадуется – она это умеет!

-  Нэпавинавэниэ хазяину?! – кричит Илья Муромец. – Арэстават! В наручники! Притачит к сэдлу!

Добрыня и Алёша Попович слезают с коней, набрасываются на нас с Тютюхой. Завязывается потасовка. Противник тяжелее нас, и хотя в бутафорских, но всё же в доспехах: кулаком не возьмешь, отбиваемся ногами. Как назло, на свежераспаханной противопожарной просеке ни одного приличного сука или дубины! Хотя по всему выходила у нас «ничья», непривычному к богатырской потехе Пломбиру быстро надоело:

-  Тонь-Тонь-Тонь!

В тот же миг из леса вылетает Тонька, вслед за нею выходит Афоня – и по-сломиголовски бегут к нам. Тонька, победоносно задрав хвост, подлетает первой, раскидывает и топчет богатырей, те разбегаются, залазают на деревья, грозятся, воют. Афоня же подступает к испуганному Илье Муромцу, свистит по-своему коню, тот встаёт на дыбы, сбрасывает тушу на землю. Тонька ставит копыто на грудь поверженного в прах Ильи и цокает языком.

-  Опять копыта заросли! – ругается Афоня, осмотрев копыта коня Ильи. – Коня, дурак, погубишь! Я про тебя всё Пингвину доложу! Основные фонды хозяина гробишь. Подраться захотел, кормилец?

-  Зачэм драцца, ну? Развэ я дрался?

-  Защитник рубежей… Побереги силёнки для стриптиз-бара! Ты только с блондинками герой. Тонь, Тонь, ищи отряд…

 

 

          Глава 7. Прусские партизаны

 

Европартизаны пели «Осенний вальс», когда мы пришли в отряд. Молодой быстренько переоделся в командира партизан: шапка-ушанка со здоровенною звездой во лбу и одним стоячим ухом, прожжённая угольками от костра телогрейка, кирзачи бывалые поверх стираных портянок, плащ-палатка за плечом, планшет, ремни… Идём на дело! Кровь взыграет! Я тоже облачаюсь в полевое…

-  Тонь, прячься! – приказывает Афоня, и девушка в косынке, кивнув, скрывается в кустах. – Отряд, ста-а-ановись!

Через четверть часа прибываем на место. Отряд залегает в цепь на опушке леса, в двухстах метрах от железнодорожной насыпи. Между лесом и насыпью луг с редкими кустами, всё видно, как на блюде. Партизаны лёжа окапываются, у кого есть сапёрные лопаты. Остальные прыгают в готовые окопы, обживают. Маскируют бруствер дёрном, проверяют свои немецкие автоматы МП-40, устанавливают в гнёзда свои бесподобные по эффективности огня ручные пулемёты МГ и трофейные станковые американские «Максимы», расчищают сектора стрельбы… У меня лопаты нет, ладно, полежу под кустиком, я за участие в диверсии валютой не платил. Тютюха вообще куда-то скрылся. Тут вижу: подрывники, задрав бюргерские свои зады, уже ползут к насыпи по узенькой канаве. Сапёры волочат за собой деревянные ящики с надписью TOL и DINAMIT. У железнодорожного моста через реку оборудован мешками с песком пост - оттуда доносятся разудалые песни выпивающей казацкой охраны. Поодаль блокпоста стоят четыре тачанки, каждая со сдвоенными пулемётами «Максим» и запряженная тройкой разномастных лошадей. Когда подрывники проползли треть пути, на посту поднялась тревога. Три казака выбежали из поста, вскочили на тачанку, развернули к нам задом и стали поливать пулемётным огнём опушку леса. С поста тоже начали палить из винтовок. Тут пуля срезает ветку над самой мою квадратной головой! Опять за старое! Надо собраться, а то с одного задания весь продырявленный вернулся! Молодой подполз и объясняет:

-  Стреляют чуть поверх голов, чтобы интуристы пригибались. На каждую тысячу холостых противнику дают один боевой патрон.

-  Что боевой, я сообразил, но…

-  Участникам объясняют технику безопасности, они подписывают бумаги. Но без настоящего риска даже в европартизанщине не обойтись…

Партизаны уже окопались и, наверное, только ждут приказа на ответный огонь. Тут, вижу, шевеление в цепи. Один партизан встаёт на самое видное место, на укатанный бруствер, не торопясь вынимает из солдатских порток большой платок и, презрев всякий страх перед меткой казацкой пулей, оглушительно сморкается, утирается с наслажденьем, крякает, и довольный произведённым на боевых товарищей впечатлением, под их аплодисменты и пожелания здравствовать спрыгивает в свой окопчик.

Только вам, невыездной читатель мой, объясню поступок немца: в его показушном пчихе нет и толики издевательства над казаками! Просто фрицы обожают громко на публике сморкаться, прям как дирижёры - руководить симфоническим оркестром. Однако такой их наглости казаки не стерпели, хотя ещё в наполеоновские времена повидали все евровиды: есаул вскакивает на гнедого и - зычно:

-  Тачанки к бо-о-ою! По кромке леса - пли-и-и!

С тачанок развернули все восемь пулемётов и, как мне показалось, уже вопреки сценарию, ну поливать свинцом кусты на договорной высоте - «чуть повыше головы»! Меня как всего ударил звук бешеной стрельбы! Я подпрыгиваю и вздрагиваю от взрывов и мелких сотрясений! Мама родная, кем б ты ни была! На голову квадратную, на спину, в ноги мне сыплются срезанные ветки и сучья, и падают комы земли, уже и крики раненых, и леденящий душу предсмертный сип. Это я ещё визг рикошета опускаю! Войны нет, а палят по-военному! Впрочем, у нас почти всё по-военному, кроме работы и ответственности. Я, как лежал, не шевелясь, так и вдавился в землю на все двадцать восемь сантиметров… Туристы долго не живут!  

Вдруг пулемётная стрельба умолкла… Голову хотел приподнять на поле боя, а уж от насыпи доносится зычная команда:

-  Сотня, шашки наголо-о-о! Ры-ы-ысью-ю-ю, ма-а-арш!

Всё, отвоевался! Сейчас казацкая лава налетит и оставшихся в живых в лапшу покрошит! Это уже земля под копытами дрожит или в ушах так пульс колотит? Военный страх в мирное время – чем не русский стиль! Только врёшь: Бодряшкина на пику не возьмёшь!  Смочь бы отжаться и выплюнуть всю землю изо рта… Я не петух, но курицыных солдат могу поднять в атаку!

-  Партизаны не сдаются! – кричу что есть мочи: вырвалось непроизвольно.  

-  Отряд, к бою! – неподалёку вторит мне по-сержантски Молодой, а за ним, из укрытия, повторяет команду переводчик. – Отставить сопли! Шайсе, мать вашу! Шнель! Куда, нибелунг, пополз – мы ещё не начинали! Шайсе, целься! Огонь! Огонь, сказал! Огонь!

Переводчик откуда-то, - кажись, уж из могилы, - приказы переводит в мегафон. И вот сначала по-детски одиночные раздаются выстрелы пиф-паф, затем вступают пулемёты – и открывается шквал ответного огня! Отжимаюсь, выглядываю – мамынька родная, кем б ты ни была! – казаки не молниеносной лавой, а стройными рядками, будто на параде, не больно поспешая, идут на нас. Притом конные самоубийцы на перепивших самогонки вовсе не похожи: пьяные храбрецы не смогли бы так ровно строй держать. Чудеса! Теперь это у нас «рысью марш!» называется? Или новую тактику изобрели - спецом против европартизан? Дурь какая-то! А зачем вам бубенцы-то в гривах, зачем гармонь и красные флаги со звездой? Кровью захлебнётесь, казачки, кровью! Ну, так и знал: первые два ряда атакующих разом, как по команде, падают вместе с лошадьми, остальные дружно поворачивают вспять. В прямом бою шашки против пулемётов – захотели!

-  Русский казак капут! – кричат европартизаны из окопов, и ну улюлюкать, свистеть и выдувать из губных гармошек издевательские нотки. – Sieg Heil Deutschland!

А один фриц, вскочив на бруствер, совсем уж неполиткорректно как запоёт:

 

          Я убить Иван,

          руссишь швайн…

 

Только не знаете вы, фрицы, наших казачков! Есаул тоже, видя такое дело, тачанки перегнал на бугорки и поверх отступавших верховых голов ну вновь поливать нас раскалённым свинцом. Конные тем временем стройно развернулись, убитые ряды – верить ли собственным глазам в такой пылище? - как ни в чём ни бывало поднялись с земли, сотня выстроилась вновь и уже сам есаул со знаменосцем встали в передний ряд - и лава, или как её, со свистом и гиканьем пошла на нас по второму разу – уже чуть побыстрее… Кому теперь капут – большой повис вопрос над полем боя… Где же мне взять спасительный «калаш» или хотя бы сапёрную лопату - окопаться?

Оглядываюсь: мимо бегут, пригнувшись, санитары с носилками – выносят с поля боя раненого европартизана; и у того вдруг бинокль выпадает из наспех перебинтованной руки. Я, не дурак, подползаю, беру немецкую оптику от Цельса, возвращаюсь в свою продавленную в форме тела ямку. Прочистив стёкла от мусора и муравьёв, высматриваю поле боя. Нет, что за тактика у местных казаков?! Кони, мнится мне, скачут уж слишком медленно и уж очень ровными рядами - как раз под наш, по-немецки тщательный прицел, а всадники машут саблями синхронно или потрясают пиками, как заводные. Это мельницы какие-то, а не казаки! Чего, спрашиваю себя, зазря махать-то, силы тратить - за сто пятьдесят шагов до места кровавой мясорубки?

-  Отряд, к бою! – кричит Молодой. - Шайсе, фрицы: целься! Залпом, пли!   

Я не стратег, но в тактике зато соображаю! Мы, окопники, сейчас жертвовали собою, дабы отвлечь внимание казаков от подрывников. Мне ли ни не привыкать жертвовать собой ради дела?

Европартизаны открываю беглый огонь. Тут ко мне подползает Молодой. Первая команда подрывников, говорит, сейчас уже закладывает TOL под рельсы в двух местах…

Те, наши, белорусские партизаны, знали: дабы подорвать паровоз нужно минимум 15 килограммов тола. А прусские-то знают, спрашиваю у юного аниматора? А TOL у них, спрашиваю, сертифицирован по ISO? Неужели вы взорвёте капитальную насыпь в самом деле?! Она же дорогого стоит, да и рискованно рвать вблизи от застрахованного на миллионы евро здравия евротуристов! Да, TOL сертифицирован и риск какой-то есть, кивает Молодой. Только в команде подрывников-туристов всегда есть один профессиональный взрывник и пиротехник. В первой команде полез один наш капитан, сапёр - он, по ранению, недавно вернулся из горячей точки. Страшный человек! В этом бою он единственный, кто по-настоящему опасен для евротуристов.

Согласен с Молодым. Все пиротехники страшные люди: у них мания - так рвануть, дабы разнести всё в пух и прах! «Умри, всё живое!» - кредо пиротехника. Оно легко читается в блеске их прищуренных, под опалёнными ресницами, глаз…

-  А откуда ты про нибелунгов знаешь? – спрашиваю Молодого, самому даже интересно. – Сервантиза не читал, а…

-  Крокодил Данди фильм мне показывал и рассказал, когда у него в гнезде вечерили. Брунгильду жалко – погибла из-за предательства мужчин. У Данди интернет есть, и вообще с ним так интересно! Знает всё! Я от него за прошлое лето узнал больше, чем за десять лет в школе… Ахтунг! – кричит вдруг Молодой по линии окопов и уползает от меня. – Русская психическая атака! Сейчас пойдут на нас во весь рост, не пригибаясь, строем – на пулемёты! Не драпать! Паникёров вязать и кидать в яму к гестапо! Все «Максимы» в первую линию! Шайсе, нибелунги: отставить холостые – боевые заряжай! Товсь!

Как «боевые», вихрем промелькнуло? 666 выстрелов в минуту из каждого «Максима», а пуля рельсу перебьёт! Впрочем, всего 600. А 666 – «дьявольскую скорострельность» - для пиара своего оружия, присочинил сам Максим.

«Пли!» И стали «боевыми» выкашивать целые ряды! Холмы трупов казаков на глазах превращались в горы. Что ж мы, русские, за дураки такие! За такую психическую атаку я бы командиру-дураку отсекал буйную голову перед строем. Не казачья сотня с есаулом, а какой-то Урфин Джус и дуболомы!

Я, прозорливый читатель мой, конечно же, как и вы, прекрасно понимаю: здесь устроена военная игра в русское агрессивное зверьё и в прусских защитников мира на земле. Игра игрой, но даже от картины и не столь убойных баталий иной впечатлительный и строго бдящий за своим здоровьем европартизан прямо из своего окопа может угодить в психушку! Пугать противника собственными трупами - сиё, братцы, не геройство, а бравада, дурь. Персы-кизилбаши уже пробовали горами своих трупов заваливать крошечные армии древних греков – да не помогло. Наши матросы при обороне Одессы тоже полегли горами, по ровной местности колоннами идя на пулемёты МГ. Немецких пулемётчиков потом отправили всех в отпуск, дабы пришли в себя: просто так, без риска для здоровья, косить колонны марширующих людей и не тронуться умом не в состоянии даже военные профессионалы. Кто ж так воюет, казачки? Когда начнём себя щадить? Представляю, насколько сюжет боя не по душе и Молодому… Теперь мне понятно, зачем он, рискуя быть уволенным, заставил прусских партизан целый час стоять в лесу под комарами: то была предваряющая месть патриота. Мальчиши-Кибальчиши не перевелись!

Тем временем отбились и от второй атаки… У европартизан, вижу, свирепые выражения на лицах, в глазах - жажда крови: проснулся тевтонский дух.

-  Прусишь золдатен унд официрен нихт капитулирен! – кричит один из окопа.  Все кричат, стреляют в воздух. - Нихт капитулирен!

У прусских партизан тоже имеются потери: наезжают из-за кустов самоходные тележки, какие павших футболистов увозят с поля стадиона, санитары укладывают на них раненых и контуженных, увозят в лес. Когда пыль на вытоптанном поле боя улеглась, гляжу – не мираж ли?! – у полотна строится ещё сотня казаков. Как из-под земли взялась! Тут одна тачанка срывается со своей пристрелянной позиции и несётся как раз на торчащие над стриженой – в мае-то! - травой задницы второй команды взрывников, ползущих якобы по канавке. За тачанкой ринулась и пара конных казаков. Вот уже тачанка, с ужасным грохотом и свистом, пролетает над самыми задами отчаянных диверсантов, засыпает их хорошенько. Потом и всадники, не слезая с лошадей и страшно крича, как бы невзначай, по спинам евросапёров нагайками с усердием хлещут, тычут в зады затупленными, надеюсь, пиками и тоже немного притоптывают в пыль. Когда тачанка и казаки вернулись на позицию, взрывники, в бинокль вижу, кое-как разгреблись, очухались и поползли было дальше. Ан, тачанка зацепила и оборвала шнуры от их адских машинок. Всё это, наверное, видел и Молодой. Задним ухом слышу его команду: «Третья группа, товсь!» Тогда ещё трое подрывников с ящиками взрывчатки перебираются через бруствер и, вертя задами, ползут к железнодорожному полотну…

Наконец свистнул из-за поворота паровоз, и мелко задрожала подо мной земля. Как услышу гудок паровоза или корабля, аж вздрагиваю, вспоминая предыдущие свои походы и бои.

-  Орудие к бою! – командует Молодой.

Партизаны выкатывают из засады нашу родную 76-миллиметровку, наводят пушку на насыпь. Охрана моста выдвигается навстречу составу. И вот из-за деревьев выползает, угольно дымя, чёрный паровоз, с огромной красной звездой и портретом Сталина впереди. Он толкает перед собой платформу с песком, а за собой тянет шесть двухосных стареньких платформ с танками Т-34 и пушками. На башнях танков белой краской начертано: на немецком языке - «Русские идут!», «Раздавим гадину!», «Гитлер капут!», и на русском - «На Берлин!», «За Родину!», «За Сталина!». На платформах сидят неподвижно такие же цветастые казаки в фуражках, какие охраняют мост. Тут-то я в бинокль и разглядел: манекены! Ну, теперь ясно, почему стреляли боевыми…

Следуют шесть взрывов, и паровоз с вагонами катятся под откос…

Эпизод с подрывом эшелона устроители списали, как могли, с советских фильмов про войну: вам, документальный читатель мой, не вижу смысла его описывать. Да и неприятно вспоминать, ибо пострадали мой третий глаз и самоощущение патриота. Одно дело «телебондиана», когда мультяшных русских понарошку бьют и обильно поливают томатной пастой, и совсем другое дело воочию видеть катящиеся под откос советские танки и горохом сыплющихся с платформ казаков, одетых в родную форму…

Оглядываю поле боя: действующие казаки куда-то все пропали, большинство европартизан двигается к насыпи - фотографироваться на фоне разбросанных пушек и перевёрнутых танков… Подъезжают машины с душевыми кабинками и биотуалетами. Немцы, хотя знали, что палят не совсем по людям, очень возбуждены. Живо обсуждают свою победу над русскими, хохочут, обнимаются, сморкаются, кто что. Они сдают оружие, идут мыться в душевую на колёсах и переодеваться в родное европлатье.

Подходит Молодой, кривится, отводя глаза:

-  Эшелон опоздал на полторы минуты: опять немцы от устроителей компенсацию потребуют - за нарушение графика.  На награждение героев пойдёте?

-  Будете вручать героям кресты и отметки о ранениях?

-  Так по сценарию…

Тут я слышу из леса русскую гармошку и духовой оркестр. Играют «Катюшу». Пойду-ка лучше я туда. А вот, кстати, на кривом пеньке и Тютюха сидит: злой-презлой, и тупо смотрит в землю. Разговаривает сам с собой:

-  Зато у них кишка тонка на «русскую рулетку»… Напомнить бы Европе настоящие «Шашки наголо!»

Значит, тоже разглядел, что манекены…

А на лесных полянах, между тем, закипает праздник. Впереди по ходу наяривает военный оркестр при штабе Непроймёнского гарнизона - я его сразу признал, сам пробовал на барабанщика учиться, да формой головы не вышел: на границе и в разведке квадратная голова как-то не заметна, а на сцене… Уже и наша армия подрабатывает у Пингвина! Мой Патрон о сей халтуре не знает, иначе бы пресёк. Там, вероятно, основное мероприятие из программы: награждение и спонсорская встреча прусских и белорусских партизан. Слева, вперемежку с дымком от костра, несётся дурящий колбасный дух. Справа висит напряжённая тишина, и только угадывается слабое шевеление людей. Как проголодавшийся витязь на распутье, приговариваю Тютюху сходить налево, поближе к немецкой колбасе.

Здесь, на расчищенной и обустроенной поляне, не просто смех, а раскаты гогота по лесу. Проводятся конкурсы и игры «на привале». Только для вас, чревоугодливый читатель мой, опишу конкурс бутербродов. На больших раскладных столах кухмейстеры в изобилии разложили европартизанскую снедь: эльзасские колбасы, страсбургские паштеты, швейцарские сыры и крестьянское масло от альпийских коров, свежие и отварные овощи, караваи и буханки хлеба… Поодаль стоят бочонки с баварским и баденским пивом, и к нему, на отдельных столиках, знаменитые в Европе закуски: страсбургский шукрут – тушёная квашеная капуста с добавлением вина, картофеля и разных сортов колбас и сосисок; баварский сырный паштет Obatzte… Это я ещё трофейные морепродукты опускаю! Участник конкурса должен за ограниченное время соорудить многоэтажный аккуратный бутерброд, самый красивый и большой, а потом его - тоже за время – съесть, не уронив ни одной драгоценной партизанской крошки. Вот крепыш лет сорока пяти с серьгой в ухе и бородатый, по виду байкер, подходит к столу: отрезает ломоть хлеба площадью с партизанский аэродром в полях, намазывает маслом, на масло стелет тонкие кружочки молочной колбасы, затем расстилает лист сыра – один, но закрывающий всю форму по периметру, поверх и поперёк сего аэродрома укладывает плотные рядки шпал из говяжьего языка, сверху прилепляет через одну цветные дольки огурца и помидора, затем присыпает мелко резанной петрушкой – и всю эту архитектуру, после фотографирования и киносъёмки пытается засунуть в разинутую пасть, выказывая публике ослепительные зубы; но переборщил с размером бутерброда: верхние этажи сдвинулись, конкурсант пытается их поправить пальцем и языком, но пока, давясь, запивает пивом и хочет прожевать, всё начинает расползаться и сыпаться под общий смех…

Рядом столпились европартизаны помоложе: все разделись, многие даже до ситцевых трусов в легкомысленный цветочек, но с бутафорскими рогатыми касками на головах. Здесь конкурс татуировок. На телах в основном свежие «переводки» - картинки переводные. Не путать картинки с настоящими татуировками – какие у наших зеков и у дураков! Наши так и лягут со своими художествами в одну могилу, а у европейцев всё  больше татушки-притворяшки: в евросауну попариться залез – и слезут без следа! На спинах и животах конкурсантов целые полотна баталистов! У одного парня, на спине, рукой мастера тщательно выписана картина с небывалым сюжетом: немцы в кайзеровских касках, с платформ бронепоезда, почём зря лупят конных русских казаков, мечущихся на опушке леса. У другого, на груди, сцена «Сталин капут!», с кремлёвской рубиновой звездой покосившейся, нет, даже падающей уже под гусеницы напирающего «тигра». У третьего противолодочный корабль со свастикой подбивает советскую подлодку, коя тонет под синие трусы. Такая нынче евротолерантность?.. Это я ещё нацистские наколки по плечам и фашистские виньетки опускаю!

А Тютюха-то плюётся! Не ожидал увидеть этакую-то «русскую специфику» туризма.

Как избавитель, подходит вновь переодетый в отрока Молодой:

-  Можно выдвигаться к станции. Тонь, Тонь, ко мне!

Идём через притихшую полянку. Там люди, но от них ни весёлой или задушевной песни, ни гогота и свиста, ни сморканья. На сваленных и окорённых стволах осины старики рядками сидят против друг друга, молчат, в глаза не смотрят, вздыхают, иные, не стесняясь, плачут. Вот седовласый и суровый, в выцветшей и потёртой форме, советский старшина, без приличествующей на привале улыбочки и шутки, из двухведёрного бачка разливает в алюминиевые кружки по сто грамм наркомовской «смирноффки»: старики вертят кружки, смотрят в землю, ещё тяжелей вздыхают, и тогда старшина безнадёжно машет черпаком – и все без тоста, не чокаясь, залпом выпивают. Афоня шепчет мне: это ветераны Вермахта и войск СС, а напротив наши ветераны ВОВ – у них встреча в годовщину окончания войны. А пока с осиновым дымочком кашу из походной кухни половником в миски валит молчаливый старец-кашевар и открывает пока тушёнку старшина, ветераны безучастно жуют дрожжевой хлеб - тёмный, неровный, с отрубями. Сидят бывшие воины без регалий и наград, кто в старой военной форме, кто в гражданском. Сидят безликой массой обманутых людей, без переводчика: зачем он нужен - что здесь скажешь, какой тост провозгласишь? Третьего Рейха нет, Союза Советских Социалистических Республик нет… За какую страну мы проливали друг у друга кровь? Два великих народа - оба идейно несостоятельны и, в конечном счёте, преданы своим начальством…

 

 

          Глава 8. Станция Нью-Матерки

 

Идём вдоль железнодорожного полотна. Навстречу тянется ремонтный поезд: с краном, двумя лебёдками, штабелем шпал, рельсами и рабочими-китайцами – едут разгребать завалы танков и восстанавливать полотно.

Тютюха, адресуясь к Молодому, пока тот ни остыл, подливает исторического маслица в огонь:

-  Начальство как белены объелось: славит объединение немцев - и помалкивает о разделении русских. О войне можно сказать двумя документальными фильмами: парадом сорок первого года и парадом сорок пятого, - и нечего врать. Помнить войну, но перестать тыкать в нос немцам их старые военные преступления. Иначе и они, и мы так и будем продолжать воевать – в играх, в фильмах, в мыслях, в будущем. Конечно, Вторая мировая  развязана по германской инициативе: ни одна европейская нация, кроме немцев, не считала ещё одну мировую войну необходимой для разрешения назревших конфликтов. Историки пишут: на Востоке нацисты планировали уморить голодом 35 миллионов «бесполезных едоков», а также полностью истребить евреев и цыган. В немецких документах середины войны восточным европейцам отводилась роль «илотов» в новом тысячелетнем рейхе. Но часто хорошими друзьями становятся как раз после хороших драк. Мы им хорошо всыпали: 80 процентов всех германских военных потерь пришлось на Восточный фронт. Немцы и французы смогли переступить через вековую ненависть друг к другу. И нам нужно дружить с Германией, создать, наконец, союз, какой не удалось развить при Бисмарке. Ментальность русских и немцев очень близка, хотя германцы заметно грубее и проще. И едим мы одинаково, и пьём. И внешне похожи: нет никакого «арийского черепа», и геномы наши почти идентичны. Главные различия между нами даже не идеологические, а цивилизационные: контраст между опытом западно- и восточноевропейским. У них - индивидуализм, рациональность, готовность к конкуренции, протестантская трудовая этика, опыт реформации, у нас – коллективизм, эмоциональность, самоотверженность, фаталистичность, дружелюбие и традиции православия. Эти различия существовали задолго до Петровской эпохи, сохранились в советское время и долго ещё будут существовать после нас. Англия, США и сионистские круги из кожи вылезут, что бы помешать такому союзу. Да здравствует Россия! Sieg Heil Deutschland! Нас веками стравливали англосаксы – положим этому конец…

-  Не очень-то похожи, - говорит Молодой. – Их партизаны не хотят есть картошку из золы, и наши полушубки, шапки-ушанки, кирзачи надевают только ради фотографий.  

-  Привыкла немчура к комфорту, - соглашается Тютюха.

-  Ещё как! Дороже всего обошлись Пингвину землянки партизан – отстроил им подземные отели! Зато сэкономил на танках - купил по цене металлолома. В лагере прусских партизан имени Адольфа Гитлера расположена восточная ставка Вермахта. И действует Центр вербовки и подготовки диверсантов и шпионов для работы в нашем тылу…

-  Смерть шпионам! – кричу я, вырвалось непроизвольно.

Молодой запнулся, а вот Тонька обернулась и одобрительно кивнула мне длинной своей мордой.

-  И наши записываются? – спрашиваю уже построже.

-  Отбоя нет! Уж больно хорошо платят. Отчёты о диверсиях принимают в виде фильмов. Инструкторами диверсантов работают бывшие сотрудники германских спецслужб.

-  Составь списки предателей и передай мне! - приказываю Молодому. – Бди! Сегодня иуды играют в предатели за деньги, а завтра Родину сдадут!

-  А с интуристами теоретические занятия проводят, - продолжает Афоня.

-  Теоретические?! На тему?

-  Как нужно было брать Москву в 1941-м, и блокадный Ленинград…

-  А зимой?

-  Пингвин не даст русским морозам зазря пропасть. Пусть французы и немцы на своей шкуре испытают, как их предкам под Москвой зимой досталось. При этом русских принижают: мол, отступили перед морозом…

Когда над деревьями появилась сначала вышка с антенной сотового телефона, потом крыша здания станции, Молодой:

-  Вы пришли. Поезд из Москвы сейчас прибудет – с той стороны станции. Слышите: идёт! Пингвин будет встречать: найдёте его в зале ожидания. Увидимся через два часа в Матерках, на смотровой площадке. Тонь, домой!

Зал ожидания на станции Нью-Матерки Непроймёнской железной дороги оказался похож на выставку крупностанковой живописи и скульптуры и, отчасти, на краеведческий музей. Когда мы зашли, в зале уже находилось две группы туристов, судя по внешности: арабо-евреи и немцы-бенилюксы с примесью по-скандинавски белокурых высоких, невыразительных, но крепких дам. Арабо-евреи читают одним глазом двуязычную бегущую строку последних новостей из газеты «Идиот арахранот» и агентства «Аль Джазира», другим глазом бдительно следят друг за другом. И те и другие всё же заметно радуются, что оказались столь далеко от очередной, только что произошедшей, акции обзываемых террористами арабских партизан в ответ на очередное насилие со стороны агрессоров-евреев. В экзотических и мирных Матерках, в несусветной дали от тысячелетних дрязг, события на родине представлялись отдыхающим семитам, наверное, обыденными, если не скучными.   

Экскурсоводша у евротуристов – русская женщина мощной стати, с огоньком. Она, дразня тоном и всем привлекательным своим видом, как раз подводит не чаявших подвоха германцев к следующему произведению. То была в полстены репродукция лубка Аристарха Лентулова, 1914 года… Здрасьте вам! Видим сцену: пущенные под откос вагоны, немцы в кайзеровских касках кверху тормашками сыплются, как горох, из разбитых вдребезги вагонов, а с пригорка на остатки эшелона набегает лава казаков с пиками наперевес. Как раз всё наоборот тому, что мы наблюдали полчаса тому назад! Лубок венчают стихи Владимира-нашего-Маяковского:

 

          Масса немцев пеших, конных

          Едут с пушками в вагонах,

          Да казаки по опушке

          Раскидали немцам пушки.

          И под – лих казачий гомон –

          Вражий поезд был изломан!

 

Хор-р-рошенький крючок для прусского партизана! Немцы застывают с побелевшими лицами и очень внимательно слушают экскурсоводшу - даму, замечу ещё раз, приятную во всех отношениях. Тонкий, однако, ход: немцев, тёпленьких, только с поезда сошли, а их по арийским черепам и каскам дубиной русской хвать – и гвоздить, гвоздить, пока не погибнет всё нашествие! В немедленном итоге представляю триумф организаторов: евротурист, возбуждённый такой неполиткорректностью, всецело ваш – только раздевай! Теперь понятно, на какой грядке взошли рати записавшихся в прусские партизаны. Дабы прижимистый немец раскошелился на весьма недешёвый пуск под откос эшелона бронетехники да на отстрел сотни казаков, надо его очень сильно разогреть! И сих евротуристов Пингвину удаётся разводить даже на патриотические татуировки!

-  Ну и врать, ну и врать! – шепчет Тютюха, кивая на экспрессивную экскурсоводшу.

Приятно бывает видеть даму в образе кентавра! Раскрасневшись и разметав соломенную гриву по плечам, наша метросексуалка скачет на фоне репродукции уже с подкованным прицоком в каблуках по плиточному полу.

-  Цокает, значит, радуется… - пытается ёрничать Тютюха, не зная, как относиться к сцене.

А дама размахивает как саблей внушительной указкой и с плеча и без пощады рубит ею кайзеровских солдат. Ну, конечно: убиваешь, значит креативен! Я не брехун, но для дела присочинить всегда готов! Слово экскурсовода – закон для экскурсанта. Дама в своей виртуальной рубке шпрехает командами, переходя на вскрик, и перед носами немцев своей указкой прободает воздух. Мне смысл понятен. Да и так, на слух, наши, русские, непереводимые на евроязыки слова экскурсоводши мне куда роднее, чем германцам: казаки, степь… В Европе и степей-то нет: как сам бывал – не видел ни одной. А вот наши казачки Европу вдоль и поперёк…

-  Брешет: в Матерках живут потомки казаков атамана Платова, - опять шепчет  Тютюха. – Мои, говорит, предки, идя на Францию, топали через поверженную Пруссию, а в Париже стояли целый год и третировали как хотели очередных горе-завоевателей. И так было со всеми! И сегодня, если кремлёвское начальство казакам прикажет – тотчас на коней, тачанки развернут с «максимами» – и: на Берлин! Гитлер капут! Вот, поглядите, как в Первую мировую наши казачки лупили кайзеровские войска…

-  И лупили! – говорю, волнуясь. – Ты на стену… нет, на дамочку лучше посмотри! – Такая… кого угодно отлупит! Давай к ней поближе.             

Но тут включили фонограмму. Раздался свист снарядов, ржанье лошадей, гиканье казаков, свист нагаек, стрельба, крики перепуганных, израненных на полотне Лентулова захватчиков - кайзеровских солдат… Фонограмма прямо противоположных звуков, что мы слышали полчаса тому назад, когда европартизаны уложили добрую сотню казаков. А у репродукции дама с указкой уже неистовствует, сама становясь фактом актуального искусства:

-  Коли! Руби! Ур-р-ра-а-а!..

-  Гитлер капут! – и я кричу во всю глотку, вырвалось непроизвольно.                        

Немцы все, как по команде, обернулись на меня. Фонограмма смолкла. Малочисленная молодёжь заулыбалась и неприлично жиденько зааплодировала: да-да, мол, Гитлер капут. Кто постарше, те, молча, в недоуменье, похоже, осудили.

Тут откуда-то из-за моей спины выскакивает мужчинка-живчик: упитанный такой и несколько диснеевский - по рисунку форм и порывистости движений. Мужчинка, как я  определил, Фигаро по содержанию, театральный конферанс по текущему моменту, и смесь Паниковского с королевским арктическим пингвином по форме.

-  Вау! Хитлярг капут! Хитлярг капут! - расплываясь, и даже с некоторой восторженностью, кивает он мне.

Я сразу догадался: господин Цапель или Жабель, по кличке Пингвин. На внешний вид - нескладненький такой и низенький аид, по классовой сути – новый русский помещик. Во фраке, с ослепительно белой манишкой, в чёрных туфлях на высоченном, почти дамском, каблуке, весь подчёркнуто и, на мой вкус, чрезмерно глянцеват и напомажен, и от него, сбивая с вертикали, несёт приторно сладкими духами. По темпераменту холерик: жестикуляция – чисто тарантелла. Цапкие пальчики, в кольцах и перстнях, держат какую-то модную в Европе мелкую скотину-мутанта. Прилиз остатков волос, грудашка узкая в манишке над пухлым животом. (Нет, про манишку уже писал – пропустите.) И бегают-мечутся у Пингвина круглые чёрные глазки, выглядывая во мне с Тютюхой что-то и уныривая сразу куда-то. Услышав голос, я сразу припомнил, что вычитал о нём у одной столичной язвы-журналистки без политкорректной правки произношения: господин Цапель/Жабель вернулся на свою «пергвую ргодину» со своей же «тргетий хисторгической ргодины», из города-героя Бруклина, купившего-таки геройство у обедневшей Одессы.

Я не тормоз, но иной раз клинит. Что такое «третья историческая родина» - не понимаю, хоть убей! Если Пингвин вернулся по кругу с третьей родины на первую, значит, все три родины-уродины перед ним чем-то провинились? А теперь, в России, по двум оставленным родинам его будет мучить ностальгия? Какая, однако, сложная судьба у вечного искателя Мамоны…

Мгновенно уяснив, что мы с Тютюхой отнюдь не германские туристы, Пингвин стал в позу настороженного суслика. И сразу заковылял к нам вытянутый жердью переводчик со всосанными щеками, точь-в-точь случайно ожившие мощи, за коими не уследили, с прекислым видом, будто только что отсосал из огроменного лимона. А за мощами сей миг нарисовались два иноземных охранника пингвиньего тела.

Тютюха, по-интеллигентски, стал выпутываться: я, мол, штатный корреспондент «Непроймёнской голой правды», а это представитель науки от Непроймёнской администрации… И, само собой, предъявляем свои удостоверения личности и командировки. Простите, шипит долговязый, но здесь частная собственность, а владелец вас не приглашал…

Тогда я скандалю, как учили:

-  Матерки не частное имение, а сельская деревня Короедовского района. Как у любого сельского поселения в нашем государстве, в Матерках есть администрация – нам к ней.

-  Главой Матерковской администрации населением недавно избран господин Цапель, - продолжает наше выдворение скелет, а охранники выдвигаются с боков. – Сейчас он очень занят…

-  Сейчас разгар рабочего дня, а до обеда ещё целых два часа, - возражаю уже погромче. - Глава администрации должен быть на рабочем месте: он за свою службу казённые деньги получает. Мы едем к господину Цаплю на рабочее место, по служебным делам! – уже почти кричу в лицо самого Пингвина. – Чиновник, хотя бы и с тройным гражданством, не имеет права заниматься частным бизнесом, в рабочее время к тому же: за это у нас положена тюрьма! Учтите: всё безобразие снимаю на камеру и немедля, с ябедой от себя, передаю на сервер администрации Непроймёнской стороны… 

Тут Пингвин уставился на меня, как мелкий удав на синюю птицу. Явно русский язык понимает без переводчика со всосанными щеками.  

-  Матерковский лес тоже федеральный! – уже ору я в сторону интуристов, а сам вынимаю банку с матерковскими червями. Даже заводная экскурсоводша на минуту отключила свой завод и с одобрением взглянула на меня. – Я собираюсь идти по грибы-вешенки в федеральный лес, собственность России, и в гробу я видал в чёрных тапочках вашего господина Цапля! И свои реки мы пока ещё Жаблям не распродавали. Господа интуристы, кто со мной порыбачить на экологически чистой речке Серебрянке: у меня полбанки замечательных навозных червей – и сегодня клюёт! 

Вытряхиваю на ладонь клубок червей, подхожу и демонстрирую гостям… Тогда в конец обеспокоенный Пингвин тащит переводчика за рукав в сторонку. Они быстро перешептались, и бедный наёмник, уже вымученно улыбаясь в круглый рот, и раскинув как для объятий плети рук, кидается ко мне:

-  Господин Бодряшкин, простите, ради всего святого: мы вас сразу не признали. С гостями закружились – такая кутерьма. Почти каждый день принимаем-провожаем двести-триста человек. Приглашение владельца для вас уже имеется – в устной форме, мы не формалисты. Охрана, это наши дорогие гости. Прошу вас, господа, пройти к именной тачанке господина Жабеля…

Я дополнительно насторожился: когда наглецы боятся, значит, уж очень сильно нарушают! Пингвин: с нашей точки зрения – редкостный мошенник, с их – успешный бизнесмен, с объективной – типичный золотоискатель.

Тем временем, евротуристы, под парадные сильные звуки «Славься» Михаила-нашего-Глинки, с мстительными выражениями на лицах, направляются к выходу на привокзальную площадь. А вот семиты занялись своим: арабы столпились у лотка с сувенирными ножами и кинжалами, и покупают ящики сертифицированного по ISO динамита, а евреи выстроились к автомату для фасовки слюны – очередник плюёт на выдвижной лоток и через секунду получает свою слюну обратно, но уже расфасованную в прозрачные пакетики. Затем семиты намереваются вкусить «правильного» мяса или хотя бы прихватить его в дорогу. Для этого, говорит переводчик, на вокзале организован специальный зал, разделённый пополам, и, разумеется, есть две отдельные кухни и две бойни. То-то нос мой чует мясной дух, с восточными специями и дымком. Тютюха желает «посмотреть», но я удерживаю:

-  Ты видел, как забивают животных и готовят мясо мусульмане и евреи?

-  Слышал. Раввины особенно кровожадны. Европейцы их гоняют! В Европе любой колбасоед знает: животное на плаху даже подгонять криком или палками категорически запрещено. Страх и боль вызывают у скотины приток крови в мышечную ткань и задерживают её в сосудах, из-за чего обескровливание происходит недостаточно полно, а это снижает пищевые и технологические свойства мяса. Евреи же, готовя кошерную говядину, подвешивают живую корову за задние ноги к потолку и длинным ножом режут ей глотку, и пока бедняга хрипит и дёргается на цепях, а кровь на пол хлещет, раввин читает спокойненько молитву. Не по-людски…

Зная, как не почитает Тютюха этнокультуры арабо-евреев, пока выходим из здания вокзала, утешаю его пересказом наставлений из энциклопедий и справочников на предмет: как правильно разделаться с кролём. Вы, диетический читатель мой, знаете, как забойной родной наукой рекомендуется разделывать кроля? Живого кроля следует одной рукой поднять за задние лапы вниз головой, а другой, металлическим прутком с надетым на него резиновым шлангом, нанести удар по затылку – да посильней! Если врезал, как предписано в инструкции, то из ноздрей и ушей кроля хлынет кровь – тогда можно и обдирать. В противном случае, надо повторить удар, а ещё лучше ножом вырезать глаза или рассечь носовую перегородку – тогда уж, верно, живучему кролю придёт копец. Вот это по-людски!

Привокзальная площадь встречает гостей выстрелом Царь-пушки и звоном Царь-колокола с отбитым боком, качающегося на низенькой двуногой виселице. Обе царские реликвии точь-в-точь как в Кремле, только действующие. Середину площади занимает огромная гоголевская лужа. В ней, посерёдке, лежит не какой-то там гончий поросёнок на издохе, а благополучная шикарная  свинья, даже скорее свиноматка. Добротная, большая в семь пудов, белая с коричневыми пятнами по бокам и на ровной спине, хвост замысловатым червячком, вислоухая, с глазками, прикрытыми ровным частоколом пушистых ресниц, лежит себе в блаженной дрёме, ей пушки нипочём, и будто улыбается во сне – с самодовольством местной рекордистки по весу, потомству и всему, с осознанием бессмертного гоголевского брэнда. На интуристов - внимания не больше, чем на отощавших комаров и мух, коль скоро те ни одного кусочка ей вовек не поднесли, не почесали бок, спинку или за ухом. По луже по обе стороны мимо свиньи плоскими камнями проложены две пешеходные стёжки-дорожки. По одной арабы, проходя, кричат, машут руками, кинжалами колют миргородскую свинью в бок, пинают и плюют ей в рыло, а один мулла исподтишка рисует на её спине семиконечную звезду и полумесяц. По другой дорожке идут евреи в ермолках; они тоже оскорбляют свинью действием и вербально, бросают в неё пакетики с расфасованной слюной, а раввин исподтишка затирает семиконечную звезду и рисует шестиконечную. Теперь замечаю цветастые брошюры-путеводители в руках всех туристов из Передней Азии; наверное, так их наглядно знакомят с образами классической русской литературы и объясняют: что, собственно, хотел сказать автор Gogol своей галиматьёй?

-  Оплёвывать вместе миргородскую свинью, - говорит Тютюха, - так Пингвин видит шажок к сближению семитских народов. У них и без свинины много общего: слезливы, обожают давать советы и лжеклятвы, стреляют из-за углов, а понтов больше, чем у латинасов… Но если признáют «много общего», кто ж им деньги будет дарить?  

Немцы же и бенилюксы, обходя лужу дальнею сторонкой, удовлетворённо на свинью кивают: «Миргород гогол швайн, гуд швайн». Аполитичным шведкам и датчанкам всё равно – любопытствуют направо и налево, снимают на камеры, фотографируют, но и, как большие любительницы групповухи, громко смеясь, прикалываясь, делают откровенные знаковые телодвижения в сторону арабских шейхов - из числа не очень толстых…

За лужей стоит кавалькада немыслимых мосфильмовских рыдванов, тачанок и телег. В них запряжены лошади, немного лучше тех, что таскают на себе трёх богатырей. Похоже, с конями непроймёнских беспород Пингвин ещё не разобрался. У дороги стоит щит: «Частная собственность! Въезд транспорта на территорию латифундии Матерки строго по пропускам, кроме пожарных машин и катафалков». Организаторы рассаживают евротуристов по рыдванам. Евреям подают ишаков и советские «запорожцы» с израильскими номерами. Арабам подгоняют длинных, как растянутая гармошка, семигорбых джипо-верблюдов; к хвостам верблюдов арабы привязывают своих наложниц в чадрах. В отдельную коляску, над которой реет лозунг «Эх, прокачу!», усаживают двух неряшливого вида косматых немытых француженок в махрах. Возница коляски тут же надевает противогазы – на себя и на морду своей клячи. В отдельные две брутальные телеги с торчащими гвоздями и занозами усаживаю мазохистов. Садисты тут же облачают их в BDSM-прикиды, надевают колодки, приковывают цепями, а палачи-возницы бьют их вожжами и кнутом.

Мы с Тютюхой удостоились расположиться на повозке самого Пингвина, стоявшей в самом конце обоза. Повозка начальника сколочена на живую нитку: не нашли, видно, спеца. Упряжь тоже – чур меня! – кабы ни приснилась! Зато кони не сморены, не мучены и, судя по потёртостям на спинах и боках, ходят и под седлом…

Наконец, под звуки «Прощания славянки», кавалькада, клубя пыль, трогается в путь. Первой идёт тачанка с усатым Чапаем в чёрной бурке, Петькой с красным знаменем в руках и грудастой Анкой, интимно обтирающей тряпочкой свой пулемёт «максим». Наша повозка гусёк замыкает, если не считать санитарную машину, дабы никто не потерялся или не вернулся прибить свинью.   

 

 

          Глава 9. Особенности национальной дороги

 

Обоз наш катит мимо апокалипсического вида заброшенных полей, заросших бурьяном, кустами и уже деревьями. По обочинам разбросана ржавая сельхозтехника, стоят кривые столбы без проводов, заброшенный колодец. Но главное - бурьян. Жутковатое зрелище, кто понимает.

-  Репейная революция в колхозе, - заключает Тютюха. - А какие здесь стояли овсы!

Между тем, Пингвин принялся окольными путями допытываться: кого я представляю и насколько опасен для него. На скверном русском, в самое ухо мне «доверительно» жундит, точно шмель над цветком. И ещё предупреждает: с моим возницей поменьше говорите - щирый украинец, запорожский казак, звать Заплюйсвичка. Начнёт, как всегда, о сале или затеет петь.

-  Геть, петь – возница? – в меру удивляюсь я.

Мне тут сразу вспомнились, подстать нашему ретроспособу передвижения, стих Некрасова «В дороге»:

 

          -  Скучно! Скучно!.. Ямщик удалой,

          Разгони чем-нибудь мою скуку!

          Песню, что ли, приятель, запой

          Про рекрутский набор и разлуку…

 

Не по нутру Пингвину запорожский казак! Заплюйсвичка и гоголевский Палывода – в именах огонь и вода, две главные стихии собирательного образа лыцаря загадочной Сечи. Уж наш сорвиголова казак-запорожец куда романтичней меченосцев и тевтонских рыцарей. "Здесь были воду жечь охотники" – так у Хлебникова в поэме "Марина Мнишек".  Паливода!

Пусть Заплюйсвичка споёт, говорю Пингвину: украинский разговор на русское ухо – не ахти, а песни – заслушаешься.

Нет-нет, сетует Пингвин, Заплюйсвичка не народные украинские поёт, а из классических опер партии и романсы: он тенор, а может и чтецом. Его, как он сам говорит, из Киевской оперы попёрли, когда в их Гуляй-Поле опять власть сменилась с местной на промоскальскую. Я его взял в расчёте, что теперь с оперы перейдёт на украинский фолк, на казацкие песни, а хохол упёрся - и ни в какую. Заплюйсвичка у меня солист: классический оперный репертуар, поёт и декламирует Пушкина в ночном арт-кафе. А для исполнения русского и украинского фолка на концертах приглашаю… никогда не угадаете – кого…

-  Австралийца, серфингиста, - говорю небрежно.

Пингвин со страху подозрений аж под макияжем побелел:

-  Так вы у нас уже бывали?!.. Из ЖИВОТРЁПа, говорите, при новой администрации Непроймёнской стороны?..

Напугал! Теперь станет, захватчик, ещё пуще следить за нами и мешать. Кто за язык тянул? Навыки разведчика теряю. Нужно удивляться, восхищаться, бодрить, а я? Не зря нам, офицерам запаса, Патрон частенько напоминает: хотите на гражданке жить правильно и полезно – заглядывайте в «Справочник разведчика», в «Справочник пехотинца», в «Справочник подрывника», десантника, партизана, бомжа, заключённого, Зиганшина и Робинзона… и перечисляет нам, недотёпам, в зависимости от темы разговора, 15-20 важнейших справочников жизни. 

Три богатыря всё равно доложат Пингвину, как мы без путёвки «просочились» из Сычей. Стало быть, мне сейчас беспримесная глупость – врать. Тогда докладываю Пингвину: встретили  русского Отрока - он и рассказал про австралийца.  

У Пингвина, вижу, отлегло… Скрылся опять за штукатуркой, повеселел и снова, коверкая слова, жундит своё, а я про себя соображаю: однако же, какая производительность труда у сотрудников Пингвина! У Молодого четыре или пять  основных работ – прусские партизаны, русский Отрок с путеводною свиньёй, витязь из дружины князя (читай: дружинник - порядок хоронит), и ещё с десяток подработок; баба Усаниха летает в ступе утром, днём давится в толпе «голодающей непроймёнщины» у магазина райпо, вечером представительно сидит на лавочке с Сентяпкой; хохол Заплюйсвичка днём возница, вечером - певец и чтец. Так он, значит, тенор-фолк…

Тогда для названного «дорогим» гостя прошу спеть арию Ленского. Возничий, получив одобрительный кивок от Пингвина, вынимает со рта люльку, вытряхивает артистично пепел, запрятывает её за широкий пояс, отстаёт немного от передней тачанки, дабы пыль частично улеглась, тогда приосанивается, ломит казачью шапку на затылок, слюнявит кончик чуба и запевает:  

 

          -  Чи гепнусь я, дрючком продертий,

          Чи мимо прошпандьорить він?..

 

-  Стой-стой! – кричу, мигом поняв, что на третьей строке арии неудачника Ленского сам дам крепкого дуба.

-  Я предупреждал: на «мове - не очень», – говорит Пингвин. - Я слушал «Евгения Онегина» на иврите: мамочкой клянусь - звучит гораздо лучше!

-  Маэстро, - говорю вознице. - Пылища, сберегите лёгкие для ресторана. Лучше продекламируйте… да хоть первую главу из «Онегина». Её со школы все помнят…

Возница кладёт шапку на колени шаровар, щурит глаз, усмехается в висячие усы и начинает с пушкинской ироничностью сетовать на жисть русского бездельника-дворянина:

 

          -  Мій дядько чесний без догани,

          Коли не жартом занеміг,

          Небожа змусив до пошани

          І краще вигадать не міг,

          Воно й для інших приклад гожий;

          Але яка нудота, Боже,

          При хворім день і ніч сидіть,

          Не покидаючи й на мить!

          Яке лукавство двоязике —

          Напівживого розважать,

          Йому подушки поправлять,

          Журливо подавати ліки,

          Зітхать і думку берегти:

          "Коли ж візьмуть тебе чорти!"

 

-  Ладно… А сказочным языком Александра-нашего-Сергеевича владеете?

-  Клянусь на сале! Устроит «Лукоморье»? Вечером, в арт-кафе, буду исполнять для гостей.

Возница устремляет взор в родные дали и читает на сказочном пушкинском языке:

 

           -  Край лукомор'я дуб росте зелений;

           Та золотий ланцюг повився навкруги:

           Щодня, щоночі кіт навчений

           По ланцюгу кружляє залюбки;

           Іде праворуч – тихий спів заводить,

           Ліворуч піде – казку повіда.

           Дива небачені: там лісова людина бродить,

           І спить русалка наче немовля;

           Там по затьмарених стежинках

           Відбилися сліди нечуваних страхіть;

           В сирому лісі там хатинка на курячих ніжках

           Без вікон, без дверей стоїть;

           В примарах там ліси й долини;

 

 

Не знаю даже, как к своему впечатлению отнестись. Читает Заплюйсвичка, видно что, от всей души, в верном тоне и с романтическим пафосом, а звучит, как издевательство над самым святым в жизни. Был на Руси один общий русский язык, потом на одной окраине Руси его за три сотни лет испортили поляки и венгры, вышел украинский язык, на другой окраине – литовцы и те же поляки, вышел белорусский язык. Украинский - язык женский и не деловой. Женский голос на украинском звучит мелодично и приятно. Мужчина, говоря на украинском, режет русский слух, звучит неудобоваримо, несерьёзно и нестрого, почти издевательски или смешно, и сам будто приобретает в глазах слушателя какие-то женские черты.

 

          -  А на світанні хвиля лине

          На берег дикий між піщаних гір,

          Під тридцять козаків завзятих

          Сухими з хвиль виходять як брати,

          Та ще й дозорець їх морський…

 

-  Это, выходит, там витязи сбиваются в лаву? – спрашиваю вслух кого-нибудь, выглядывая, как на бугре во главе с атаманом строятся конные запорожские казаки в портках с алыми лампасами, босые, в картузах, лихо нахлобученных на непокорные чубы. Витязи, потрясая пиками и крича, бодрят себя, готовясь к атаке на обоз сечи, разворачивают тачанки с «максимами». По всему: быть великой сечи!  

-  Учуяли витязи москальский дух, - ёрничает Тютюха. – Манекены…

-  Диабол!– вопит Пингвин на весь обоз. - Диабол!

-  Диабол! Максим! Диабол! – кричат интуристы, заряжаясь предвкушением потехи и на витязей в портках наводя свои телекамеры и фотоаппараты.

-  Почему дьяволы-то? – сердится Тютюха. – Будёновские тачанки с «максимами», как в советском кино.

-  «Максиму» приписывают «дьявольскую скорострельность»: 666 выстрелов в минуту, - авторитетно, сам военный, проясняю.

-  Правда что ли?

-  Реклама такая была в девятнадцатом веке. А в деле – 600 выстрелов, я считал.

Наша телега подкатывает к чапаевской тачанке, уже развёрнутой для отражения атаки. Пингвин убегает руководить. Анка, вижу, готовит пулемёт к стрельбе, кричит на железного дьявола: «Чёрт! Воды в кожух забыла налить! Петька, антифриз!» Верный Петька вынимает из кармана фляжку, подаёт: «У меня только самогон. Из лужи не успеем». Растяпа Анка, а ещё белое свадебное платье перед боем нацепила! Но вот Чапай, размахивая шашкой, командует «Товсь!», Петька вздымает знамя, Анка целится «чуть повыше головы»…

-  Манекены, Анка! – кричу девице. – Их даже немчура не испугалась. А ну покроши лыцарей в капусту!

-  Не маникен! – возражает Пингвин, косясь на интуристов. – Натурал! Гогол запорожний казак Булба!

Слышу певучий голос сотника:

-  За Си-и-ичь!– яростно ревёт атаман - настоящий Паливода. - За Си-и-ичь!

-  За Сичь! – кричат готовые поджечь и саму воду усатые лыцари и с гиканьем кидаются на обоз.

-  За Сичь! – неожиданно кричит и Заплюйсвичка, наотмашь стегает коня, тот дёргает и мы с Тютюхой кубарем летим на землю.

Оно и лучше, ближе к делу. Анка стреляет, но пулемёт её скоро умолкает – самогон закипел. В отчаяние Анка хватается за волосы. Лыцари налетают на обоз, цепляют и опрокидывают чапаевскую тачанку. Сам Чапай, бросив саблю, бежит к огроменной луже, прыгает в неё, барахтается в грязи, кричит: «Врёшь! Не возьмёшь!», казаки улюлюкают, но беспомощного героя из лыцарских соображений не добивают. Зато пленённую Анку раздевают до эротического нижнего белья, связывают и показывают евротуристам её тело – оно всё в комиссарских наколках: на одном плече серп и молот, на другом - красная звезда, на волнительной груди - карикатурный портрет Троцкого…  

Одна группа верховых, показушно свирепея, окружает рыдваны с мазохистами. Лыцари кричат: «Дьяволы! Дьяволы!» и хлещут мазохистов нагайками по спинам, колют пиками, бьют батогами. Обученные кони мордами тычут в мазохистов, бьют их грудью, ржут, брызгая слюной, страшно пучат глаза. Некоторые из истязаемых показывают лыцарям какие-то знаки - этих казаки связывают пеньковыми верёвками, притачивают к сёдлам и тащат по земле, через бурьяны и крапиву.   

Другие казаки, какие из себя статней и помоложе, хватают блондинок: одних бросают поперёк гривы своих коней, шлёпают по попам, а иные сами запрыгивают и садятся впереди казака лицом к нему, закидывают ноги; казаки кричат им: «Бистро! Бистро!»

-  Пойдём, друг, - говорю Тютюхе и вытаскиваю пару учебных гранат. - Анку, хотя бы, отобьём от немчуры!

-  Ноу! Ноу! – подлетает к нам Пингвин. – Нарушать сценарий! Большой неустойка платить мне! Анна Максимовна дорогой артист. Я продавать Анна эмир!  

Казаки, захватив пленных блондинок, быстро удаляются за бугры.

Ещё пыль от коней не улеглась, со стороны Матерков в трофейных мотоциклах марки БМВ подкатывает отряд фашистской полиции: в колясках знаменитые ручные пулемёты – вода им для охлаждения стволов вовсе не нужна. Сами немцы в касках времён ВОВ, в новеньких касках, с жетонами на груди. Пингвин убегает к командиру военной полиции, машет рукой в сторону ускакавших казаков, показывает на свои ручные часы; мотоциклисты, не спеша, разворачиваются и цепью едут вослед похитителям Европ.

Тут откуда-то выныривают евреи на ишаках и горбатых "запорожцах", кричат мотоциклистам: «Гитлярг капут!», «Казьяк капут!», и вытаскивают раненого Чапая из лужи. И арабы съезжаются на джипо-верблюдах, окружают Анку, ужасно громко ссорятся, торгуясь за неё, наконец, один шейх отдаёт весь свой гарем другому и победоносно привязывает Анку за хвост своего джипо-верблюда.

Две дамочки тем временем по-французски ругают Пингвина, размахивают перед его носом какими-то бумажками. Пингвин зажимает нос платочком.

-  Чем он этим-то чучелам не угодил? – спрашиваю нашу возницу.

-  Француженки, - говорит Заплюйсвичка. – Лыцари их в плен не взяли: слишком  воняют.

-  Чем? – самому даже интересно.

-  Да уж не салом с чесноком!

-  Шанелью?

-  Шинелью! Что для француженок «шарм», то для казаков «вонь». По регламенту, интуристкам на безопасный секс с казаками отведено семнадцать минут – эти портянки не успели бы и вымыться…

-  Вот кто мультикультурность во Франции угробил, -  усмехается Тютюха.

Обоз трогается дальше. Проезжаем мимо придорожного указателя: «Долина смерти», за ним уже видна вкопанная Голова из «Руслана и Людмилы».

-  Эпизод боя казака Руслана с Головой прочесть, - испрашивает Заплюйсвичка продолжения банкета.

-  Со школы сами помним, - парирует Тютюха, только чтобы не слышать Пушкина на мове. 

 

          -  Молчи, пустая голова!

          Слыхал я истину, бывало:

          Хоть лоб широк, да мозгу мало!

          Я еду, еду, не свищу,

          А как наеду, не спущу!

 

Земля у Головы усыпана костьми, сломанными копьями, стрелами, мечами. Переводчики объясняют туристам пушкинский сюжет. Заодно объявляют, что под Головой закопан клад. Пингвин убегает к Голове руководить. Заплюйсвичка тоже уходит на потеху: хочет полюбоваться, как в конце культурной программы казак и снесёт Голову.

-  По регламенту бой сколько? – кричу вослед вознице.

-  Девятнадцать минут.

-  Тогда догоните нас: мы тихонько…

Сажусь на место щирого хохла, беру вожжи, правлю мимо начавшегося боя. Облачившись в припасённые организаторами и подобранные с земли доспехи, туристы смело будят Голову, тыкая копьями ей в ноздри - щекочут. С макушки Головы слетают недовольные местные вороны, долго обкаркивают интуристов, как недавно кавказских лжебогатырей. Нападающие тыкают в Голову посильней, стреляют в неё из луков, причём евреи и арабы используют разные техники боя. Голова пробуждается, чихает и со свистом дует на туристов, пыль клубится до небес, мазохисты лезут в смерч, падают и катятся по земле. Третьим глазом вижу, как подъезжают фашистские мотоциклисты, в колясках сидят довольные блондинки, они стреляют в Голову из пулемётов. Да ну!

-  С детства не мог понять: чем Руслану помешала мирно спящая Голова? – бухтит Тютюха, когда миновали обоз и покатили по грунтовой дороге. – Витязь же не знал, что под Головой лежит волшебный меч. Дикое поле кругом – объехал бы Голову сторонкой, как все нормальные люди.

-  Эпического героя ведёт судьба, а не здравый смысл. Нам его теперь не понять, остаётся верить.

-  «В недоуменье хочет он таинственный нарушить сон…» Судьба как-то не по-людски вела Руслана. Ещё и собирался поверженной Голове нос и уши обрубить. Зверь! Бедная Голова: от родного брата-карлика невинно пострадала, а тут ещё витязь с большой дороги!

-  Вон очередной наш бродяга стоит.

Подкатываем к развилке дорог. Здесь торчит из земли камень-указатель и стоит окаменевший витязь на распутье, чем-то похожий на «Мыслителя» Родена. Тютюха:

-  Да он окаменел, бедняга! Представляю, с какой издёвкой подают интуристам васнецовского витязя…

-  Отчасти поделом нам.

-  Поделом! В России обожают подавать надежды. Всё государство опять суть поседевший витязь на распутье: ему давно пора семью иметь, остепениться и заняться делом, а он, разгильдяй, всё томится да, бренча оружием, где-то бродит, а главные дела откладывает на потом.

Спрыгиваем и подходим к камню – проверить надпись. Читаю вслух:

-  «Как пряму ехати – живу не бывати – нет пути ни прохожему, ни проезжему, ни пролётному. Направу ехати – женату быти. Налеву ехати – богату бытии». Выбирай, места твои.

-  «Налево» отпадает сразу – нам с тобой богатыми не быти никогда. «Вперёд» ещё успеем. Остаётся «направо», через дубовый лес. Самая тихая дорожка на Матерки.

-  «Направу ехати – женату бытии». Мне годится. А что голова квадратная… - зато на своих плечах!

Сворачиваю направо. Только не успел вообразить себе невесту, как нас обгоняет весёленький румяный Колобок. Вот ещё судьба! Не последний у нас сказочный сельский герой, а съеден проходимцем как обыкновенное хлебобулочное изделие из магазина райпотребкооперации.

-  Почему русский сказочный герой не может в одиночку, без волшебного помощника, изменить свою судьбу? – спрашиваю оторопевшего попутчика, решив сам ничему не удивляться.

-  Сколько у нас неудачливых, достойных насмешки, бродяг!

-  Да уж не Мюнхгаузен Колобок, не Гулливер.

-  Колобок погиб бесполезной смертью, читателя только насмешил. А дед с бабкой, вполне вероятно, умерли с голоду: Колобок-то по сусекам метён. Какая польза от такой судьбы?

-  Колобок, может, либерал? Почувствовал себя свободной личностью: имею, мол, конституционное право на свободу передвижения и выбор местожительства, познание мира, неформальное общение, на поиск острых ощущений, на сочинительство песенок, наконец. Захотел испытать себя, как личность! Сколькие, бросив всё, лезут на Тибет.

-  Русские сказочный и эпический миры не либеральны – какая конституция?

-  Спеть на носу – заманчиво для юного героя! Никто до него не пел – тот же Тибет,  Гагарин, Данко. Румяный образ Колобка навечно запечатлён в детских сердцах искателей впечатлений. Согласись, дети Колобка любят и осуждают коварную Лису.     

-  А про себя думаешь: у каждого своё призвание. Как начальство будет управлять народом, если все примутся соскакивать с отведённого места и катиться куда глаза глядят – андеграундные песенки сочинять.

-  Начальству обходиться с художниками труднее всего. Колобок – творец, хлебобулочный гений, а творца легко обидеть. Пушкина угробила такая же Лиса…

 

     (Продолжение Мемуара № 2 ещё не заведено на сайт)